Когда звезда стремится вниз,
Кура отцветит глазом рысьим.
там где кончается Тифлис,
и начинается Тбилиси.
Картавит ночь напевом южным,
темнеет выступ для свечи
в старинной арки полукружья,
под ветвью чёрной алычи.
И чёткой вязью в лунном свете,
себе ответил на вопрос,
зачем он жил на этом свете.
лозу любивший камнетёс.
Вершиной стройною холмы
с летучих облаков срывают перья.
И, будто бы поют псалмы
стоя над крутизной деревья.
Листва летит, теряя страх вершин,
медлительна прохлады пелена,
и неба перевернутый кувшин,
в закат нацедит красного вина.
Но только лист опавший тронешь,
в него нальётся боли глыба,
и женщина застонет как зверёныш,
в себе предчувствуя чужого выбор.
Эпох разноголосица.
Речь изумительна, гортанноптичая.
Тень минаретов просится
в фундаменты обычая.
Но время – вещь не властная.
Косой с балкона свесится
создание прекрасное
креста и полумесяца.
Здесь всё для женщины запретом,
осман не бросит свой приплод.
Но нет той женщины на этом свете,
на поцелуй любви, чей не ответит рот.
И выдох выдоху стремительно ответит,
а вдох задержится из сердца на пути,
и страсть, что в библии в запрете,
румянцем яблочным стыдится на груди.
Ночная мгла ложится, как и прежде,
с холмов окрестных мрак берёт свеча.
Но белый холм стремится из одежды,
ладонь в ладони жизнью горяча.
Что будет счастьем, что виной?
Сама грузинская природа
в изломе рук сплетённых за спиной,
на русский не оставит перевода.
Все рассуждения узки,
на поздний холод многолетья,
Когда тела как лепестки
единого соцветья.
Года идут. С высокого уносят тени.
Лавина времени не замедляет ход.
Кто целовал её послушные колени,
то, что ему стремительный уход?
Не вижу я за сферою свечи
всемирной мастерской задачи.
А чувствую в слепой ночи,
как женщина листвою плачет.