Здравствуй, друг, я писал тебе прошлой весной,
получил ответ и с тех пор целый год молчал -
у меня болели глаза, меня мучил зной,
я болтался вдали от всех концов и начал.
Но я помнил о нас, вспоминал твои голоса,
редуцировал письма твои до бессвязных фраз,
подпирал своими лесами твои леса -
я готов подпереть их и в будущем много раз.
У меня вообще уйма времени до того,
как я с ангельским видом тихо сгнию в гробу
и над трупом будет долго священник кривой,
развлекая молитвой толпу, упражнять губу.
Отработает честные деньги, отправится жрать,
домычав аллилую и прочее улюлю.
Впрочем, мне всё равно - как лежал, так и буду лежать,
пусть ему сходятся дальше рубли к рублю.
Я скучал по тебе, мне хотелось тебе помочь:
у тебя есть слова - у меня есть слова и ритм.
Чтобы выше стать, надо переиночить ночь,
отвергать-сохраняя-всё - вот такой алгоритм
я хотел предложить тебе, но затем нашёл,
что слова изменяют нам, если дать им плоть,
и весь фонд языка - только потенциальное шоу,
пустоту которого трудно не расколоть.
Я не знал как быть и решил не писать совсем -
лишь молчание может сегодня спасти язык.
Помнишь, как рушится старое новым? Се
хаос, если тебе по вкусу такой ярлык.
Знаю я, что ты сам с этим всем хорошо знаком,
но мне трудно иное выбросить изнутри,
так как выход из горла блокирует этот ком,
может быть, целых два, может быть, даже три.
Пожалуй, прощай. Как видишь, я молод, здоров, пока жив -
на большее, право, рассчитывать ныне нельзя нам.
Но письмо не письмо без вопроса: легко ли, скажи,
о сверхчеловеке рассказывать сверхобезьянам?