На осеннем небосклоне
ухмыляется луна.
Листья медные на клёне
серебрит в ночи она,
приглушает цвет пожара,
охватившего леса.
Голубей воркует пара.
По листам течёт роса
невесёлого рассвета
в лёгкой дымке суеты,
поднимает грусть Поэта
недостойного.
Винты
во вращении застыли,
прозвенев на взлёте дня,
удивляюсь: - Это ты ли
увлекал в полёт меня?
Мой двойник из жизни звонкой,
отлетавший много лет
в пограничном слое тонком,
где всегда не гаснет свет
беспокойства и тревоги
за вращение винтов.
Трасс воздушные дороги
сверху гладких облаков
пролегают над равниной
странной памяти моей.
А теперь хожу рваниной,
но пою как соловей.
В пору плакать от удачи –
быть собою на волне,
где всё видится иначе,
чем в полёте при луне
освещающей приборы,
и вершины облаков
окружают как заборы
несусветных дураков
отдаваться без предела
непонятностям земным.
Шевелюра поредела,
но идёт она иным,
да и мне подходит редкость
и отсутствие волос.
И сравнений ярких меткость
поражает.
И вопрос
возникает сам собою.
Отчего в Душе тепло?
Я обласкан был судьбою,
подарившей мне крыло.
Облетев Россию ночью,
понимаю глубину
выражений давних сочных
про любовь и про луну.
Серебро течёт по струнам
извлекая звонкий звук.
Мы с тобой потомки гуннов –
ничего не сходит с рук.
Получаем по заслугам –
от ворот не поворот,
а желание под плугом
схоронить стихи...
Народ
не позволит сделать это,
даже в ярости властей
есть подобие от света
увлечённости.
С коней
не сойдя на Землю грусти,
мы несёмся вдоль мечты
по-над ласковою Русью,
без излишней суеты
поднимаемся на гору –
на ладони весь пейзаж
открывает краски взору,
словно памяти мираж
переносит в точку счастья –
оставаться на коне
и дорогой пыльной мчаться,
и довольным быть вполне
переменами в стихии,
поворотами дорог,
оставаясь не глухими,
нам простит желанья Бог.