ДЕТСТВО КАК ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Нет-нет, да и прострелит сердце тоска по детству, переживаемому, как потерянный рай. Тебе хорошо, над тобой ещё не довлеют заботы, обязательства, наоборот всё работаёт на тебя – время, родители… Конечно, не всем повезло с родителями, и такие люди по детству ностальгируют редко. Но таких – конечно, меньшинство. Воспоминания поэта Владимира Таблера о своём детстве дуалистичны: возвратившись мыслями в детство, он не может уйти из реалий сегодняшнего дня. Например, он помнит, что мамы уже нет – и просит её не умирать. Это напоминает мне знаменитое стихотворение Арсения Тарковского о том, как ему приснился канун войны, и он, попав в предгрозье начала 1941 года, пытается оттуда рассказать людям, что с ними произойдет в ближайшем будущем, умоляет их не делать того-то и того-то. Так и Владимир Таблер, погрузившись в далекое детство, просит маму… не умирать. У такого одновременного пребывания сразу в двух временных пространствах есть своё преимущество: объёмность переживания. Поэта «жалит» невозможность вернуться в прошлое: мы выросли и стали в стране детства невозвращенцами, которых, как персон нон грата, туда просто не пускают. Только поэзия способна вернуть человеку утраченное душевное равновесие, возвратить его, пусть ненадолго, в обетованную страну детства.
И капает с ресниц расплавленное сердце.
И можно дальше жить… Но умерев чуть-чуть…
Вспоминается Фет: «Я в жизни обмирал – и чувство это знаю». Вообще, в лирике Владимира Таблера ощущается преемственность – отголоски мыслей наших классиков. Но переживания эти он, прочитав у предшественников, потом испытал сам. Мне кажется, поэзия вообще не вычитывается, а проживается. Даже если в тексте присутствуют аллюзии из сочинений других поэтов.
КРОВОПУСКАНИЕ КАК СПАСЕНИЕ
Помнится, раньше врачи часто пускали кровь пациентам, и это служило лекарством практически против всех болезней. Герой Владимира Таблера сам пускает себе кровь – чтобы через искусственную боль вернуть себе ощущение полноты жизни, притуплённое бытом.
***
Поранюсь, порежусь
о сонный осот,
о раннюю свежесть,
о сини высот,
о сирый осинник,
о крылышки птах.
И вовсе не сильно,
но больно-то как...
Как будто на росстань
пора повернуть,
Как колет мне острым
под левую грудь.
Поранюсь, покаюсь -
вина есть вина-
тебе, белый аист,
тебе, тишина.
Я жил и транжирил
казну своих дней,
я плавился в жире,
каких-то идей.
Какие-то числа,
химеры во мгле...
Но я разучился
ходить по земле.
Ломался я в позах,
запутывал след...
Вернись в меня, воздух,
вернись в меня, свет.
И вспомню до рези
в усталых зрачках
туманные взвеси
и солнце в ручьях.
Ты, жимолость, жалость
и нежность моя,
чтоб сердце разжалось -
впусти острия.
О воды, о стрежни,
о хвою в бору
поранюсь, порежусь...
запомню...
замру...
Порежь меня, поле
заросшей межой.
И больно...
И воля...
Живой я.
Живой.
Потрясающее стихотворение! Аллюзии из Мандельштама (жимолость, жалость) только увеличивают силу таблеровского стихотворения. Поэт со своим неповторимым голосом доподлинно знает, как использовать находки своих знаменитых предшественников! Мы слышим всё то же до боли знакомое по другим стихотворениям Володи ощущение вселенской виноватости – перед собой, судьбой, миром, поэзией… Причём у Таблера это всегда «пассивная» вина – «что-то не сделал важное и нужное». Впору говорить о душевном и духовном подвиге поэта – он берёт на себя горечь несовершенного мира, примеряет на себя его стигматы. Но так было не всегда… Может быть, и не было в жизни Владимира того маленького эшафота, который воззвал к слову и славе многих больших писателей. Возможно, недовольство собственной жизнью, накапливаясь, произвело тот энергетический взрыв, который стал предтечей второго пришествия Владимира Таблера в мир поэзии. Как будто «бесцельно прожитые годы» вытолкнули его со второй космической скоростью на новую поэтическую орбиту. Так или иначе, давно пишущий поэт с выходом в Интернет-пространство словно бы обретает второе дыхание.
«ТАБЛЕР О РАНГАХ», или БЕГСТВО ОТ ТОЛСТОКОЖЕСТИ
Стихотворение Владимира Таблера «Поранюсь, порежусь» начинается как «рыбацкое» стихотворение, когда герой ранним утром выезжает на природу побыть в безмолвии наедине с собой. Не знаю, может быть, поэт и взаправду невзначай порезался прибрежными камышами – и это дало начало стихотворению. Но это не так важно: намерение в поэзии и есть действие! Причём героя ранят чисто природные предметы – никакого насилия над собой! Это не стекло, разбитое пьяными хулиганами и выброшенное в речку. Это возвращение человека к природе. И боль здесь – индикатор новообретённой способности остро чувствовать жизнь. / О воды, о стрежни, / о хвою в бору / поранюсь, порежусь.../запомню... замру.../ «Быть живым», в понимании Владимира Таблера, - значит уметь чувствовать боль. Если тебя ничего не ранит, в широком смысле слова, может быть, ты и не живёшь. Такой вот «Таблер о рангах»… Поэт тянется к настоящему, сражается за него с собственной косностью, с доминантой материального мира. Он предпочитает гореть, а не «жить-поживать, да добра наживать». Поскольку накопление скарба заставляет человека скорбеть.
Володя нёс в себе эту «державинскую» антиномию: «я царь, я раб, я червь, я бог». Эти вселенские качели раскачивали поэта, как американские горки. От нижней точки карусели – ничтожества – к верхней – величию человека. И Владимир Таблер сумел отразить в своих стихах и бездну низа, и бездну верха. А чаще – и то, и другое – одновременно. Мажор и минор в их вселенском проявлении. Меня изумляет амплитуда настроений Таблера, размах колебаний маятника регистров его души… Как изумляет это в творчестве Моцарта и Шопена. Как всепобеждающа радость в стихотворении Таблера «Весна»:
Весна наступила!
Растаяло зло.
Мы вырвались, выжили, нам повезло!
Забилось, запело, завыло вокруг,
заворкoвало. Мы поняли звук.
И твари земные, и божьи рабы,
услышали зовы весенней трубы!
И вняли, узнали и приняли знак
для вешних, для вечных, для брачных атак.
Рванулись друг к другу сквозь бред и репьё
Венерино зеркальце, Марса копьё.
И - шерстью по шерсти, по перышкам - пух
и - скрещены шеи, и - выдохнут дух.
И - бегом оленьим, и - страстью горбуш,
всей силою плоти, всей волею душ.
- Люблю!- шепчет в поле убогий инсект.
- Люблю!- разливается в просеках свет.
- Люблю!- воет волк и роняет слюну,
впиваясь клыками в густую луну.
И мы с тобой тоже, обнявшись, плывем,
вращаясь, как щепочки за кораблем...
По ложам измятым, над ложью и ржой
по мяте, сливаясь душою с душой...
По жилкам, ложбинкам, по родинкам всем.
Как раньше я жил-то, и был-то я чем?
Под пение птичьих альтов и виол -
по бархату дёсен, холмам альвеол.
По крови, раздевшись до самых сердец.
Над прахом империй и злых королевств.
И – сердцем по сердцу,
И – нервом о нерв,
по свету, по ветру, по кончикам верб...
Омытые потом, как росами, мы
рассветами синими, розовыми,
лежим утомленные счастьем своим...
Красивого сына мы скоро родим!