Жестоковатым было море марта.
Болтался лебедь серой парусиной.
И холод розовел и расплывался
на белобрысых скулах дальних льдин.
Тянулся пляж изученною картой.
И ветер искололся, изодрался
о немоту прибрежных тёмных сосен,
как будто смысла в них не находил.
А вечером всегда хотелось чаю,
и сна, и дум о Швеции туманной.
И месяц, аккуратный, как литовец,
в зелёной мгле окошка возникал.
Вокруг тебя то пели, то смеялись,
казалось, оживали крики чаек.
А чувство дома ощущалось в ванной,
где жаркий душ по животу плескал.
Приезжие, за шкурками охотясь,
окрестность вытрясали до подкладки.
Но почему-то робких уток племя
притягивала взгляды и ещё –
янтарь прилавки грел, как полдень – Поти.
надежды подавали утро всмятку.
И горизонт сверкал и пел, поскольку
его нейтралитет не запрещён.
И луч качался на воде зелёной
в бассейне. И фигуры чуть стесняясь,
ты солнечными косточками бёдер
срывалась в хлорку кафельного дна.
И чем-то неземным осеменяясь –
полётным и дымящимся палёным –
захватывала душу островками
чужая хладнокровная весна.