Я все свои слова произнесу
и оглашу печальный список снова,
а доберусь до слова основного –
застыну на игольчатом мысу,
омытый морем низостей и сплетен,
с открытой датой в разовом билете.
Идти отсюда путь один – назад;
вперед же… дайте зиму, лёд застынет,
расстелется арктической пустыней –
смотрите на меня во все глаза:
я ухожу без пушки и ножа, и
за эти льды я зиму обожаю.
Но льдину оторвет весной, буль-буль,
и пузырьки поднимутся коварно,
ни записи последней инвентарной,
ни гробика, ни плачущих бабуль,
тут даже и геройством не блесну, –
за это ненавижу я весну.
А летом на мысу, как на горе,
с которой только вниз, и то насильно
(и многих бессловесных уносили,
пытавшихся насильственно сгореть)
я лето не люблю, как тот костёр,
где руки к богу мученик простёр.
Лишь осень времени вернет меня листве
в старинный чуть запущенный дендрарий,
мять красноту, вдыхать ее кураре,
менять слова на запах и на цвет
и, унося осенние шумы,
создать себе последующий мыс…