(рассуждения Ванадия Тоттапальяма, энтомолога)
В погожий день и без монокля можно
Всё разглядеть, не напрягая взора:
Вот, например, сидит в своей повозке
Нелепый представитель региона,
Пальчищами грубейшими корёжа
Клавиатуру нежну телефона,
И говорит и слышит нечто важно.
Купец просторный давится в трактире
Обильной снедью по цене громадной,
И преют ассигнации в кармане.
Молодка дивная упёрла востры очи
В чугунный лимузин, где спит водитель,
И вот, выходит из портала некто
И ноги длинные свободно размещает
В пространстве лимузина, и молодка
Взор распаляет свой, однако поздно.
А я свой взор упрятал под шапчонку
И бормочу под нос печальны фразы:
Отчизна дорогая, ты, конечно,
Всех возлюбить не можешь - и не надо.
Ты возлюби начальников с толпою,
И чтобы роуминг у каждого в кармане,
Не то сиротство овладеет массой
И уязвит обильность урожая.
Ты возлюби, отчизна, депутата -
Он правду ищет в толще мироздания,
Находит и оттуда извлекает
И нам её всечасно преподносит.
Ты возлюби, отчизна, не майора, -
Ты генерала крепко возлюби,
Бо генерал владеет суммой знаний,
Что недоступны всяческим прохвостам,
А у майора скудость в голове,
И он, майор, и впрямь не понимает,
На чём отчизны зиждятся устои.
Во стоге сена спряталась иголка
И с сена ломкостью подлейше спорит.
Конечно же, конструкция стальная
Имеет преимущества, поскольку,
Стыда не ведая, пронзает ягодицу
Заблудшего охотника, который
Вздремнуть решил под кровлею небесной.
Так инородец, скрывшись в населении,
Язвит усталу плоть моей отчизны,
И нам обидна тайная брутальность
И полное отсутствие морали.
Я говорю: Но ведь Маклай, конечно,
Осознавал себя не инородцем,
Но личным другом милых папуасов,
И море поджигать не думал даже,
Поскольку это было бы ужасно.
Отчизна, многократно расширяясь,
В себя вбирала мрачные просторы,
Включая и Тартарию смурную
И прочие ландшафты, что в туманах
Нарочно от отчизны укрывались.
И вот отчизна обрела пространства
И счастье осознала и тревогу,
Бо инородец вечно саблю точит.
И старшина сказал своим солдатам:
Кто не блевал в подъездах - тот не знает,
Что пища, покидая организм,
Имеет свойство быть аморфной массой,
И в эту массу можно наступить,
Как можно наступить в мочи излишек
Иль в твёрды испражнения - то не важно:
Нога пытливая пристанище найдёт,
А обоняние точно вам подскажет,
Что, соблюдая нравы естества,
Круговорот веществ имеет место.
Тот, чьи уста ласкают грань стакана,
Подумает наверно: Неприлично
Нам о копейках горевать, коль доза
Уже в желудке нежится, покуда
Тут разговоры к нравственности клонят.
Субъекту полагается напиток
Из ёмкости бутыли иль стакана
Влить в ротовую полость, чтобы там
Рефлексы всякие возникли непременно.
А то ведь сухость слизистой рождает
Предощущение горечи, что будет
Вас допекать, пока устройства тела
Сигнал не подадут, что тут Сахара
Имеет место быть в пищеварении.
И вы, солдаты, бдите неустанно
Гомеостаз растущих организмов.
А рядовой Смоленский так подумал:
Когда же чресел равноудалённость
От средней линии покажет нам натура,
Тогда поймём, что размножение вида
Есть функция, достойная искусства.
Ведь неспроста, все юбки подобравши,
Да так, что охладились ягодицы,
Идёт молодка, созерцая косо
Эффект производимых впечатлений.
Иной мужчина средних лет, пожалуй,
Подумает, что было бы не плохо
Молодке объяснить, что у фрустраций
Есть крайне отрицательные свойства.
А юноша, гормоном утомлённый,
Рассудит так: Ведь эта аттрактивность
Поощряет промысел природы,
Которая стремится к умножению
Всех индивидов новых кроманьонцев.
Фотограф же тупой сквозь объективы
Увидит только пластику и формы -
Ему ведь наплевать на все морали,
Поскольку одержим одним искусством.
Девица ж полагает, что искусство
Есть способ приращения ассигнаций -
Так, впрочем, полагала и Венера,
Что на холсте лежит у Тициана.
Алкаш счастливый думает иначе:
Ведь оголённость чресел есть наивность,
С которою девица предъявляет
Права на опохмелку, что, конечно,
Законное стремление индивида.
Так рассудив, солдат Смоленский понял,
Что ведь девица - собственность отчизны,
Как и алкаш и прочие структуры,
И, стало быть, их надо сберегать
От посягательств всяких инородцев,
Дабы отчизна возрастала в силе
И мрачные ландшафты веселились,
А инородцы корчились от злобы,
Совсем не понимая Тициана.