Я не буду ни первым, ни сто двадцать третьим в ряду,
где бодрятся кретины, с самими собою в ладу;
я не стану ловить вашу рыбку в прогнившем пруду,
почему вы сочли, что без этого я пропаду?
Уйду!
Положил я на гимны и прочую белиберду —
ведь того, что теряю, уже никогда не найду;
я ни петь, ни плясать не желаю под вашу дуду,
как не стыдно стадам, что к чужому взывают стыду?
Уйду!
Неужели решили, что можно за некую мзду
распродать, распилив и расплавив, родную звезду?
Да уж лучше валяться в тяжелом похмельном бреду,
чем вам душу отдать, так сказать, приобщаясь к труду!
Уйду!
Все обрыдло, плевать на галдящих, плевать на орду
за вино выдающих кислятину, мерзость, бурду.
Я вам вызов бросаю! Быть может, себе на беду,
но, как фигу в кармане, я слово заначил — «уйду».
Уйду!
Угадайте: с чем Пушкин разок срифмовал «борозду»?
Вот туда и ступайте — авось, не столкнемся в аду,
ибо вам, безусловно, местечко есть в райском саду,
ну а мне предстоит задыхаться в дыму и чаду.
Уйду!
Впрочем, как предсказать, что написано нам на роду?
Вместе нам не бывать, я лишь это имею в виду.
Разведут нас по Страшному даже, уверен, Суду —
и уйду я, уйду! За предел, за рубеж, за гряду…
Уйду!