Шел холодный осенний дождик.
По Москве брел Перов – художник,
Наблюдая мастерским взглядом
Виды жизни, бегущей рядом.
Размышлял о новом портрете
И случайно женщину встретил.
С нею сын – паренек щербатый,
На головке картуз помятый.
А во взгляде его такое,
Что-то теплое и простое.
И художник наш к ним подходит
И с семьей разговор заводит:
«Это сын ваш?» - «Ну да, конечно,
Сирота, без отца, сердешный…» -
«Как зовут-то его?» - «Василий.
Мы тут милостыню просили…» -
«Вам, наверное, денег надо!
Дам хорошую я награду,
Лишь позвольте мне сына в цвете
Написать на одном портрете!» -
«Что ты, барин, дворян здесь нету,
Грех с людей рисовать портреты!
Говорят, от рисунков этих
Захворать даже могут дети!» -
«Что ты, милая, веришь в сказки?
Глянь, у сына какие глазки!
В них народную душу вижу.
Разреши, уж я не обижу…» -
«Сколько дашь-то?» - «Пожалуй, сотню». –
«И когда же начнешь?» - «Сегодня!» -
«Бог с тобою, малюй, родимый,
Коль тебе так необходимо…»
Десять дней до седьмого пота
В мастерской кипела работа.
На холсте мальчуган остался,
И с семьею Перов расстался.
Годы шли, и однажды летом
Вновь он встретил женщину эту.
«Здравствуй, Марьюшка!» - «Здравствуй, милый!» -
«Как там Вася?» - «Спаси, помилуй…»
«Что случилось с мальчонкой славным?» -
«Он от оспы помер недавно…
Рок несчастный ему достался,
Лишь портрет от него остался.
Хоть глазком поглядеть бы снова!
Где он нынче?» - «У Третьякова». –
«Проведи, покажи картину,
Дай взглянуть на родного сына!»
Через день Перов спозаранку
К Третьякову привел крестьянку.
Только холст она увидала,
На колени пред ним упала:
«Вася, Васенька, святый боже!
Как живой… До чего ж похоже!
На картину посмотрят люди,
А со мной уж тебя не будет…»
Этот холст знаменит и ныне.
Боль народная в той картине.
Стал крестьянский мальчишка бойкий
«Коренным» на бессмертной «Тройке».