В тридцать пятом на перрон хлебного города Ташкент сошла бледная с потухшими глазами молодая женщина. Переезд был слишком долгим, изматывающим с многочисленными пересадками. Всю зиму, почитай четыре месяца, она добиралась из далёкой Сибири до этого места. Практически, без денег, без надежды, перебиваясь случайными заработками, что бы как-то оплачивать свой дальнейший путь.
Судьбы гонимые в ночи. Над просторами этой части , суши всегда веют ветры, и мало когда они теплые и ласковые, по большей части это сквозные российские ветра, продувающие насквозь. И тоненькие суконные одежды и полуголодные души. Потертые ручки деревянных чемоданчиков. Неприкаянные чужие стены домов. Страна так огромна – что при желании затеряться – это сделать пара пустяков. Она вышла на перрон, уже чувствуя легкий озноб в теле. Последние трое судок еды практически не было. Только сердобольный чай проводниц без сахара и хлеба.
И вот вокзал заветного города, о котором по необъятной родине ходили целые легенды. Много теперь, где голодали, да и когда здесь было так уж сытно, потому то ли в насмешку над судьбой, то ли из желания дать людям надежду был придуман этот город. Ташкент – город хлебный. Время от времени людям дают надежду. На рай, на царствие Божье, на коммунизм. Любовь по всем канонам больше, но когда кононы уже не действуют, надежда это последнее , что остается у человека и от человека.
И кого только не манили к себе эти слова. Мы всё ищем потерянный рай, в котором по всей вероятности нас никогда и не было. Оказавшись в безнадёжной ситуации, брошенная на произвол судьбы своим то ли супругом, то ли так сожителем, в соверешнно незнакомой ей сибирской стороне Ульяна сделала самое простое – Ташкент город хлебный. Она много повидала на своем веку. Есть такие в России Угрюм реки – не перескажешь всего. Да и где тут не повидать, когда от родного дома в Белоруссии до этой долгой негостеприимной чужой земли она шла всю свою жизнь. Дочь купца второй гильдии Якова Матвеева , внучка судьи. Могла ли она прожить не свою жизнь в этом взбредившем революцией и войной мире. Где жизнь человеческая что-то нереально несопоставимое ни с идеями, ни с богатством, ни с чем другим, что в понимании Ульяны имело хоть какую-то ценность.
Тысячи километров. Снежной ядовито-злой зимой. С холодными полустанками, ледяной водой в бачках для воды у станционных дежурных. В тоненьком ратиновом пальтишке с собольим воротничком, ажурной оренбургской шали и осенних коротеньких ботиках начала свой путь к новой жизни , уже в которй раз новой для себя, никому собственно в этом мире не нужная женщина.
Платочек за время дороги посерел, как сереют вещи вынужденные скитаться со своими хозяевами по углам, ботики обменялись на валенки, а к пальтишку добавилась, каким-то старичком подаренная на одном из разъездов, сибирская меховая безрукавка. Правда, то же не новенькая, но просто сказочно теплая для такой одинокой души. «Да ты грейся дочка, знать зима у нас не сахар, да и не мёд».
Перрон, в конце концов, закончился, и, обогнув здание вокзала, Уля вышла на площадь. Тут-то и пришла, сквозь уже слегка мутящееся болезненное состояние, мысль – куда же ты пойдешь. Здесь-то уж точно в чужой, незнамо на каком языке, говорящей толпе.
Бог не выдаст. Думала Ульяна, хотя имя его и не поминала. Шла себе и шла, как заведенный механизм. Улицы, улицы, переулки… сразу заметила: на русском говорят очень редко. Наняться к кому-то – где уж тут и думать. Может быть хоть хлеба…. Но как у них спросишь среди каменных неприветливых улочек. Однако, пару раз дали напиться. Но холодная вода только подогрела внутренний жар. Постепенно сознание поплыло. Всё кружится, кружится ... Тело уже и не сопротивлялось: ну, и, слава богу, чем так мучиться. Уж лучше сразу. Цели уже не было – ни ехать, ни идти было не куда.
Сколько она тут пролежала в агонии на этой грязной ночной улице,… где спросишь…
Сознание медленно стало проникать в неё, не выказывая особой расположенности к возврату. Полумрак. Ужасный запах больных тел. Говор на незнакомом наречии.
Но жизнь продолжалась. Трудно умереть невзначай, но по собственному хотению.
У постели оказался доктор. Пожилой, усталый, с какими-то изъеденными ямочками на щеках. Только волосы были красивыми на этом слегка несимметричном черепе. Седой шапкой они были отброшены назад с крутого лба, на котором явственно выступали надбровные дуги. В свете падавшем на него сзади он производил впечатление нимба. Ульяна в душе несколько порадовалась. Надо же какие бывают доктора богом отмеченные.
- И что скажешь, приблудная? Как ты оказалась выброшенной на этот пустырь…
Говорить - совсем не было никакого желания. Да и вопрос был скорее так, для разрядки. Глаза доктора были располагающими и ей вдруг стало настолько хорошо, что она улыбнулась: «Нет, невозможно, чтобы здесь ей было плохо» её многострадальная душа только на то всегда и надеялась, надо терпеть, а там будет видно.
Больной дали какие-то порошки в теплом стакане. Укрыли сверху еще одним одеялом и оставили в одиночестве.
Сны приходили разные. Иногда дом в далёкой Беларуси, иногда другой - оставленный внезапно в неродной Сибири, иногда так - незнакомые места и люди.
Ей всегда снились вещие сны. Бог подарил эту девочку безутешной матери, когда женщина уже совсем извелась от потери старшей восемнадцатилетней дочери. Умницы и красавицы, к которой уже и сватались настоящие женихи. Но смерть делит не ровно. В утешение людям попы и придумали, что бог-то он и выбирает себе лучших. А тех похуже оставляет тут горевать на грешной земле. Вот в честь старшенькой Ульяны он и бала крещена как Иулиа;ния. Надо сказать на ту пору в русском обычае такое имя стало достаточно редким. Мама девочек была по роду немного ворожея, так и передалось Ульяше наследство. Уметь видеть вещие сны, предсказывать судьбу, лечить людей какими-то там заговорами. Но ведь в те времена к таким вещам относились спокойно. Знает и знает – чего уж там. Бог тогда, видимо, смотрел на мир с другого какого бока, и много было на земле разных знахарей да целителей.
Странницы в ночи. Где каждый день, как подарок.
Как-то так вышло, что от неминуемой смерти женщина была спасена местным жителем.
Навестив Улю в первый раз, тот удивил женщину своей собственной несказанной радостью, что удалось спасти такую красавицу, особенно на него произвели впечатление глаза. Надо признаться, за глаза-то её многие привечали. Бывают такие удивительные взгляды, запоминающиеся на всю жизнь. Посмотрит, как деньгой одарит. Восточные люди чаще всего очень темпераментны: для этого несомненного прекрасного сердечного человека произошедшее казалось целым событием, как будто спас свою родную землячку, а не чужедальнюю неизвестную иноверку. Как он улыбался. Можно ли полюбить за одну улыбку....
Неожиданным было и его прекрасное владение русским. Что, действительно, тогда в местных краях было редкостью. Хотя и это всё ж таки не глубинка, а столица Узбекистана. Спасителя, как следовало из диалога, звали Назаром. Когда-то его семья, как и семья Ули, была зажиточным местным родом. Имели свои караваны. Водили в Персию. Отец Назара и брал сына в дорогу. Там-то, ещё мальчишкой, и узнал он многие восточные премудрости. Поклонился могилам великих пророков. Всё это он пересказывал свое благодарной слушательнице.
Когда пришли красные – многие ушли за кордон.
А Назар был молодой, женился, вот и остался куда с беременной женой двинешься.. Его пару раз брали, проверяли, что да как на предмет помощи басмачам. Но все обошлось.
Семья росла. Он был грамотным, сообразительным – пошел на курсы шофёров. А сейчас возил большого начальника в городе.
В тот злополучный вечер он как раз возвращался из дальнего селения. Вдруг, на обочине какой-то труп. Вот и затормозил, посмотреть.
Когда понял, что женщина ещё жива, закрыл машину и понёс её к доктору. Идти далеко, но за использование транспорта в личных целях – тюрьма, однозначно. Все руки оборвал. Говорил Назар, а сам посматривал, не обижает ли Улю, жалуясь на трудности. Но Ульяна была счастлива и только улыбалась. Дело-то шло на поправку. И потом теперь уже у неё появились здесь знакомые, вот и доктор, и Назар, и санитарка из местных. А мужчина говорил-говорил. Как потом еще ходил за чемоданчиком: ведь, всё не унесёшь за раз. Радовался, чтодоктор принял свою женщину быстро, что да как расспрашивать не стал. Неси, говорит, в смотровую. Провели дезинфекцию и начали лечить. А была, как уже знала Уля, почти что безнадёжна. Тиф.
Но то ли свой бог миловал, то ли его аллах, которому молился магометанин, не смотря на то, что нарушал запрет. Кто его там разберет. Небесный замысел никто им так и не раскрыл. Жива, да и ладно.
Когда Уля стала явно поправляться, доктор всё чаще стал посматривать на неё из-под бровей более серьёзно, да и повел разговор о конце лечения. Потому как и кормить надо, и смотреть за ней, а доходов в местном больничном бюджете не то чтобы слишком - на все не хватает.
- Куда ж я пойду… Кому такая слабая наймусь в дом…
Ульяна испугалась. Нет, она понимала, что это прекрасное время выздоровления не вечно, но тут надо было что-то решать, а решать как оказалось было сложно.
- А вот к Назару и ступай. Давно он уже просит меня отдать тебя ему.
Ульяна заплакала. Ходи не ходи, броди не броди – а за тебя всё решится.
- Можно я хоть ещё ночку переночую.
- Чего уж. Но с утра приедут за тобой. Я уже дал знать. Да оно и к лучшему. Кому ты такая тут нужна.
Когда-то давно Юлианка десятилетней девочкой шла по зимнему шляху от одной деревни до другой к родственникам. Времена были ещё те. Только-только после гражданской, людей мало, вот и по какой-то надобности её пришлось отправить одну. Там-то иидти всего ничего. Километров пять, но ведь зимой смеркается рано. Ветер гудит, как ошалелый. Рвет платок, стегает осколками крупками по щекам. И вдруг… угольки глаза на дороге. Волки. Ребенок, конечно, боится лютых, но еще на детском уровне, а вдруг как в тех бабушкиных сказках. Пройдут мимо, да не тронут. Доверие на грани безумия. Лютые в лютом….
Со страху девочка как стояла - упала в сугроб при дороге. Прямо лицом вниз. В холодный, обжегший дыхание снег. Снежинки стали таять под носом и губами, почти невозможно стало дышать, но как встанешь, если всё тело непослушно, как обмякшая тряпка.
Тут к девчушке сзади подошла волчица. Стая даёт право ей распорядиться судьбой падали. Волчица обнюхала добычу, которая уже, и дышать перестала со страха, когда почувствовала - что-то тычется ей в спину. А кто кроме волка это мог быть?
Но неожиданно жизнь оказалась сильнее инстинкта зверя. Волчица помочилась на человеческое отродье и прошла мимо. За ней вся стая поступила так же. И волки растворились во тьме вьюжной ночи. Волки ей простили прохождение по своей территории. Девочка осталась жива.
Сейчас на старых изношенных простынях в далекой Средней Азии – ей снился этот шлях в белорусском поле. Она снова выжила и пошла к Назару, своему спасителю.
Жены у человека тогда уже не было. Только пятеро детишек остались. Работы на семью было много. Но Ульяна справлялась. Жизнь многому учит таких брошенных в самоё её пекло. Время лихое, места чужие, а тут вроде как бы и дома. В селении под Ташкентом её приняли за свою. Благо она и загорела до смуглоты местных женщин. Солнце - как ты несчадно...бессмертно... иссушающе невинно в своей беспощадности. Тень золотистого загара…
Уля ко многим обычаям приноровилась. И косы, чтобы не выделяться, заплетала не на московский лад в две, а по местному закону - в сорок пять. Вот только голову, правда, так и не научилась мыть, как здешние, кислым молоком. Потому что для волос очень полезен такой уход. Однако, домашним нравилось такое отступление от местных обычаев. От узбечек пахло несвеже, прокисше, так как голову с такой укладкой мыли раз в месяц. А Уля не ленилась переплетать косы раз в неделю и мыть мылом, которое раз уж она такая привереда, доставал где-то в городе муж. Запах был совсем другой. А ведь запах это не последнее дело.
Глядишь и скоротала бы она свои года на краю света. Но тут нежданно- негаданно: война. Да и где, бог знает, где эти земли, о которых многие и слыхом не слыхивали. Сначала Назара не трогали. Вышел он из призывного возраста, а как стало поджимать в сорок четвертом – то куда ж ты денешься.
К тому времени дома уже лежала похоронка на среднего сына. Как и все пошёл её муж, как они свою совместную жизнь между собой понимали, хотя записаны не были, как никак неправоверная, да так и не вернулся больше к ней.
Тоже пришла казённая бумага. Как же горевала Ульяна. Как по родному, видимо любовь она бывает разная. Вот как раз и на этой почве воспаление лёгких и подхватила. Снова попала к знакомому доктору. Да, беда одна не ходит. Другую с собой водит. Удалил её лекарь по ходу лечения почку, на которую перекинулось осложнение: воспаление.
Потом и третья увязалась. Астма.
- Жить тебе моя хорошая год-полгода. Не обессудь. Что могу.
Вернулась Уля в селение, а детей на тот момент родственники уже разобрали. Никому она тут выходит и не нужна. Чужая получаешься среди чужих. Подумала, подумала да и решила ехать на родину. Хоть кто-то на могилку придёт, а не в этих бескрайних просторах пропадёшь и ни слуху, и ни духу. Сложила кое-что из пожитков, поцеловала подросших ребятишек. Сменила свои сорок пять на подзабытые две, да и пошла на вокзал.
Сколько шла - плакала, за что караешь боже. Но что небу до твоих горестей. Ехала домой долго, очень долго. Когда ближе стала подъезжать – вдоль дороги начали попадаться разбитые орудия, танки, какие-то железяки, а дальше всё больше и чаще. Тут только дошло – какая она эта война не у чёрта на куличках, а лицом к лицу.
Ну вот и родина, свои-то и рады, да есть нечего. Весна. Мерзлые гнилушки на поле от прошлогодней картошки, да кора на заварку к чаю, вот еще молоденькие шишки сосновые на варенье.
После восточных не таких голодных яств – хоть бери да помирай от этой голытьбы да голодухи. Ведь до чего Ульяна была красавица, а там-то, в хлебном городе, мало тронутом войной и голодом и совсем расцвела, по сравненью со своими братовыми, сморщенными этим нечеловеческим горем, выпавшим под лязг жестокой войны. . Что всем, то и нам, так всегда приучали думать здесь людей. Высохла Ульяна может от болезни, может от голода, а возможно от всех своих неурядиц сразу, как прутик. Темно русая коса стала отливать всё больше серебром.
Братья, когда сестра, а была она единственной у них, вернулась, собрались – поставили ей дубовый добротный домишко. Не все по чужим углам жить, горе хлебать. Вот и жизнь потихоньку стала входить в новые тревоги, радости и волнения. Старое забывалось. Сначала и дома-то Ульяне совсем не хотелось, что уж тут, как смерть под рукой. Зачем ей на какой-то год свой дом.?. Но братья были старой закваски. Не под забором же сестре умирать. Раз уж так бог ссудил, пусть как люди, умрёт в своём доме. Однако, год, другой, третий, а смерть как-то так и подзадержалась. В целом братья правы и оказались. Помирать собрался – а жито сей, да и дом строй.
Сколько времени спустя Уля узнала, что Назар через полтора года после победы вернулся, чего ведь на войне не случается - на одного похоронка - а он жив, а другому и места среди списков погибших не окажется. Вернуться-то вернулся, но и у них там много бед война натворила, вот местная узбечка, что вдовой осталась, и обженилась с возвратившимся одиноким соседом. Про Улю, что жива осталась от него в селении на всякий случай скрыли. Сказали поехала к своим – помирать, потому как нежилец. Заговор не своих своих против неправоверных. А Ульяна, когда ей какими-то судьбами дали знать, подумала: то ли жена, то ли подруга и напоминать о себе не стала. Конечно, Назар мог бы приехать на могилку в Беларусь, хотя бы - просто поклониться, но не стал. Всё ж таки тысчи километров. И здесь жила-ты когда-то ....
По большей части жизнь проста -
никогда не возвращайтесь в прежние места.
По большей части любовь чиста –
Никогда не целуйте мертвые уста.
По большей части ночь пуста
Никогда не приходите на пепелища. Никогда.