Вновь я с собой говорю на наречии горском:
- Скука и серость! И пристань актрисою смотрит.
Снова сюда прилетел, и залив этот плоский
"в душу" армянскую бьет, невзирая на возраст.
Бодр я, как болт, анашой не убитый, обидел,
мозг весь в оспинках, конец, он озимее горя:
дед говорил, до войны этот город ты видел
красным, красивым стоит у соленого моря.
Пальцами панцири лжи осторожно нащупав,
милостив дактиль, наваксит и мне, головастик,
душу продам и куплю себе дом на уступах,
рифмой с тройным усечением скалы покрашу.
Через два слога, как молот, но вывезет дактиль:
"Жизнь, что, похоже, подкошена, старая лошадь.
Пусть похоронят в Баку меня, дождик чтоб плакал:
- Был он солдат криминального мира хороший."
Я не йогин, но и ты, грусть моя, не йогиня.
Так сохраним мы Баку до скончания века:
- Ты не покинешь меня, о, печаль?
- Не покину. Золотом вязи персидской по черному снегу.