Солнце горит в кроне тополя, как яркая свеча. Июньская, еще не поблекшая, зелень листьев залита огненным блеском заката – если бы я только мог рассказать, как это прекрасно. И причудливые очертания облаков с темно-сиреневыми тенями в глубинах и огненной полосой по краям. Почему в краю моего детства облака имеют такую торжественную, скульптурную красоту, как ни в одной другой точке вселенной? Почему, глядя на вечернее сияние листвы, на тополиный пух, медленно кружащийся в червонно-золотых лучах, мне хочется упасть на колени и плакать от счастья?
Помнишь, как мы с тобою смотрели с утесов и колоколен на картины чудной природной гармонии и бесконечных исторических воспоминаний, в которые, за полтысячи лет до нас, вглядывался тосканский мальчик – и в нем пробуждался дар открывать в холодном мраморе таинственную жизнь и мощь… Помнишь флорентийские мосты, и тополя, склонившиеся над Арно? И тамошние липы – с непривычно огромными листьями, круглыми, таинственно блестящими, будто полновесные, дорогие монеты в руках великана?.. Красота далекой страны захватывала до головокружения, ее образы переполняли ум…
…но не было внутри тихого, щемящего чувства, что живет сейчас, когда я стою в городе моего детства перед тополем, пронизанным лучами заката. В эту минуту мне открывается бескрайний, вечный океан тепла и ласки, и ни приходящая ночь, ни зима, ни зябкая старость – ничто не лишит меня этой благодати, покуда я жив. Родина. Роженица. Роды. Рожденье. Как подсказывает само звучание слова, любовь к родине сравнима с любовью к женщине: она такая же безотчетная, бессловесная, младенческая. Для мужчины непросто в этом признаться, но когда я обнимаю тебя, когда прижимаю к своей груди, в какой-то внутренней глубине вновь становлюсь младенцем, едва ли умеющим говорить. А заметила ли ты... (нет, пожалуй, сама ты не смогла бы заметить …), как за наши с тобой месяцы у тебя изменился голос? Ты будто поешь колыбельную песню или рассказываешь сказку над кроваткой ребенка. И я - не умом, а как-то совсем иначе - узнаю твою песенку в хоре голосов мира; и всё во мне отзывается теплой волной, восстающей из утробы, из тканей и жил, из мозга костей. Таково и чувство родины. Поэтому ее и любят, как женщину, и гордятся ею, и готовы умереть за нее. Только слишком часто пытаются объяснить себе это чужими, неверными словами, искажающими и саму любовь, и лик любимой.
«Но я люблю – за что, не знаю сам...» (1) А разве можно любить иначе? «Странною любовью» называл свое чувство поэт, но не стыдился его. Он знал, что говорить о другой любви, кроме такой, «странной», было бы ложью. Хочу и я знать в этой жизни только «странную любовь». К тебе. К ней. Хочу носить вас обеих – тебя и родину – в своей груди, в чреслах, под кожей – как одно целое, неотделимое от моего существа.
Разве не это называется – счастье?
___________________________________________
(1) Лермонтов. «Родина».