верша своё обыденное дело,
посуда разговаривать умела,
но с чашечно-кастрюльным языком
был только кот поверхностно знаком.
посуда твёрдо помнила рецепты
строителей, стряпух и фармацевтов,
знавала корвалол и ацетон
и блюда остромодного центон.
она была скромна и многомудра:
не возмущалась новогодним утром,
а в мойке переполненной ждала,
когда придут за ней из-под стола.
она могла кричать, как вор под пыткой,
летя на керамическую плитку,
на чайничном наречии сопеть,
а на шампанском - серенады петь,
но обходила ругань за версту,
поскольку уважала чистоту.
фарфоровое блюдце, тазик медный...
ей так хотелось говорить ответно,
пока не поняла, от всех тайком,
что ухом быть нужней, чем языком.