Детство – Живые гробницы
=================================
ДЕТСТВО
I
Горечь. несчастья моего детства, его убожество
Сделали для меня невозможной любовь к Богу.
Я не могу верить в доброту Бога;
Я могу верить лишь
В множество злобных божков
И прежде всего –
В божков тоскливой скуки,
Жестоких местных божков,
Наполнивших мое детство страхом.
II
Я видел, как люди прятали
Хризалиду в коробку:
«Посмотрим, – говорили они мне, – что из нее получится».
И когда бабочка разрывала кокон,
Она ползала, карабкалась и падала в своей темнице,
Пытаясь выбраться на простор,
К свету, чтобы высушить свои крылья.
Так было и со мной.
Кто-то нашел мою куколку
И запер ее в коробке.
Мои смятые крылья растрепались,
Их краски осыпались крохотными чешуйками
Задолго до того, как открыли коробку,
Чтобы бабочка могла улететь.
III
Я ненавижу этот город;
Я ненавижу город, в котором жил, когда был маленьким;
Я ненавижу думать о нем.
В этой маленькой узкой лощине
Всегда было облачно, дымно, дождливо.
Моросило; там всегда моросило.
Кажется, я не видел солнца до девяти лет, –
А тогда уже было поздно;
После первых семи лет все слишком поздно.
Длинная улица, где мы жили,
Была мрачнее сточной канавы
И почти такая же грязная.
Там стоял большой колледж,
И псведоготическое здание мэрии.
Там стояли жалкие провинциальные магазинчики –
Продуктовая лавка и магазин для дам,
И магазин, где я покупал переводилки,
И магазин, где продавали пианино и граммофоны, –
Рядом с ним я обычно останавливался,
Засматриваясь на огромное сияющее пианино и на картинки
С белой собакой, уставившейся на граммофон.
Каким все было унылым, и грязным, и серым, и жалким!
Дождливыми днями – а дождило всегда –
Я забирался коленями на стул
И смотрел на улицу из окна.
Грязные желтые трамваи
Тащились по ней,
Стуча колесами, гремя звонками.
Гудели провода.
Колеса выплескивали грязную дождевую воду из путевых желобов,
И потом она бежала обратно,
Покрытая бурыми пузырями.
Не на что было больше смотреть –
Все было таким скучным –
Кроме серых ног под блестящими черными зонтами,
Спешащих по блестящему серому асфальту;
Иногда проезжала повозка,
И странный глухой звук копыт
Нарушал молчание дождя.
И был еще серый музей,
Полный мертвых птиц, и мертвых насекомых, и мертвых животных,
И римских древностей – тоже мертвых.
Была набережная –
Длинная асфальтированная полоса, а рядом – голая дорога,
Три пирса, ряд домов,
И соленый грязный запах, исходивший от маленькой гавани.
Я был словно бабочка –
Одна из тех бабочек «павлиний глаз»,
Что порхают на виноградниках Капри.
А этот чертов городишко был моей коробкой,
О стенки которой я бился и бился,
Пока мои крылья не порвались, не выцвели, не потускнели, –
Как и этот чертов городишко.
IV
В школе было так же скучно, как и на Главной улице.
Фасад был скучным;
И Главная, и та, другая, улица были скучными –
Помню, там был общественный парк,
И он был тоже чертовски скучный,
С этими его грядками герани, которую не разрешалось рвать,
И подстриженными лужайками, по которым не разрешалось ходить
И прудом, где плавали золотые рыбки, но где нельзя было кататься на лодке,
И воротцами, сделанными из челюстей кита,
И качелями для «детей из школы-пансионата»,
И дорожками из гравия.
По воскресным дням звонили колокола –
В баптистской церкви, в евангелической, в католической.
У них была Армия Спасения;
Мы были прихожанами Высокой церкови;
Священника звали Моубри,
«Хорошая фамилия, но он слишком важничает», –
Вот что я о нем слышал.
Я брал с собой маленькую, черную книжечку
В эту холодную, мрачную, пахнущую сыростью и свечами церковь.
Я должен был сидеть на жесткой скамье
И поднимался с нее, чтобы опуститься на колени, когда пели псалмы,
И поднимался с нее, чтобы опуститься на колени, когда молились,
А после делать было нечего,
Разве что играть в поезда книжками гимнов.
Не на что было смотреть,
Нечего было делать,
Нечем было играть.
Правда, в пустой комнате наверху
Была большая жестянка
С текстами Великой Хартии,
Декларации независимости
И какого-то письма Рейли после разгрома Армады.
Было там еще несколько пакетов марок –
Желтые и голубые попугаи Гватемалы,
Голубые олени, и красные бабуины, и птицы Саравака,
Индейцы и военные корабли
Соединенных Штатов,
И зеленые и красные портреты
Короля Франкобелло
Из Италии.
V
Я не верю в Бога.
Я верю в злобных божков,
Мучающих нас за грехи, которых мы не совершали,
Божков, которые мстят нам.
Вот почему у меня никогда не будет ребенка,
Я никогда не закрою к коробке хризалиду,
Чтобы бабочка потеряла свои яркие краски,
Обтрепав крылья о серую стену своей тюрьмы.
ЖИВЫЕ ГРОБНИЦЫ
Морозной ночью, когда орудия смолкли,
Я прислонился к стенке окопа,
Сочиняя хокку
О луне, цветах и снеге.
Но поднявшаяся вдруг беготня огромных крыс,
Раздувшихся от пожирания человеческой плоти,
Заставила меня съежиться от страха.