Гл. 4 Воспоминание 3
Василий Игнатович тщательно загасил сигаретный окурок в низкой алюминиевой пепельнице, отошел от окна и, ступая очень осторожно, прошел мимо спящего Сергея в прихожую. Там на табуретке, которую смастерил еще когда-то отец, стояло ведро с холодной колодезной водой. Зачерпнув пол кружки, он неспешно выпил воду, тихо, чтобы не звякнуть, прикрыл ведро крышкой и вернулся к себе в спальню. Лег, но сон совсем не шел. Курить больше не хотелось. Из соседней комнаты доносилось тихое сопение спокойно спящего Сергея. «Вот ведь как получается», - к чему-то подумалось Василию Игнатовичу. И опять пошли воспоминания….
Конечно, председатель сразу предложил ему должность механизатора, на которую Василий согласился без раздумья. Пришлось, правда, поездить с месяц в райцентр, чтобы закончить краткие курсы комбайнеров и получить необходимое удостоверение. Ему достался старенький комбайн с кучей прицепных механизмов к нему и Василий по армейской привычке начал с того, что проверил всё сам, не доверяя ни сменщику, ни ремонтной бригаде. Машина была в неплохом состоянии, но кое-что пришлось перебрать, какие-то детали заменить, смазать. Уже через несколько дней он вывел свой комбайн в поле. И - непередаваемое ощущение, когда первый самосвал, посигналив, отвалил от борта комбайна, как маленький буксир от большого корабля, и, переваливаясь на глубоких колеях, повез намолоченное зерно к амбарам. И началась работа, которая продолжалась все лето и начало осени, а зимой – на своей же станции он помогал ремонтировать все, что износилось за сезон, чинить оборудование, привозимое с фермы и делать еще кучу другой работы, которой всегда немало в большом хозяйстве.
Василию нравилась его работа, нравилась и самим ее смыслом, и тем, что он каждый день сразу видел результаты своего труда и то, что она оставляла ему время и давала возможность делать то, что уже много лет назад наполнило дополнительным смыслом его существование. Это произошло однажды ранним утром, во время уборки, после того, как первые два самосвала уже уехали с наполненными до краев зерном кузовами, а следующий почему-то задерживался. Василий подождал немного и, осмотрев пустую дорогу, вьющуюся по кромке поля, заглушил мотор, чтобы не жечь зря солярку. Наступила тишина. Василий сложил обе руки на руле комбайна и прислушался. Где-то высоко в небе крутился и пел невидимый глазу жаворонок. Над дальним концом поля, в немыслимой высоте плавными кругами ходила пара пестрых ястребов. Небо было совершенно чистое, без единого облачка, очень светлого голубого цвета. Солнце только вышло из-за дальнего леса и, не жаркое, почти не слепило глаза, даже если смотреть прямо на него.
На сердце у Василия было спокойно и радостно, и вдруг неожиданно для него самого в уме родились строчки. Это были немудреные стихи про то, что сейчас видели его глаза и слышали уши, про то, что чувствовало его сердце. На лбу его даже выступила испарина, - он никогда бы не подумал, что способен на такое. Но тут послышался шум мотора, из-за поворота поля показался очередной самосвал, и работа продолжилась. Вернувшись поздно вечером домой и поужинав, он, памятуя, что завтра вставать ни свет ни заря, приготовился спать, как вдруг утренние строчки снова всплыли в его голове, да еще и возникли новые… Василий ворочался с боку на бок, потом, наконец, встал, подошел к столу, включил лампу и найдя листок бумаги, записал настырные строки. После этого опять лег и мгновенно уснул. Так и повелось. Теперь почти каждый день, если выдавался хоть небольшой перерыв в работе, в голове у Василия начинали звучать стихи. В них было все: и детские воспоминания о матери и отце, о деревне, о родном доме, о птицах, о реке и любимом лесном озере, в общем, обо всем, что пережил за свою жизнь Василий и что, очевидно, запало и хранилось где-то в глубине его души. Никто не знал, что с ним происходит. А он завел тонкую тетрадку, куда записывал стихи, которая быстро закончилась, потом вторую и сейчас в столе у него лежала уже дюжина таких тетрадок с никем не читанными, кроме него самого, стихами.
Василий Игнатович даже сел на кровати, вспомнив отчетливо случай, что произошел с ним несколько лет назад и о котором он поначалу очень пожалел. А дело было так. Он сидел после смены в конторе и ждал главного инженера, чтобы решить вопрос о запчастях для комбайна. За большим столом в центре комнаты молодежь разложила большие листы бумаги – делали стенгазету к какому-то празднику, вроде ко Дню космонавтики. Что-то у них не клеилось и одна шустрая девчонка все приставала в нему: «Дядь Вась, напишите что-нибудь для нашей газеты, а то все отказываются, а у нас материала не хватает. Вот, вы же в армии служили, а праздник почти военный». Все вокруг засмеялись, а Василий Игнатович неожиданно для себя вдруг ответил: «Ну, бери листок, пиши». Шустрая девчушка даже в ладошки захлопала от радости и приготовилась писать. «А стихи можно?» - спросил Василий Игнатович. «Конечно, очень даже хорошо, а то у нас как раз стихов-то и мало», - затараторила девчонка. И Василий Игнатович медленно, чтобы она успевала за ним записывать, продиктовал ей свои стихи про небо, про птиц, про солнце… Когда он кончил диктовать в комнате стояла тишина. «Здорово, - сказал кто-то, «а это чьи?». «Да, не помню уже», - смутился Василий Игнатович и, не став дожидаться начальство, сразу ушел. Потом его стихи, с подписью «Неизвестный автор» еще долго висели на стене конторы, смущая автора настоящего. Хорошо, что к следующему празднику стенгазету сняли и про этот случай почти забыли. Почти, до не совсем. Как-то осенью он зашел в местную библиотеку вернуть уже давно взятые книги. Библиотекарша, с которой он был знаком давным-давно, еще со школьных времен, поругала его за такое «недопустимо большое превышение срока пользования книгами», а, выдавая ему новую порцию, не удержалась и спросила «Вася, а чьи это были стихи?». Василий Игнатович, уже порядком забывший тот случай, удивленно повернулся к ней и вдруг вспомнив, неожиданно покраснел. «Твои, что ли?», - продолжала наседать бывшая соученица. «Ну, мои, мои», - нехотя ответил Василий Игнатович и тут же пожалел о сказанном. «Вася, да ты просто настоящий поэт и стихи у тебя замечательные. А еще есть?». Василий Игнатович под обещание «как-нибудь в другой раз обязательно принести почитать что-нибудь еще» быстро засобирался домой.
Прошел почти месяц, библиотекаршу, Лизу, он не встречал, а тут пришла пора менять книги, и он затосковал, вспомнив про обещание: «вроде как бы и неудобно теперь не принести», - думал он. «А, с другой стороны, что принести? Вон, полный стол тетрадок лежит». Василий Игнатович отобрал несколько тетрадей и, взяв одну чистую, целый вечер переписывал в нее стихи, подбирая те, которые больше всего ему нравились. Получилось с десяток стихов. На следующий день после работы он зашел домой, взял сверток с книгами, тетрадку со стихами положил во внутренний карман пиджака и пошел в библиотеку. Когда он зашел в зал, Лиза перебирала стопку новых, только что полученных из коллектора, книг. Подняла голову и заулыбалась: «Молодец, на этот раз не опоздал, ровно месяц назад брал», а про стихи – ни слова. Василий Игнатович мысленно перекрестился, сдал книги, отобрал новую порцию и уже собрался прощаться, как Лиза спросила тихо: «А стихи? Принес?». Деваться было некуда. Василий нехотя вытянул из кармана сложенную вдоль тонкую тетрадку и положил ее Лизе на рабочий стол: «Вот, принес» и, повернувшись, заспешил домой. После этого дня прошло совсем немного времени, дня три или четыре, когда, сидя вечером за чаем, он услышал звяканье щеколды на калитке. Залаяла собака, и он встал, чтобы посмотреть, кого Бог прислал. По ту сторону калитки стояла Лиза: «Вась, к тебе можно на минутку? Я тут мимо шла, решила, вдруг ты дома. И тетрадку твою отдать хочу…». «Да, как же, мимо она шла.. Как будто я не знаю, где ее дом», поворчал про себя Василий Игнатович, но калитку отворил и пропустил гостью в дом. «А я тут чай пью. Присоединяйся, что ли?». Лиза молча села на предложенный стул, молча взяла в руку чашку с чаем и сразу выпила почти всю. Потом повернулась к Василию и сказала: «Вася, это кто-нибудь еще читал?». «Кроме тебя, нет», ответил Василий. «Ты понимаешь, что это – настоящие стихи», то ли утвердительно, то ли вопросительно и очень серьезно сказала Лиза. Василий Игнатович молчал. Лиза продолжала: «Вася, я тебе серьезно говорю. Я же в библиотеке работаю, мы много журналов получаем со стихами и книг. Я много стихов читаю. У тебя настоящие стихи». «Ну и что?». «Как что? Это надо напечатать!». «Мне это не надо». «Как не надо, - кипятилась Лиза, - это должны прочитать те, кому дорого все то, о чем ты пишешь, но они не могут это выразить это так, как ты можешь. Ну?». «Ну что, ну? – даже рассердился Василий Игнатович, - да кто это напечатает, даже если я и соглашусь?». «Васенька, миленький, ты только согласись. Я знаю, что надо делать», - глаза у Лизы загорелись, лицо разрумянилось. «Помнишь Нину из параллельного класса? Она еще первая из нашего выпуска в город уехала, у нее там родня какая-то жила, и в институт поступила. Я была в прошлом году в городе и неожиданно ее встретила. Она сейчас в редакции одной работает. Давай я ей отвезу. Оно посмотрит, что можно сделать. Давай, а?», - почти умоляюще протянула Лиза. Василий Игнатович задумался, глядя Лизе прямо в лицо. Та застыла в ожидании ответа, а он невольно залюбовался ею, и подумал «А может, и ладно?», а вслух сказал: «Ну, уговорила…, только, чтобы фамилии моей там не было». Лиза аж зашлась в хохоте и со слезами на глазах: «Как, как…ой не могу… как в стенгазете –«Неизвестный автор!». Василий тоже рассмеялся, и ему вдруг стало так хорошо, что он даже встал, чтобы скрыть свое волнение, прошел в соседнюю комнату, взял сигареты и, вернувшись в залу, спросил: «Я закурю?».
Потом он проводил Лизу до дому, но на ее просьбу читать вслух стихи категорически отказался, хотя и помнил почти все наизусть. Перед уходом он отобрал пять самых удачных на его взгляд тетрадок, перевязал их бечевкой и отдал Лизе. Как ни странно, все получилось. Лиза съездила в город и отдала тетрадке Нине, которая помнила Василия еще со школьных времен. Нина прочитала все сама, потом показала главному редактору. Он отобрал двенадцать стихов и поручил подготовить договор с автором.
Прошло месяцев пять. За это время Василий Игнатович стал чаще менять книги в библиотеке. Сначала два раза в месяц, потом каждую неделю. А потом и вообще, если выдавался свободный вечер, он заходил в маленький дом за правлением, брал с полки какую-нибудь книгу, садился за единственный «стол для читателей», зажигал лампу и делал вид, что внимательно читает, а сам наблюдал за хозяйкой. За тем, как она двигается по библиотеке, быстро находит нужные книги, сидит за своим столом и читает или пишет, чуть наклонив голову набок… Когда не было посетителей, а это было частенько, они разговаривали. О чем? Обо всем…
В один из таких вечеров он как раз направлялся в сторону библиотеки, когда увидел, что ему на встречу бежит Лиза. В руке у нее был небольшой сверток. Они встретились и так и сели рядышком на обочине дороги на поваленное еще прошлогодней бурей дерево и вскрыли пакет. Там лежала аккуратная стопочка из десяти тонких книжек специального малого формата, каким обычно издают стихи. На голубой обложке была изображена уходящая вдаль пашня. Наверху была фамилия автора. К книгам было приложено письмо из редакции с информацией, о том, что эти экземпляры - так называемые «авторские». Василия Игнатьевича поздравляли с «хорошим творческим началом», желали дальнейших успехов и сообщали, что гонорар он получит почтовым переводом. Далее шла приписка от Нины, гораздо менее формальная, но тоже с поздравлениями и пожеланиями «и дальше так…».
Василий Игнатович молча держал в руках свою книжку и почти ничего не ощущал. Ни особой радости, ни гордости за свой первый печатный труд. Ему и на самом деле было почти все равно. Его волновало другое. Рядом с ним сидел человек, который понимал его с полуслова, чувствовал как он, так же ощущал мир вокруг…