На осеннем перекрестке,
где осина и сосна,
я иду, играя тростью,
а вокруг лишь тишина
расползается по сопкам,
и хоронится в кустах.
А я складываю стопкой,
что застыло на устах
не спешит сорваться строчкой
и упасть в канаву дня
завершившегося точкой,
раздосадовав меня
непристойным выраженьем
на лице заката, но,
не довольствуясь круженьем,
отправляюсь на гумно,
чтобы снова оказаться
не в тарелке, у плетня
притаившись, серым зайцем
прыгнуть из канавы дня
на закат в осенней стуже,
в листопаде тишины,
оказавшись не снаружи,
а внутри сухой копны,
отдышаться от стремленья
быть на пике торжества
в приснопамятном явленье
не без доли мастерства
в неуклюжести стозвонной
на недельном кутеже
в осязаемости тонкой
на глубоком вираже
перед срывом в умолчанье
дать на вывод все рули...
И под рокот и урчанье
кинуть в омуты рубли,
чтоб вернуться в пункт заката,
обойдя их стороной,
невезенья, подле даты,
и у самой проходной
в неизведанные дали
в позументах кривизны
те, которые видали
беспросветность тишины
на осеннем перекрестке
перепутанных дорог
под асфальтовой коростой,
где со мною был так строг
покровитель тунеядства,
безвозмездных миражей
заполняющих пространство
сонмом аспидных ножей,
пролетающих как птицы
ниже нижнего в предел,
где блестят, вращаясь спицы,
где я быть не захотел.