Там, где всё сверканье, всё движенье,
Пенье всё, - мы там с тобой живём.
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоём.
Н.Гумилёв. Канцона вторая
Камень сер и дыроват, как сыр.
Мальчик сир и трусоват на камне.
Это я - сопливый сукин сын -
и рукой подать до бережка мне.
В десяти шагах на берегу -
тьма народа, только нет меня там.
Между нами - пропасть. Не сбегу
с этой Эльбы к наполеонятам.
А вокруг онежья чешуя
обомлела в выдержке мгновенья,
чтобы мог сию минуту я
помянуть онежские каменья.
Чтобы нынче обомлеть до: «Ах!
Где же вы, мои четыре лета,
детский лепет, первобытный страх
на краю взлетающего света!»
Озарённый солнышком скупым,
на седую глыбу занесённый
молодым отечеством моим,
я стою, изменой потрясённый.
А с большой земли зовут: «Смелей!
Дуй сюда! Тут по колено лужа!»
Как же! Лужа! Вона водолей
бородой мотает, бездну вьюжа!
Там своя, таинственная блажь:
блёсны неба, медленные вспады
рыжей пряжи, пенистый вираж
золотистой маленькой плеяды.
Тёмный мир, незнаемый, не мой,
оголтелый камень омывает
кружевейной древней бахромой,
у которой тленья не бывает.
И над этой тайной босиком,
столбняком кручины безысходной
мальчик-с-пальчик выставлен на кон,
малодушный, никуда не годный.
Весь онежен с головы до ног
фиолетом фотообъектива -
это я, тот маменькин сынок,
что на память щурится плаксиво...
И кому-то - пара пустяков,
а кому-то - не хватает года
на отвагу десяти шагов
по живой воде до тьмы народа...