3 раздел Пуговичка

Александр Андреевич Дьячков
ПОЭТ

1.

Утро. Ультрафиолет.
На весенний снег снежковый
наступает бестолковый,
замечательный поэт.

Можно сунуться в кино,
в «спорттовары», всё равно,
в подворотню, баню, клуб…
Выдыхаю дыма клуб.

Но скорей всего, страдая,
что не сунусь никуда я…
Мне меню из перспектив,
поважнее вин и пив.

2.

Лучший зонтик для поэта
целлофановый пакет.
Пара пива, сигарета
и Багрицкий на обед.

Ливень, рифмы не имея,
проливается в упор,
то на двор (где я, немея,
подытоживаю спор

не с Багрицким и не с Богом,
а всегда с самим собой)
то на крыши как-то боком,
то на клёны вперебой…

ПРОРОК 

     Желтизна фонарей. Снегопад, снегопад, снегопад… Постою у дверей, и назад, и назад, и назад. А за дверью она, или друг, или чёрт знает кто… Положа руку на сердце, бьющееся под пальто, не хотелось войти никогда, никогда, никогда, а хотелось уйти навсегда, навсегда, навсегда; в одиночество и… в одиночество, помня одно, что в пророке, увы, не должно быть отечества, но: сколько помню себя, никогда ни за что и нигде так не чувствовал я свою  целостность рыбой в воде, как на тех гаражах, что ржавели за нашим двором и в бараках-домах, предназначенных кем-то на слом. В казахстанской дыре – Усть-Каме… Усть-Кому…что-то Усть. На одном пустыре, что не вспомню уже, ну и пусть…
     Одиночество. Ночь. Желтизна фонаря или бра… «Так прощайте», и – прочь! «До свидания», и – мне пора! «На минутку», и – вон! «Остаюсь, решено», и – айда! От пути эпигон даосизма врождённого да не уйдёт никуда, и поэтому, путник, иди неизвестно куда, но с ликующим сердцем в груди.

* * *

В Октяб[ы]рьском военкомате
опрятно, розовый плакат,
острит комиссия и – нате! –
очко играет у ребят.

Действительно, с чего бы это?
Причин для страха как бы нет.
Плывут дела из кабинета,
из кабинета в кабинет.

Какие чёрные, литые,
прошаренные жернова,
скрипя, вращаются в России…
А ты – слова.

ШУВАЛОВУ 

…Боевики уже с утра стали издеваться над захваченными детьми. «Мы все раздетые сидели, и террорист увидел у меня крестик на шее», – рассказывает 13-летний Саша Погребов. В это время под окнами школы рвануло первый раз. Мальчишку потыкали стволом в грудь, потом потребовали: «Молись, неверный!» Саша крикнул: «Христос Воскресе!» И тогда  бандиты  стали  бросать  в  переполненный  спортзал гранаты…
                из газет

Шувалов, какие поэты?!
Когда убивали Беслан,
под водочку и сигареты
наметили творческий план:

сначала рвануть наудачу
на свадьбу до Череповца,
а после поехать на дачу
и в баню сходить с утреца.

Не правда ли симптоматично:
когда начинается ад,
два русских «поэта» обычно
смеются, бухают, едят?

Тетрадь за страницей страница
исписана ровным стихом,
а где-то безбожный убийца
потыкал ребёнка стволом:

(строка возмутительной брани)
«А ну-ка, сними этот крест!»
Снимаю. Набуханный. В бане.
Нагреется – кожу разъест.

* * *

Когда я прямо осознал,
что я в тридцать седьмом
и предал бы и подписал
и стал бы стукачом,

я навсегда отрёкся от
возвышенных словес:
«герой», «романтика», «народ»,
«религия», «прогресс»...

Пишу словами бытия,
а не библиотек:
«смиренье», «вера» и «семья»,
«любовь» и «человек».

* * *

Горизонталь дороги
и вертикаль пути.
Конечно, мы не боги,
но по длине идти

осточертело, братцы,
не лучше ли в быту
нам смелости набраться
и двинуть в высоту.

Довольно всякой мути:
пейзажей, депрессух…
А что если, по сути,
писать, чем болен дух?

* * *

Не романтик, не лирик, не пророк, не судья,
а печальный сатирик, устремлённый в себя.

Что мне до человека вообще, в чертеже?
Я духовный калека, прокажённый уже.

Что мне люди другие? Их потёмки? Во-во…
Если язвы такие у меня самого!

Все хорошие, то есть все спасутся, мой друг.
У язычников совесть, как спасательный круг.

Я же буду в геенне. Но не в чёрной смоле,
не в наваристой пене в прокопчённом котле,

а без воли, и власти, и надежд на исход,
в котловане у страсти… Кто грешил – тот поймёт.

* * *

По страстям, по страстям, по страстям
я сойду в непридуманный ад.
Что же нам, что же нам, что же нам
о различной туфте говорят?

Что мне ваши слова и слова!
Только Слово утешит меня.
И от смерти укроет сперва,
и от муки избавит, храня.

* * *
               «Когда строку диктует чувство...»
                Б. Пастернак

Спасусь ли Божественным чудом?
А всё обеляю себя.

Душа продырявлена блудом,
как минами дно корабля…

Но хватит красивостей лишних!
Стихи – содержание, суть.

Не любит ни Бога, ни ближних
фальшивое сердце ничуть.

Отравлен мой разум лукавый
желанием славы людской…

И это желание славы
диктует строку за строкой.

ПУГОВИЧКА
               Е. Б. Рейну

Где-то нашёл по пьяни –
выбросить не хочу.
Пуговичку в кармане –
мучаю, кручу.

Спутница и подружка,
слушательница моя,
муза моя, игрушка,
по-э-зи-я.

Что мне до рая с адом,
ангелов и чертей,
если не будет рядом
пуговички моей?

* * *

Бросить тоску. Не гулять по парку.
Стихи не писать назло.
Уехать в деревню. Открыть столярку.
Изучить ремесло.

Делать двери, шкафы, ниши,
табуретки, столы.
Рубить срубы. Сводить крыши.
Настилать полы.

Выдохнул стихотворение, кроме
тебя самого куда?
А дверь висит на соседнем доме
и будет висеть года.

* * *

Мне надоело причитать в миноре:
о воре, горе, море и просторе.

Мне надоело продавать неврозы:
измены, смерти, ужасы и слёзы.

Мы однобокостью – заколебали,
а есть другая сторона медали!

Есть мир природы – стройный, гармоничный
(заметьте – никогда не симметричный).

Есть мир любви (любови, а не страсти)
к Творцу и ближним, и к себе отчасти.

Есть мир в душе и, кто смирился, знает
рай на земле, в раю он пребывает.

Есть горний мир, и сочинять не надо,
что интересней описанья ада.

Есть мир ещё, забытый мной и вами,
и я надеюсь, что займусь мирами,

как только выйду снова из дурдома
и не в общаге окажусь, а дома.

Поэт здоровый – о! – какая мощь в нём.
Я напишу стихи в мажоре мощном.