Они так и не зажигали свет и теперь, погруженная в вечерние сумерки, квартира казалась сценой давно опустевшего театра, с безжизненными декорациями, бутафорией...
- Болван, - коротко и зло, словно пощечина.
Он был невозмутим и спокоен, как всегда, и мысли его, будто лишенные какой-то искры, делающей неживое живым, были сухи и покойны. "Трудно не согласиться", - все, о чем он подумал.
- Ты же...
- ...абсолютно...
- ...деревянный,
- ...бревно, - уже медленней и раздельно, все с той же злостью; последнее слово, сплюнуто комком жеваной бумаги.
"Ну, не деревянный. Но отчасти, безусловно, права".
Кажется, за все это время Егор ни разу не шелохнулся, можно было решить, что он и не дышит вовсе, стоя перед ней какой-то странною куклой. Высокий, широкоплечий, даже сейчас, ссутулившись, он возвышался над головой Ольги, как минимум, сантиметров на двадцать, - безмолвная стена, о которую разбивались любые ее порывы, любые слова.
- Ты способен хоть на какие-то чувства?! Ну, что ты молчишь?! - и это уже крик, и в нем кроется столько просящих ноток, столько подсказок для того, кто хотел бы что-то изменить, но...
"Мне кажется, сейчас она даже красивее обычного...
Как же знакомы все эти фразы. Всегда все одно и то же: месяц, год, - не имеет значения".
Молчанье. Ольга, гордая, сильная, всегда считавшая себя выше таких вспышек, не выдержав, подскочила, занося руку. И также неожиданно замерла. Ей представился огромный серый камень, холодный, неподвижный, живущий своей, совершенно непостижимой для людей жизнью.
- Вещи я заберу позже, - уже спокойно сказала она, провела рукой по его жестким коротким волосам и, развернувшись, вышла в полумрак коридора. Щелкнула входная дверь.
"...и ничего".
Он все так же стоял посреди комнаты: не включая свет, не меняя позы, с тем же отсутствующим выражением на лице, прислушивающийся к своему внутреннему пространству, - но ни малейшего чувства, ни тени, ни колебания, нет, - лишь привычная пустота.
- Вода и глина, скреплены огнем
и длинный ноготок закончил имя
на лбу твоем, - неожиданно для себя, Егор прочитал эти строчки вслух. Несколько строчек далекого прошлого - тишина колыхнулась, вновь смыкаясь.
Наверно, правы те, кто считают, что корни всех наших неурядиц, всех проблем, всех трудностей в нас самих, наше прошлое, наше появление на этом свете скрывает их. Мы заложники того, чего иногда и не вспомнить вовсе.
Егор думал о матери: строгая, властная женщина; в округе многие не любили ее, многие боялись (и, в общем-то, наверно, не зря), некоторые, уже не уповая ни на что другое, собрав всю смелость, являлись на поклон, бывало из других сел, случалось даже из города: вылечить, спасти, уберечь..., - и она помогала, когда считала должным помочь.
Егор вновь попытался вспомнить себя совсем маленького, хоть что-то, хотя бы какие-то крохи, но только несколько строчек снова и снова всплывали из памяти: "Вода и глина скреплены огнем...". "Вода и глина...", - словно пузырьки со дна темного лесного озера, по поверхности пробегают круги, ничего не меняя, не делая хоть малость ясней, затухая...
Мать почти не разговаривала с ним, он всегда точно знал, когда и чего она хочет, что нужно сделать, какие необходимо найти ингредиенты, что принести, нарубить ли дров, натаскать воды, развести ли огонь. Он умел слушать молчанье, и молчание всегда возвращалось к нему.
Он хорошо помнил тот день... Февраль, лютые морозы сковали деревню, лес, реку, поля вокруг; он помнил, как она собралась, сказала, что пора, сказала, что отныне он свободен, вышла из сеней и пропала, никто не видел ее больше. Ушла зима, ушли тяжелые снежные облака, а он остался, остался один, привыкший во всем и всегда подчиняться, ему невдомек было, что же делать со свалившейся на него свободой. Но Егор всегда был терпелив и упорен - это была его суть, его природа, и он скрупулезно познавал все то, в чем не нуждался, пока мать была рядом, - учился жить.
Потом был город, училище, первые серьезные работы, неожиданная известность. Время летело, как будто не касаясь его, все дальше, дальше. Талантливый, перспективный скульптор, многие коллекционеры мечтали заполучить хоть какую-нибудь, даже самую скромную вещь, вышедшую из-под его чутких пальцев. Егор как никто другой умел увидеть, почувствовать, распознать жизнь таящуюся в неживом, будь то металл, камень, дерево, глина, стекло; только вот с живыми выходило не так гладко.
Эту выставку организовала Ольга. После разрыва им удалось сохранить хорошие отношения, правда, больше делового характера. Ольга давно уже была замужем, растила сына. Молчаливый задумчивый мальчик по имени Егор везде, словно тень, следовал за мамой, вот и сейчас, несмотря на позднее время, он был здесь, стоял рядом, внимательно разглядывая сотканного из металлических кружев зевающего кота.
- Прекрасная выставка. Не устаю восхищаться твоим мастерством.
- Прекрасная выставка благодаря тебе.
Ольга улыбнулась:
- Если б я не знала тебя настолько хорошо, то заподозрила, что-то большее, чем просто вежливость. Но все равно спасибо. А теперь серьезно. Знаешь, тобой интересуется одна особа, не знаю, откуда взялась. Говорят, богата, у нее уже есть некоторые из твоих работ. Просила договориться о встрече.
Егор равнодушно пожал плечами:
- Я не против.
- Хорошо, - Ольга кивнула. - Она сказала, что будет ждать тебя в последнем зале. И... Знаешь, будь осторожней. Люди всякие бывают.
Что-то такое промелькнуло в ее глазах, что-то..., он не успел понять, - Ольга развернулась, взяла сына за руку и они пошли к выходу.
Последний зал и только одна работа. Много лет он носил в себе идею этой скульптуры, еще дольше претворял ее в жизнь. На первый взгляд посреди совершенно пустого зала покоился обычный замшелый валун, но стоило приглядеться и...: вот крохотные бревенчатые домики, - маленькая деревушка сбегающая к реке; поле, лес, - все сковано льдом, укутано снегом, зимняя ночь сгладила линии и углы, весь мир спит, только на отшибе в покосившейся крохотной избушке таинственно мерцает огонек, кажется, вот скрипнула дверь, вой ветра заглушил все прочие звуки, огонек все трепещет, один в холодных вихрях зимы и ночи, а ветер становится все злее и злей, словно темные полотнища развернулись над землей и рвутся под его натиском… И вот в их извивах начинает что-то угадываться, какой-то силуэт, какие-то знакомые черты...
- Ну, здравствуй.
От неожиданности Егор вздрогнул. Перед глазами все плыло и покачивалось. Или это он сам покачивался в такт чему-то.
- Ты многого добился.
Он узнал голос, потом взгляд, разлет бровей, линию губ, это было так, как будто сознание боялось вмещать целиком то, что видели глаза. И тут он узнал ее всю, совершенно не изменившуюся, словно и не прошло столько лет. Как и раньше, она выглядела максимум на тридцать пять, эффектная красивая женщина с грустными глазами, изящная, ухоженная, нежно пахнущая травами. На ней было темное шелковое платье, идеально подчеркивающее фигуру, и черные туфли на шпильке.
- Здравствуй..., мама.
Не глядя на него, она задумчиво водила ладонью по камню.
- Ты стал настоящим мастером. И мне кажется, сможешь понять меня, - она словно говорила сама с собой. - Ведь ты хочешь знать, не так ли?
Все что смог сделать Егор - кивнуть. Он не понимал, что с ним: все плыло, плыло, плыло, и было как-то радостно-тревожно, - ничего подобного с ним ни разу не случалось прежде.
- Вода и глина, скреплены огнем
и длинный ноготок закончил имя
на лбу твоем.
- Такая вот загадка. А ответ... - она помолчала, затем посмотрела Егору в глаза. - Ответ - Голем. Ты ведь знаешь, что это? Уверена, что знаешь, ты всегда был умницей.
Да, он знал.
- Зачем? - впервые в жизни его голос дрожал.
- Не поверю, что ты не догадывался. А зачем? Ты был моим лучшим творением, почти совершенным, - ноготок покрытый темно-фиолетовым лаком проследил еще один каменный изгиб. - Единственное, чего я не могла тебе дать - настоящая жизнь. Только ты... Сам... мог сделать для себя это.
Внезапно как будто что-то острое вошло слева под ребра, скрутив Егора болью. "Ооо... Боль... Вот, оказывается, какая ты. Тебя не спутать ни с чем другим, даже, если не пробовал тебя раньше". Огненный зверь зашевелился там, где раньше было спокойно и пусто, и бился, бился, наполняя все тело жаром, заставляя пылать каждую клеточку. Он вспоминал все, что было с ним, и воспоминания окрашивались цветами чувств. И... Ольга, ее лицо...
- Егор, Егорка, солнышко мое, что случилось? Что с тобой? Тебе плохо? - Ольга сидела на полу рядом с Егором и исступленно целовала его лицо, гладила ежик волос. - Я люблю, люблю тебя. Маленький мой, где болит?
Такой огромный мужчина и такая хрупкая женщина. Егор улыбнулся, и дотронулся там, где билось, билось; в глазах все еще плавал туман и что-то мокрое текло по лицу.
- Ты... Ты плачешь? Хочешь я останусь с тобой? Муж поехал с сыном домой, а я сказала, что задержусь. Я останусь, хочешь?
Он огляделся, но кроме них в зале никого больше не было. Егор посмотрел на Ольгу…