Натянул себе ветер
холодные струны дождя
меж землёю и небом,
и пальцами перебирал,
будто он – Чарли Мингус,
которому было нельзя
отказаться от музыки этой,
и вот – он играл.
Контрабас без размера,
без формы,
без правил и нот;
это пытка такая,
продетые спицы сквозь я.
Повалилась земля
и подставила небу живот,
в непролазную грязь
облачённая вместо белья.
Шёл пророк по грязи в сером мире, дождём погребён.
Мысли, словно прозрачные рыбы, вокруг головы.
Был пророк оный юн, воспалён и весьма увлечён,
но при этом не опытен. Очень. Увы.
Он молитвенный вектор направил совсем не туда,
и молитву его не те ангелы вдаль унесли;
он просил для крестьян улучшенья условий труда, –
в результате у них отобрали участки земли.
Он молился о счастье и благе любимой страны, –
рухнул фондовый рынок. И ангел с какой-то кривой,
нехорошей улыбкой, явившись, сцедил: «Это ты
натворил всё, гадёныш! Записано всё за тобой.
Будешь, будешь, голубчик, сполна по статьям отвечать.
За слезинку ребёнка. За всех, и за всё, и за вся.
Кто тебе, пацану, разрешил свои пальцы совать
в незажившую тьму, под ребро Бытия?»
Шёл пророк по грязи. Чарли Мингус играл и играл.
Размыкались пространства, смыкаясь затем, как вода.
На завесе дождя, чуть колеблясь, туманный оскал
исчезал. И текла по спине меж лопаток беда.