1. ЧЁРНОЕ СОЛНЦЕ
ну что ж вот и всё отплывай моя лодка
отчаливай
и комом застряло меж сердцем и глоткой
отчаянье
ни выдавить слово ни выхрипеть песню
прощальную
семь букв НИКОГДА чёрных дыр в поднебесье
отчаянье
и полные добрых намерений люди
кричали мне
смирись с этим небом иного не будет
отчаянье
не звали не ждали ах даже вспотели
не чаяли
не всё ли равно что в хлеву что в постели
отчаянье
молчу ли шепчу ли зову ль за собою
встречаю ли
Ты Чёрное Солнце над головою
отчаянье
2. ПАЛАЧ
Приснится вой, приснится плач,
Приснится, как толпа клокочет,
И я, “бесчувственный палач”,
Проснусь в поту холодном ночью.
И мысленно вернусь назад:
Колода... снятая рубаха...
Беспомощно глядят глаза,
Объятые предсмертным страхом.
И вновь - толпы тяжелый вздох...
Вокруг — взъерошенные лица.
Пусть честно исполняю долг,
Но понимаю, я — убийца.
И кажется, достойна цель —
Казнить отъявленного вора.
Но маска на моем лице
Напоминает грим актера.
Вот выпью водки и — плевать,
Что этот вор — еще безусый.
Моя работа — убивать,
И я не должен промахнуться.
Топор... Удара звук глухой...
И состраданье... и злорадство...
И голова, как шар земной,
Летит сквозь время и пространство.
3. Поэтическая парадигма
Я к памятнику скачущий калмык,
"Я есмь народ"*, идущий к мавзолею,
И я трава, что рядом зеленеет,
Укутывая сотню горемык.
Я зона безответственных идей,
Я сфера авто- или монократий,
И я храню покой и память знати,
И множусь чередой очередей.
Я демиург, вершитель, дирижёр,
Я эллин, что когда-то мирно строил
Погибшую в огне ахейцев Трою,
И я огонь, что эту Трою сжёг.
Я никогда не жил, не умирал,
Но это я бежал, от страха мокрый,
И я кричал, и я не слышал окрик,
И плыл, и плыл, и воды нёс Урал.
Я всё и вся — стремление, покой,
Покрытая муаром тьмы энигма,
Я принятая всеми парадигма,
Я — образ... поэтический такой.
4. По городу бродили черепахи
По городу бродили черепахи.
Их было много. Где-то миллион.
И панцирей смирительных рубахи
Снимать им было, видно, не резон.
Они, наморщив тоненькие шейки,
Печально пучеглазили глаза,
И как попали в эту переделку,
Увы, ни слова не могли сказать.
И я средь них такой же черепахой,
Но только на немножечко смелей -
И кожа черепашиной пропахла,
И панцирь нахлобучен до ушей.
А в небе высоко парили птицы,
Куда-то унося мечту мою...
Не думайте, что это небылицы -
Все это было.Точно. Зуб даю.
5. * * *
не принимай близко к сердцу - подальше,
подальше,
девочка элли в замшевых мокасинах,
о милосердии не заикайся даже.
чем же ты пахнешь: деревом или бензином?
красною ртутью? жёлтыми кирпичами?
помнишь, в канзасе как смерть на тебя косилась?
смерть всех подряд косила,
и ты кричала.
чем лучше пахнуть: деревом или бензином?
белой горячкой? синим палёным светом?
замкнутым страхом? будущей непогодой?
нет ураганов. их не бывает.
это
просто твой выбор,
твой изумрудный город,
шаг через клетку в розовое джуманджи,
где пустота осваивает безземелье.
ты мне потом как-нибудь обо всём расскажешь:
как там забыли тебя,
забывая, пели,
как набивались камешки в твои мокасины,
хлопали двери, холод стоял румяный,
девочка элли, вскормленная бензином,
деревом и
летучими обезьянами.
6. ПИСЬМО
Вот так случилось - пролетело время. Покорная волнам и естеству, несу, как обречённость, своё бремя, разящее чужбиной за версту. Как дважды два - проста и безыскусна врождённая податливость души. Берёт начало в высушенном русле, кончается в нехоженной глуши. Над бездомовьем горестным моим, распятого обугленного крова, клубится ядовитый чёрный дым - сцепление колечек прожитого. Из мёртвых глин болотистого дна выкраиваю крестиком судьбу. Да что там я... Родимая страна в похмельном задыхается бреду. Кто сеет ветер - пожинает бурю, их лозунги - безлики и пусты. И в общем всё равно - награду или пулю, спускаться или падать с высоты. Уставши ждать обещанных чудес, довольствуюсь дарёным понемногу. И, слава богу, никому окрест с пустым ведром не перешла дорогу. Пусть в вашем доме плещется покой (не представляю росчерка иного), пусть зло чужое ходит стороной походкой обречённого больного. Ну вот и всё. Кочуя в прожитом, пространство, как наручники, сомкнётся, где мне идти под проливным дождём навстречу нарисованному солнцу. Слагать стихи, тряся родную речь, проваливаться в вырытые ямы... Вот мой удел! До всевозможных встреч на перепутьях вымысла и яви.
7. Облака
"Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – ...совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу."
(Л.Н.Толстой "Война и мир").
А в небе плавно плыли облака
на хмурый диск в тонах ржаного хлеба.
За край ползла бегущая строка
грядущих дней, до ветра и до неба.
А он лежал, как будто Южный Крест
упал на радость северных поместий.
И пуп земли, и сотни вёрст окрест –
являли блажь нести благие вести.
А где-то рядом грезилась гроза
сухим полям и тлеющим болотам.
Мужик косил глаза на образа,
алкал с утра и маялся чего-то.
А бабы косы прятали в копне
и языки чесали до абсцесса.
А перед этим – кто-то на коне,
кто лесом шёл, да не заметил леса.
А говорят, что наступает мир,
и что война – гражданская забава.
Венец творенья – крашеный кумир:
имеет всё, имеет даже право.
Не больше фиги, меньше кулака –
горит клеймо во лбу зарёю ясной.
А в небе плавно плыли облака,
не отражаясь взглядом понапрасну.
Он не сумел явить былую прыть.
Земля звала, и небо опускало.
Он от греха успел глаза прикрыть –
святой народ, живущий вполнакала.
Тянулась свыше твёрдая рука.
Ну, наконец. Раздача. Мне бы... Мне бы...
А в небе плыли чьи-то облака
в далёкий край на дух чужого хлеба.
8. ***
Какие краски взять, чтоб мне нарисовать
Закат багряный, окунувшийся в залив?
И как суметь словами верно описать
Вечерний город, красоту его раскрыв?..
Для моря древнего лазури попрошу,
Смешаю с черной сажей глубины ночной,
Лампаду солнца абажуром притушу,
Китайским фонарем повешу над волной.
В природных недрах позолоты одолжу,
Раскрашу щедро крыши-маковки церквей,
Сусальный отсвет тонкой кистью положу
На стекла окон темных, - пусть горят ясней!
А в нежность инея, что тает по утру,
Добавлю перламутр жемчужных облаков,
Лучи последние для красок заберу
И смесь плесну на стены сумрачных домов...
Возьму белил у свежевыпавших снегов,
С тоской тумана закручу их завитком,
Тенями серыми раскину у мостов,
В картину города вписав одним штрихом.
Намечу точечкой Полярную звезду,
Из чудо-россыпей на дне ларцов-витрин
Я искры жарких самоцветов украду, -
Недолгий день закончат фарами машин.
Пунктиром ввысь деревьев руки протяну,
В морозной хрупкости рассыплю на ветрах,
А в почки зароню капельную весну,
Зелёной тайной разбавляя зимний страх...;
9. Жизнь - всего лишь эхо после крика
Наша мама умирала тихо
И молилась мысленно за нас.
На столе будильник скорбно тикал,
Отмерял ее последний час.
Лишь поправит свой платок неловко -
Он опять сползает на глаза...
Где вы, дети: Неля, Дима, Вовка,
Неужели подойти нельзя?
Нет нас дома, просьбы мы не слышим
И приедем только по звонку
Доброго соседа дяди Миши,
Что привычно к маме заглянул.
Ласточка мелькнула возле рамы
И к стеклу прижалась горячо
Весточкой, живою телеграммой —
Я ее не понял, не прочел.
Жизнь - всего лишь эхо после крика –
Бумерангом возвращает нас
В дом, где на столе будильник тикает,
Отмеряя каждому свой час.
10. Смерть и музыка
Ладонями раздвинув тишину,
Входила музыка и опускалась на пол.
Я прикасался, я ощупывал, я лапал,
Я упивался ею и тонул...
И падал вверх, она несла волной
Над гулким, но глухим ненастоящим,
Где я недавно притворялся спящим
И не разумным в глупости иной.
И пахла ночь как женщина весной,
Когда без слов ты ощущаешь силу
Ее... свою... перешагнешь могилу,
А смерти нет... ты в небо врос спиной...
Над сброшеною серой пеленой,
Лишенный боли выдуманных бед,
Плывёшь... ни прошлого, ни будущего нет...
Дзын-дзэн, проснулся, растворил окно,
И вслед за ней по отпечаткам снов...
11. ***
Взгляни назад, – потрогал ветер за плечо, –
осенний лист упал, повиснув на траве,
ажурный кран подъёмный, грузом увлечён
стрелу отвёл за остов дома. Чуть правей
река струилась, подмывая берега.
Спешащий вечер скоро тени удлинит.
За краном, выше, месяц выставил рога,
и вдаль летел, незримый днём, метеорит…
Свершалось то, зачем рождался этот день,
и не свершалось то, чему ещё не срок,
крепчали влагой капли завтрашних дождей,
буравил землю припозднившийся росток…
И только он стоял, сминая палый лист,
и ветерок дневной виски не остужал.
Цепочки туч сюда пока не добрались:
заказ им вышел от совсем иных держав…
Большое солнце опускалось, не дыша,
и тишина стояла ломкая, как тень.
В кармане не было (как жаль!) карандаша, –
запечатлеть переходящий в вечность день.
12. В. Сирину
Паутинки - по углам, на потолке,
Переходят плавно в трещинки на стенах
И, прошествовав по царственной руке,
Застревают в складках старых гобеленов.
Бог его невсемогущий - старый сыч,
Проиграв, в который раз за три декады,
Тронул шахматные тикалки-часы,
И пространство заблокировал Декарта.
Разрывая летаргическую явь,
Наш король проник в такие сновиденья,
Где реальность в решето хоть издырявь
Черно-белой клеткой резких светотеней.
В этих снах гоняет пряные чаи,
Продолжает неоконченный анализ:
Не спасли его коняги-бугаи,
Связи с милым королевством разорвались.
Вспоминал он затонувшую ладью,
Сыновей пропавших двойню – офицеров,
Королеву, прошептавшую 'Адью',
Наблюдал парализованную эру.
Он сложил посуду в трёпанный портфель,
На забытой в зиму загородной даче,
И глазел на нарисованную дверь,
Гипнотируя, а вдруг войдёт удача.