Суровая нежность касается лба,
цыганской иголкой зашив мешковину.
На теплых губах замерзают слова.
Пора покидать семь кругов равелина.
Пора отплывать с контрабандой на юг,
на лодке, пропахшей гнилой требухою.
Кто всем открывал свои двери на стук –
стал рыбьим обедом под темной водою.
Песком соскобли свой доверчивый взгляд,
улыбку ножом от лица отчекрыжив.
Иначе тебя без гарнира съедят,
как редкостный вид на булавку нанижут.
И так беззаветно мать-правду любя,
карманную, что во все стороны гнется,
они уже досочинили тебя
себе, поскольку так проще живется.
Снежинкой застыла в груди тишина.
Ее никогда не покажется мало,
когда пароход под названьем «Весна»
уйдет в никуда от пустого причала.
Ты молча взойдешь на обшарпанный борт.
Вода, колыхнувшись, поднимется ближе.
И в ней, средь немытых селёдочьих морд,
былого лица своего не увидишь.
Бессмысленно пялясь на черный закат,
тебя и язык твой, и веру забудут.
Но даже не дрогнешь, когда обнулят
твой временный пропуск в «приличные люди».
Катись, аноним, по широкой волне,
мечтая всем сердцем на риф напороться,
чтоб мертвым лицом приникая к Луне,
ты даже не думал искать и бороться.