Поэма Нового Времени

Роман в стихах
2 части и эпилог.

Посмотреть или отправить другу: http://rutube.ru/tracks/4466089.html

Поэма
Нового Времени






Посвящается Мэри Орлис





Часть первая

«За диск в переднем колесе я положила приглашенье,
Ты совесть потерял совсем!» А я не мог сдержать волненье
И безнадежно опоздал,
Копаясь с бабочкой проклятой,
Нет, лучше уж махать лопатой,
Чем перед зеркалом стоять, глядясь бездарно в отраженье.
Ну что еще я мог сказать: «Лечу, душа, одно мгновенье!»
Потом одеколон достал…
А Дом Торжеств уже сиял,
Вбирая сливки светских хроник;
Закрытие Недели моды размахом потрясло Москву,
Жизнь, разгоняясь год от года, мою развеяла тоску!
Так малолетний трудоголик
Был тайно в мачо превращен…
И что скрывать, я был польщен,
Когда она – сама богиня – меня на раут позвала,
Мой друг, удача не покинет, когда звезда тебя вела!

Под моросящим мелким ливнем брожу, ищу ее авто,
Гоню волну ботинком стильным, набралось влагою пальто…
Нет, не найти ее «Порше»!
Спортивный тюнинг, в белой коже –
Да вон вдали стоит похожий;
Опять ошибка, вот проклятье, меня прошиб холодный пот,
Пропал настрой, промокло платье, обдал из лужи остолоп,
И я отчаялся в душе…
А Дом Торжеств сиял уже
Так издевательски прекрасно,
Что я от злости был готов поужинать своею шляпой;
Когда ты круглый идиот, не стоит жить таким растяпой,
Себя терзая ежечасно,
Пойди и тут же утопись.
Поверь, невыносима жизнь,
Когда стоишь у врат желанных, но гонит прочь тебя судьба;
Так знай, не будет оправданья, когда ты сам себе судья.

Машины мчатся по проспекту, а я стою, остолбенев,
Как мне найти такую секту, где отмолить смогу свой грех?
Какой – не знаю, и не важно!
Но ясно мне, что неспроста
Стою, как пьяный у холста,
Вожу рукой, и вдалеке, в цветные пятна расплываясь,
Ряды огней в Москве-реке текут, от зданий отражаясь…
И я шагнул вперед отважно…
Так поступает мистик каждый,
Когда наткнется на забор, тогда, отбросив всякий вздор,
Он верит в тайную тропинку, по ней он может без запинки,
Главою небо подперев
И сердцем чистым осмелев,
Пройти незримые препоны и дивный обрести Грааль!
Кто презирал любви законы, тот сам невежа, трус и враль!

Иди, пусть дождь об лоб колотит, не надо боле нам зонта!
Без веры в чудо мы в болоте и жизнь печальна и пуста!
И если то, чего мы жаждем,
В подлунном мире суждено,
Его отыщем все равно.
Вода по капле точит камень, а наша воля гнет металл,
И тот, кто цель свою оставил, не знает точно, что искал.
Да, повторять не надо дважды
Тому, кто побеждал однажды,
Что смелость города берет.
Засунув сигарету в рот, я вижу морду льва в оскале...
Поверьте, я не болен так, как вы уже предполагали.
Стоит авто, и разрисован весь капот,
Как с полотна Дали сошед,
Лев скалится в меня с «Порше»!
Так вот она, моя разгадка, – улыбка скачет по лицу,
И, сердцем замирая сладко, я наклоняюсь к колесу!

Кусок размокшего картона сжимаю с трепетом в руке,
Теперь я – важная персона; на пригласительном, в венке,
Изображен Гай Юлий Цезарь
Как дань новейшей русской моде,
Коварной по своей природе.
Она сулит нам Рубикон – рискни, поставив все на кон,
И, может, станешь, русский барин, судьбы своей лихой хозяин!
Так рассуждает каждый слесарь,
Но я, богемных дел профессор,
Вхожу в распахнутую дверь.
Без сердца был рожден, поверь, кто, увидав парчу и мрамор,
На лестнице, что в свет ведет, на миг пред зеркалом не замер.
Подумай, а потом отмерь,
И смело я беру расческу,
Крушу намокшую прическу,
С зачесом этим благородным лечу, расправив гордо плечи.
Кто ощутил себя свободным, забыл про утро в поздний вечер.

Вошел, точней сказать, ворвался я в светом залитые залы,
Вокруг от яств столы ломятся и льют шампанское в бокалы.
Вина игристого поток
Заставит сбросить маску спеси,
И вот уже хмельной повеса
Остроты сыпет через край, по образу шипучей пены,
Полнее кубок наливай, он не простит тебе измены!
И сделал я еще глоток.
О как же потолок высок,
И как чудесна эта люстра,
Лишь современное искусство могло родить такое чудо:
Хрусталь средь тысячи огней, свет преломляющий повсюду!
Но вот пришел я в чувство.
Мне здесь назначено свиданье,
И, несмотря на опозданье,
Я должен проявить галантность, а не стоять, задравши нос;
В руках сжимаю два фужера, застывши, как немой вопрос.

В толпе веселой, пестрой, шумной я взглядом отыскал ее,
Сорвался с места, как безумный, зашлось дыхание мое,
Стою, смотрю в ее глаза
И, вымолвить не в силах слова,
Частенько вспоминаю снова
Я этот странный чудный миг, похожий на немую сцену,
Высокий платья воротник… А золотую диадему
Так украшала бирюза,
Что если я и мог сказать,
То бедной прозы монолог
Уже соперничать не мог с звенящей нотою момента,
Но короток стоп-кадр в кино, и дальше будет длиться лента.
Теперь к себе я слишком строг,
Тогда – стоял и улыбался
И притворяться не старался,
Когда она взяла бокал, моей руки коснувшись нежно,
Что этой встречи страстно ждал и что влюблен я безнадежно…

«А где же ты забыл поднос? – мне в ухо кто-то рявкнул строго. –
Ты все шампанское разнес? В руках ты разнесешь не много!
Да хватит глупо улыбаться!»
И строгий дядя в белом фраке,
Как дрессировщик на собаку,
Стоял и продолжал орать, орал, покуда не утих,
А я никак не мог понять, чего же хочет этот псих.
«Да дайте все же разобраться,
Чего кричать и зря стараться,
Вы с кем-то спутали меня!»
А он еще поддал огня: ты, говорит, здесь на работе,
Вон твой коллега весь в заботе,
Таких, как ты, мы брали зря!
О Боже, лучше бы я спал,
Я с омерзеньем осознал,
Что в черном смокинге, с зачесом здесь ходят все официанты.
Будь проклята моя прическа, гори все бабочки и франты!

«О выходке твоей позорной сказать цензурно не посмею!
Мой кавалер гуляет гордо, как шут разряжен под халдея!
Я позвала тебя, и что же?
Ты проявил характер свой,
Теперь, прошу, иди домой,
Не утомляй меня речами, что тупы, как твои остроты,
Как будто не было печали, шутник играет в идиота!
Да ты им стал давно, похоже!
Что издали видать по роже,
Залитой густо бриолином,
Ты зачесал свой волос клином? Теперь вруби свой лоб бездарный
В пирог иль торт, и будь таков, по назначению скандальный!»
Как кот, облитый керосином,
Распорядитель фыркнул громко,
И вот его видали только!
О, страшен гнев прекрасных дам, бежит его подчас герой!
И с горла бабочку сорвав, с трудом я овладел собой.

«Теперь прошла ты испытанье, – я с вызовом ответил строго. –
Прости меня, в своих исканьях я далеко зашел немного,
Но ты должна меня понять:
В кругах гламурных и циничных
В глаза бросается отлично,
Как держат дамы за шутов своих убогих кавалеров;
Кто пресмыкаться не готов, про тех твердят: “Не те манеры!”
А сами норовят продать
Получше красоту и стать!
Окружены толпой льстецов, себе лишь набивают цену
И ждут, когда придет богач и их погладит по колену!
И если ты смогла узнать,
Что я одет в официанта,
То значит, нет в тебе таланта
Бездушно обходить друзей, к тебе стремящихся открыто.
Встречаем разных мы людей, но благородство не забыто!»

«Да я бы в жизни не узнала, что ты пришел меня позорить,
Я людям доверять устала и не могу теперь и вспомнить,
Что не пришлось мне обмануться,
Когда плечо найти пыталась,
Таких, уж видно, не осталось
Надежных, искренних мужчин, дающих женщине опору,
Лишь водевиль, лишь смех один и сколько наглого напора!
Нет! Лучше лечь и не проснуться,
Чем посреди толпы очнуться
С халдеем за одним столом. И слушать, как его муштруют.
Ты, значит, думал о другом, а раки, знаешь, где зимуют?!
Смотри, над нами все смеются!
В твоих нарядах разбираться
И слабоумным заниматься
Позволь наивной юной дуре, а мне так нынче недосуг.
Ступай, мозги мои не пудри, отныне ты мой бывший друг!»

Сюртук я свой содрал с плеча и, наконец, вздохнул свободно,
Как быстро разошлась толпа, стою один в рубашке модной.
Ни дать ни взять как русский Байрон.
Хотя куда мне до поэта,
Гонимого бездушьем света;
В наш век железный и немой я лишь смущенный недотепа,
А благородный образ свой родил я из пустого трепа
Одетых в черное ворон.
Играй, играй аккордеон
Мотив, что водкой запивают, и спьяну, дико разойдясь,
Коленца весело ломают, безумной пляскою пьянясь.
Ты не явился на поклон?
Упал под стол артист безвестный?
Зато гостей развлек ты честно,
И уж готовит опохмел тебе шинкарь рукой привычной…
О, русской жизни беспредел под позолотою столичной!

Налей-ка стопку, старина, она обедню не испортит,
Я осушу ее до дна – от мишуры с души воротит,
В которую рядятся вновь
Порок и тайная измена,
Как словно вырвались из плена
Томов замшелых, пыльных книг, тобой зачитанных с излишком,
Все тот же ветреный старик и дама с пинчером под мышкой.
И вот опять нам портят кровь
Снобизм, продажная любовь,
Они нас снова заставляют плясать под их дурную дудку,
Тебя в повозку запрягают и, растревожен не на шутку,
Спешишь, как ослик на морковь,
Которую подвесил хитро
Возница над твоей макитрой!
Ты будешь век за ней бежать, увы, старания напрасны,
Ты полон сил, но каждый шаг цель удаляет ежечасно!

Смотрю в окно, сейчас к застолью я возвратиться не могу,
Вдали, на сопках Воробьевых, подсветкою украшен МГУ.
Привет, науки светлый храм,
Покинутый совсем недавно,
Теперь мне вспоминать забавно,
Как в холле я твоем стоял, как у подножья монумента,
И список долго разбирал, пока узнал, что стал студентом.
Как трудно, с горем пополам,
Читал науку по слогам,
И как я знание свое по кирпичу упорно строил,
Пока волшебный мир науки меня признаньем удостоил.
Был сопричастен тем делам,
Что лучшие умы творят,
И пусть невежи говорят,
Мол, человек уже не тот, и пусть решают все машины,
Я преклоняюсь перед Вами, мои наставники, поныне.

«Ну хватит дуться, фантазер, развесивший лапшу по уху,
Коль будешь дальше так хитер, то схватишь мигом оплеуху!
Пойдем, там шоу началось,
Давай забудем твой огрех,
Подумать только, просто смех,
Как ты вещал про нравы дам, своей обидой упиваясь.
Пройдет такой вот по ногам, уйдет потом, не извиняясь!
Ну что стоишь, как в горле кость?
Ты что, забыл, что ты здесь гость?» –
И, как капризное дитя, меня за руку потащила,
И радость, сердце наполняя, печаль мою укоротила,
Забыты сразу боль и злость,
Я снова полон жизни,
А ну-ка, в кубок брызни
Нам человек вина скорей, мы жаждем зрелищ новых!
Как заклинает змей факир, гнут силачи подковы!

Я вам такое шоу опишу, какие там факиры, силачи!
Вот в полутьме стою и не дышу, и тлеют перед сценой две свечи!
Раздался шум струящейся воды,
Все замерли в тревожном напряжении,
Тут занавес упал одним движеньем…
Огромных две коньячных рюмки вдруг оказались перед нами,
А в них змеились две фигурки, и я их пожирал глазами.
Мелькали их бесполые зады,
И вам скажу, не райские сады,
В движениях их, в течении звуков мне представлялись
Неземная мука, агония – вот так они метались,
Биясь в воде в стекло на все лады.
И вдруг язык багровый в одну из рюмок начал заползать…
«Ну разве можно столько не дышать!» –
Подумалось, но действо продолжалось, фигура в рюмке к языку ласкалась,
Язык дрожал и извивался, и в чем здесь смысл, понять я не пытался.

«Ну что же, очень эротично!» – съязвил развязанный фальцет,
Я повернулся энергично и обомлел: ее со мною нет!
О как я мог, в похабство вперив взор,
Вдруг потерять, что мне всего дороже?
Порок врожденный в нас живет, похоже,
Манит к себе постыдный хоровод, там место для тебя всегда свободно,
И вот на голос, что дурманяще поет, уже идешь, стирая пот холодный.
Так, несмотря на совести укор,
И омерзенью своему наперекор
Мы гибнем в гадостной трясине среди зловонных пузырей
И нагло врем в своем бессилье, что в ней сидеть всего милей.
Она ушла – и это мой позор,
Средь лиц развязанных и пьяных
Она увидела – опорой я не стану.
О как же бесконечно одиноко, невинной красоте среди толпы
По воле волн мотается жестоко корабль, лишенный паруса мечты!

Нашел я даму у колонны – стоит, глядит поверх голов,
И взгляд ее тревоги полный кого-то просверлить готов.
Невольно следуя за ним,
Я разглядел одну фигуру,
Пожалуй, можно только сдуру
Одеться в розовый костюм и так стоять с лицом печальным,
Скорей, он даже был угрюм, как старый канделябр с свечами,
Тот незнакомый гражданин.
Каких объелся ты маслин,
Чтобы сыграть Пьеро из ада, лишенного последних сил?
Кто на потеху маскарада в тебе надежду погасил?
Зачем торчишь как перст один?
Как кролик плюшевый на свалке?
Гляди – привяжут паклю к палке,
Подпалят твой картонный мир, где ходят в розовых костюмах!
Но ты стоишь невозмутим, ты гнил уже в вонючих трюмах.

Она смотрела на него, в глазах – испуг и состраданье.
«Здесь не поделать ничего, ты тратишь зря свое вниманье!» –
Сказал, обняв ее за плечи,
Но стало мне не по себе,
Я словно был с собой в борьбе,
С трудом вымучивал улыбку, спокойный ироничный тон,
Так, будто знал свою ошибку, как будто сел не в тот вагон,
В дождливый и угрюмый вечер
С проводником боялся встречи
И мял в кармане свой билет, уже отныне бесполезный,
И знал – доехать шанса нет, что ссадят завтра на разъезде.
Ну а пока раскинем карты,
Мои попутчики азарта,
Под стук колес, под стук сердец, пусть мы рабы своих желаний!
Но банк срывает удалец, пройдя с улыбкой путь страданий!

Для русских женщин испокон всего превыше боль чужая,
И бьют они земной поклон, больных и сирых ублажая!
«Верни улыбку на лицо,
Забудем пошлость этой жизни,
Не стоит предаваться тризне
По душам скорбным и немым, затерянным в честном народе,
Что ходит тупо на балы, одевшись по последней моде.
Вон, как пасхальное яйцо,
Разряженный стоит Кацо,
Он дик в витрине разноцветной кичливой радостной толпы,
Не стоит грусти он ответной, что красит так твои черты!»
И тот не будет подлецом,
Кто Дамы угадав желанья,
Вернет картины процветанья
Перед ее душевным взором, уставшим от чужих забот,
И заклеймит себя позором, кто поступил наоборот!

Она мой локоть крепко сжала. «Уйдем отсюда поскорей,
Здесь все не задалось сначала, не будет дальше веселей!» –
Шепнул ее дрожащий голос,
И я размок, и я размяк,
Как пересушенный тюфяк,
Попавший вдруг под сильный ливень; пока болтался на веревке,
Распух, как слон, и оборвался, весь перемазавшись в известке.
Ласкал мне ухо ее волос,
Желаний перезревший колос
Попал под сердца молотилку, и в ожидании наслаждений
Я засыпал зерно в копилку своих грядущих достижений.
Как вылезший на солнце полоз,
Крутился я вокруг любимой
И спрашивал с заботой мнимой,
В какое лучше заведенье направить нам свои стопы,
Где свет стоит на загляденье и где диджеи не тупы.

Мы покидали Дом Торжеств, и я бежал навстречу счастью,
То поправлял часы «Брегет», что щекотали мне запястье,
То щупал нервно кошелек,
Понять пытаясь, сколько денег,
И клял себя, что я бездельник,
И что не знаю деньгам счета, не знаю меры иногда,
А вот настанет час расплаты, и мне не хватит их тогда!
На улице пошел снежок,
Нам взял швейцар под козырек,
Я шел в отличном настроении, наглея прямо на глазах,
Острил, шутил самозабвенно, совсем забыв о тормозах.
Что, мол, не понял я намек,
Что если б это была львица,
Ну, на худой конец, тигрица,
Но лев зачем был нарисован во весь капот ее «Порше»?
Ага, затем, чтоб каждый понял: не нужен лев, что есть уже!

Она двусмысленные взгляды бросала, пробуя педаль,
Потом, сдавая лихо задом, разбила о бордюр фонарь,
Не огорчилась совершенно,
Сказала не звонить в ГАИ,
На возражения мои
Ответив с вызовом достойно, что это просто ерунда,
И случай этот застрахован, а платит «Ингосстрах» всегда,
Что я зануда, несомненно,
И что нарочно, непременно
В шута наряжен был сегодня, как сводный братец Франкенштейна!
Наверно, пьяной была сводня, стакана два хлебнув портвейна,
Когда солидно и степенно
Ввела бубнового валета,
Тот дрыгал ножной по паркету!
Что нужно мне сменить наряд, в таком же виде невозможно
Явиться в клуб «Вечерний Сад», куда поедем неотложно.

Я от таких речей притих и вжался в кожаное кресло,
Шум города почти утих, он затерялся в снежной песне,
Чей ненавязчивый мотив
Врачует наши перекрестки.
На невысокие подмостки
Небес свинцовых и угрюмых залазит нехотя зима,
И мокрый снег в неспешных думах нам высыпает на дома.
Он тает, короток порыв,
И даже несколько игрив
Его приветный нежный шепот, звучащий тихо на дорогах,
Но знай: за ним могучий рокот лавин снегов, в небес отрогах.
Под леденящий вьюг надрыв
Сильна мелодия зимы!
И души наши и умы
Она легко заворожит, летя по русскому раздолью,
Ей славу колокол звонит, звук рассыпая крупной солью!

«Ты что, лизнул в уборной марку? А ну, к реальности вернись!» –
«В твоей машине просто жарко, я замечтался, ты не злись.
Вот здесь налево поворот,
А справа яма, осторожно,
Найти мой дом совсем несложно:
Налево перед гаражом, потом направо вдоль стоянки,
Потом налево за беседкой, где каждый вечер длятся пьянки,
Теперь наискосок, и вот
Здесь за ракушкой разворот,
Вдоль дома к третьему подъезду, ну что, запомнила теперь?
Так дай-ка я быстрее слезу, ты разблокируй мою дверь!
Ага, вон пялится народ
На твою новую машину,
Ну как же я тебя покину,
Зайдем давай, посмотришь ты на холостяцкую берлогу!»
Она вначале упиралась, но соглашалась понемногу.

Уже почти уговорил, но зазвонил ее мобильник,
Как будто шалому мальцу отвесил папа подзатыльник,
Так затрещал и завопил
Изящный телефон «Вирту».
Совсем мелодию не ту
Она скачала для звонка, визгливо «Я сошла с ума!» –
Кричала модная певичка, и, озираясь на дома,
Я растерялся, загрустил
И, вам признаюсь, упустил
Момент, когда мне надо было сказать ей так: «Не отвечай»,
Ну проявить характер, силу, без показухи, невзначай.
А так губу я закусил,
И мы сидели в тишине,
Что показалось странным мне.
Она все слушала кого-то, не говоря в ответ ни слова,
И, наконец, решил я выйти, для чести – вежливость основа!

Она с признаньем улыбнулась, махнув рукой, – «Давай быстрей!»,
Дверь джипа резко распахнулась, на сердце стало веселей,
Я побежал в свою квартиру
Менять наряд по ходу пьесы,
Изрядно возбужден и весел,
С азартом потрошил шкафы, ища одежду «поприкольней»,
Кидая пиджаки, шарфы, я свитер отыскал достойный,
На Мальте купленный, за лиру,
В те времена, когда по миру
Скитался я в блаженном чине посла студенческой общины,
На берегах семи морей я верил в братство всех людей!
Но было, братцы, не до жиру,
Когда в коммунах ночевал,
И пил кефир, и хлеб жевал
Я вместо сытного обеда. С дешевым табачком соседа
Крутил я ловко самокрутку, соленую бросая шутку.

На свитере был вышит пудель – изящный и отважный зверь.
Жил у меня такой и грудью бросался бешено на дверь,
Когда «чужой» в нее стучал,
Но узнавал моих друзей
По их дыханью у дверей!
Мой пудель был аристократ, за благородные манеры
Был каждый видеть его рад, он отвечал всем с чувством меры.
Я с удивленьем отмечал,
Что больше никогда не знал
Такого искреннего друга, всегда хранящего свой нрав,
Что защищал меня повсюду, прощал, когда я был не прав!
Вот этот свитер покупал,
Чтоб память сохранить о нем…
Мой пудель спит уж вечным сном –
Земля ему пусть будет пухом. Да, мал ты был, но крепок духом,
Ты был готов в момент любой бесстрашно жертвовать собой.

Итак, в плену воспоминаний я вскоре вышел из парадной,
Мелькнула кошка под ногами, и, по привычке моей странной,
Хотел плевать через плечо,
Чтобы ослабить дух зловредный,
Что носит глаз кошачий медный.
Хотеть хотел, да вот забыл, реальность гонит предрассудки,
Ее авто и след простыл, сперва казалось – это шутка!
Мне стало как-то горячо,
Я набирал еще, еще
Ее молчащий мертво номер, что был, как видно, не в сети…
Внезапно с ужасом подумал, что джип угнали; ты прости,
Что бросил я тебя, родная,
Ну как я мог, отлично зная
Про нравы городских окраин, тебя одну оставить здесь?!
Ну, гнусный вор, кто твой хозяин? Тебя настигнет моя месть!

Я долго лазил по кустам, искал улики похищенья,
Но видел лишь окурки там, пустые банки от варенья.
Не обнаружив ничего,
Решил 02 скорей звонить,
А как иначе может быть?
С чего-то надо начинать борьбу с бесчестным лихоимцем,
У очевидцев собирать их показанья по крупицам:
В окно видал ли кто чего,
Слыхал ли шум, иль крик его,
Мерзавца, что за все ответит, за весь преступный гнусный путь,
За то, что жил змеей на свете и наводил на граждан жуть.
Тебя отыщем и раздавим,
Не жди, в покое не оставим,
И там, где ленится закон, я буду сам идти по следу,
Мы с операми разопьем по сто, отпраздновав победу!

Звоню 02, и нет ответа, уже считай, минуты три.
Пальто я запахнул от ветра, который в декабре бодрит
Почище лютой зимней стужи,
Вас продирая до костей,
И будто в мокрую постель
Его порыв на миг вас валит, но в ней уж точно не уснешь,
Декабрьский ветер вас заставит шагать, не унимая дрожь!
«Так, говорите», – вдруг натужно
Раздался в трубке голос нужный.
Я начал быстро объяснять и про угон, и про машину,
А голос в трубке все молчал, как будто бы тянул резину.
«Вы потерпевший?» – вдруг спросил.
«Да нет!» – в ответ я процедил..
Вот уж морока донести до дурака простые вещи!
Там, где сгодится молоток, он почему-то просит клещи!

«Так если вы не потерпевший, так это, значит, вы свидетель!»
И вот изрядно попотевши, как терпеливый благодетель,
Я объяснился наконец,
Что не свидетель я пока,
Но угнан джип наверняка!
«Ну это все фантазмы ваши!» – я после паузы услышал,
«Нет фактов – и не сваришь каши. Начальника?! Начальник вышел!» –
И трубку положил подлец.
Тупых умов, пустых сердец
Как расплодилось в этом мире, и как зависим мы от них!
Никто уже не смотрит шире, а шлют тебя от сих до сих!
Пока не взбесишься вконец!
Пока не наплюешь на правду,
Напьешься досыта отравы
Чиновней грязной суеты, устанешь собирать листы
И подшивать в свое их дело, штампуя дырки неумело!

Я быстрым шагом шел к шоссе и понемногу остывал.
Сначала факты соберем, а после уж начнем скандал.
Ну почему я не спросил
Фамилию того сержанта,
А то бы антидепрессанта
Попил бы этот страж закона, когда раскрутим это дело,
Как строил следствию препоны, как отвечал он неумело,
Как зря погоны он носил,
Пока я ночью колесил,
Раскрыть пытаясь преступленье, за все ответил бы сполна!
Спокоен был я, без сомненья, но злость накрыла, как волна!
Не знаю, кто меня бесил –
Сержант ли, вор, или злой рок,
Но, несмотря, что я продрог,
Вдруг выступил холодный пот и загорелся жар в груди.
Я понял: может мой полет внезапно в штопор перейти.

Пока поеду к ней домой и там решу, что делать дальше.
Уж коли вырвалась живой, ей не до грубости и фальши
Людей, одетых в портупею.
Она укроет свое горе
За дверью дома на запоре.
Но я ей объяснить сумею, что нам не спрятаться от мира,
Не укради и не убей, не сотвори себе кумира!
Попрать я истин тех не смею,
Но в бой вступаю, как умею:
С поднятой гордо головой, в союзниках имея правду!
Пусть буду сокрушен судьбой, но унижения отраву
Отвергну, сердцем холодея.
Настигнет мой удар злодея,
И пусть я буду осужден или паду в неравной битве,
Но был недаром я рожден, и помянут меня в молитве!

Залез в полночное такси, ну или в то, что так зовется,
В «Жигуль», что дико колесит, покуда шина не порвется,
Иль не отвалится мотор
От рамы намертво гнилой,
Иль не рванет бачек худой,
Куда не лили антифриза, поскольку датчик сломан был,
О город мой, твоя харизма покрыта кляксами чернил,
Что выступят как пот из пор.
Из мрачных коммунальных нор
Нужда спешит подзаработать, пока порядка нет в стране,
И колесит в машинах битых, мешки таскает на спине!
За скорый устный договор,
Без документов и без прав
Тут пашут с ночи до утра
Узбек, таджик, да и грузин, что жили раньше как один
Под красным знаменем Советов, где время то? Его уж нету!

Шофер небритое лицо вдруг резко повернул ко мне,
Мелькнул в ухмылке зуб с гнильцой: «Братан, ты пристегни ремень,
А то сейчас штрафуют очень!»
Потом включил мотив восточный,
Звучащий суетно и сочно.
Я ехал, в думы погружен, а он болтал как заводной,
Что, пышным садом окружен, стоит его кишлак родной,
Что дом его высок и прочен,
И жарки дни, прохладны ночи
В раю, где он живет обычно, и там, где ждет его жена…
Пусть это было неприлично, но я спросил: «А на хрена
В Москве ты пашешь за гроши?»
«Братан, ты хочешь анаши?» –
Сказал и грустно улыбнулся неунывающий таксист,
А после смачно затянулся и на руле своем повис.

В пропахшей коноплей машине я вдруг со страхом осознал,
Что, может, в воровской малине был разработан хитрый план –
Украсть «Порше» с его хозяйкой,
Потом забрать ее ключи,
А после обокрасть квартиру, и тут кричи иль не кричи,
Но привезут – и сам покажешь, где драгоценности лежат!
Ну что ты вот на это скажешь! А наши «органы» молчат!
Ну нет, не надо быть всезнайкой,
Чтобы понять, что, может, с шайкой
Я встречусь на ее пороге и там вступлю в неравный бой!
В машине затекали ноги, и я их растирал рукой.
Ну как же в бой – и без оружья?
Какой-нибудь кинжал мне нужен!
«Братан, продай-ка мне кинжал!» Тут мой таксист на газ нажал:
«Зачем кинжал – возьми отвертку, носить легко и колет четко!»

Так у таксиста по приезду набор отверток прикупил,
И сумку с ними у подъезда поверх пальтишка нацепил.
Затем окинул беглым взглядом
Арбатский неуютный двор –
Какой, однако же, позор:
Стоит машина на машине и не пройти на тротуар.
Гнилая брошена «пятерка», уперт в помойку «Ягуар»,
Но вот «Порше» не видно рядом,
Я пробирался голым садом,
Чтобы найти ее окно и посмотреть горит ли свет,
И будь что будет, все равно, но свой я допою куплет!
Ага, направо, крайний ряд,
И окна все ее горят!
Определенность облегчила моей решимости порыв,
Я дверь рванул что было силы, отвертку в руку ухватив.

Не помню, кажется, ответил консьержке что-то очень грубо,
Наверх взбежал и не заметил, лишь только пересохли губы.
Вот наконец-то ее дверь,
Как кровь моя стучит по венам!
Но страх  свой оставляю стенам,
Ни голос, ни рука не дрогнут, когда сейчас пойду вперед,
И пусть мне победить помогут и сердца жар и мысли лед!
Так, позвоню в звонок теперь,
Шаги, как будто ходит зверь…
«Кто там и надо вам кого?» – из-за двери вдруг голос странный
Спросил певуче и легко, но был какой-то деревянный,
И выдавал акцент его,
Не званного столицы гостя.
По звуку – небольшого роста
Был мой невидимый противник, и это придало мне сил.
«Ветслужба “Артемон”, откройте!» – в ответ я громко попросил.

«Ветслужба?» – очень удивился за дверью голос неуклюжий.
«Вы вызывали! Кошке плохо, укол ей срочно сделать нужно!»
Щелчок замка – и дверь открылась,
Я резко бросился вперед,
Отверткой целил прямо в рот,
В монгольское лицо напротив, оно нырнуло вниз и влево,
Удар в под дых меня подбросил, но я махнул остервенело,
Отвертка глубоко вонзилась,
Фигура сбоку покосилась,
Но тут в глазах моих блеснул сноп небывалого салюта!
Я рухнул на пол и уснул. Был у царя палач Малюта,
Дух вышибал кнута ударом,
Но прежде заливали варом
Глаза его несчастной жертве, чтоб не смотрела на него,
И был я ей подобен чем-то, упал, не видя ничего.

Я выплывал из тьмы забвенья, словно из страшной глубины,
Превозмогал души томленье, мелькали образы и сны
В моем рассудке потрясенном,
И словно сквозь цветной кристалл
Я их неясно различал.
Но вот я голову поднял, в глазах круженье прекратилось,
И ужас вдруг меня объял, когда картина прояснилась.
Вблизи, пред взором обретенным,
Стоял один в проеме черном
Тот парень в розовом костюме и грустно на меня смотрел.
Застыл он в мрачной своей думе, как будто высказать не смел
Ту правду, что один он знал,
Был странно вытянут овал
Его землистого лица. Что страшный вестник он конца,
Подумал я, дрожа от страха, что дух мой отлетел, как птаха,

И я уже в загробном мире, почудилось, скажу сперва.
Но пальцы заскребли по полу и прояснилась голова.
Так не болит, наверно, челюсть,
Когда ты уж на свете том,
Издал я долгий тяжкий стон
И начал медленно вставать. Мой ум никак не мог связать
Грабителя с лицом монгольским и розовый костюм щегольский.
Подчас в тупик заводит смелость,
Но вдруг, мой Бог, какая прелесть,
Раздался голос ее милый, и я забыл про все на свете,
Вернулись тут же ко мне силы, но вот не сразу я заметил,
Что говорит она со мной:
«Ты идиот, о Боже мой!
Ты шубу пропорол мою, ну как же завтра я пойду
В Абрамцево на ужин званный, ах идиот ты окаянный!»

Тут наконец все разъяснилось, и понял я, в чем было дело:
Отвертка яростно вонзилась лишь в шубу, что себе висела
На общей вешалке в прихожей.
Так что убийцей я не стал,
В монгольском парне не узнал
Я чемпиона по ушу, хотя с его лицом афиши расклеены уже везде,
По всем статьям дурак я вышел, и – «Лучше было на звезде
Скатиться ночкою погожей
На сено, крытое рогожей,
Чем так на голову свалиться в своей манере шутовской! –
Она неистово кричала, и ругань полилась рекой. –
Ты неотесан, необуздан,
Как дикий конь еще невзнуздан,
А потому базарный хам, везде несущий разрушенье,
Да от тебя один лишь срам, ты прочно заслужил презренье!»

Так в заключение изрек ее красивый сочный голос.
Я слова вымолвить не мог и лишь заметил ее волос
На красной куртке Чемпиона.
Хотел я снять его рукой,
Но громко прогнусавил: «Стой!» –
Тот парень в розовом костюме, и повернулись все к нему.
Он ближе подошел угрюмо. «Уже, как видно, ни к чему
Мне повторять, что нет закона
Для тех, кто родом из притона!
Вы прекратите эту драку, вы два облезлых кобеля,
Что видят течную собаку, грызутся, лают почем зря!
Мне рядом находиться стыдно,
И за себя мне так обидно,
Что я стою позорюсь здесь!» – промямлил наш Пьеро печальный,
Тут Чемпион напрягся весь, как будто раунд шел финальный.

Но бить не стал, хотя хотел, а просто покраснел пунцово,
И я от бешенства вспотел, как будто разгибал подкову.
Так мы стояли неподвижно,
С угрозой скулами играя.
Теперь уже я точно знаю,
Что сильный слабого не бьет от чувства, что ему брезгливо,
Инстинкт врожденный нам не врет, и все выходит справедливо.
Здесь пауза была не лишней,
И в тишине нам стало слышно,
Как кошка трется о диван. «Послушай, череп твой дырявый
Тебе напрасно Богом дан, ты потерял свой ум корявый!» –
Сказал зловеще Чемпион,
Но шаг вперед лишь сделал он,
Как в тряске руку из подмышки достал нелепый наш Пьеро.
Взвел пистолет: «Стоять, мальчишка, заряжен боевой патрон!»

Так заорал, что стало страшно, а сдуру вдруг начнет стрелять?
Я знаю, есть артист Запашный, он тигров учит выполнять
Команды в цирке, на манеже,
И тигры слушают его,
Хоть не грозит им ничего,
Он просто голосом спокойным команды отдает достойно.
И в чем, скажите, здесь секрет? Отвечу вам: в нем страха нет!
Но это не понять невеже,
Увы, встречается все реже
В безумном нашем обиходе, в теченье скором наших дней
Та мудрость, что жила в народе и делала его сильней!
Я подошел и стал меж ними,
Они глядят глазами злыми,
Пьеро и бедный Чемпион, вот уж попал в засаду он!
Один с стволом, другой с отверткой! Такие стрессы лечат водкой!

«Да вы совсем взбесились с жиру в своей зажравшейся Москве!» –
Ответил Чемпион и с силой в кулак сжал пряжку на ремне.
«Давай стреляй, сопляк несчастный», –
Невозмутимо продолжал,
А тот в костюме задрожал,
И было даже интересно смотреть за мимикой его:
Губу он выпятил отвесно, глаза вращались у него…
И тут раздался визг ужасный,
Такой, что в этот день ненастный
Я думал – началась война! Но шутки в сторону, она
Кричала: «Бросьте пистолет! Вы буйные, вам дела нет!
Убьешь, а что скажу я брату?
Такой он не простит утраты
И будет прав: в его же доме и вдруг стрелять в его друзей!»
Да, надо было что-то делать, а не стоять как ротозей.

Рукою медленно за дуло схватил я черный пистолет.
«Мы любим с ней давно друг друга, и мне, признаться, дела нет,
Зачем попали вы сюда!» –
Промолвил я, и резко дернул,
И вырвал пистолет холодный
Из рук застывшего Пьеро, который враз окаменел!
Не понимаю до сих пор, как сделать это я посмел.
Бывал и храбр я иногда,
Но так отчаян – никогда!
«Я думал, что она в беде, что джип угнали вместе с нею,
Звонил, искал ее везде, бежал и думал, что успею
Спасти ее из рук злодеев.
И, много ерунды содеяв,
Сейчас я понимаю твердо, что вы ей вроде не враги,
И делать вид нелепо гордый, когда вскочил не с той ноги!

Скажу лишь – я люблю ее и жизнь готов отдать за это!» –
Закончил так свой монолог. И, несмотря, что много света
В прихожей этой разоренной
Давали разные огни,
Вдруг стали щуриться они,
Смотреть как будто бы с издевкой или с сочувствием, не знаю,
Так, словно мыло и веревку я вынес им из тьмы сарая.
«Ну ты, пацан, прогнал по полной, –
Обдав меня водой холодной,
Отрезал сухо Чемпион. – Ну, Лиза, передай поклон
Ты брату за прием отменный, а я в гостиницу поеду».
И начал быстро собираться.
Здесь глупо было извиняться,
И я растерянно вернул оружие его владельцу:
«Что ж, до свиданья!» Тот моргнул и все дрожал, не мог согреться.

«А где же ты пальто забыл?» – спросил я вежливо его.
Он губы резко закусил и смачный в пол всадил плевок.
«Пальто в машине у шофера», –
Ответил он, скривив лицо,
И, словно налитой свинцом,
Стал пятиться на выход к двери.
«Ты лгунья, я тебе не верю,
Ты пожалеешь очень скоро», –
Кричал он ей с таким укором,
С такой обидою и болью,
Что я не смел поднять глаза. Теперь, когда минули годы,
Все это просто рассказать, тогда же в бешеные воды,
В пучину с кислотой и солью
Был ввергнут дух смущенный мой.
Она вдруг молвила: «Постой»,
Но он уже бежал стремглав, башкой вперед, пути не видя,
Я от раскаянья ослаб, как будто я его обидел.

И совесть мучила меня, лишая сил, лишая воли.
Я ошарашено стоял, в параличе, не знаю, что ли,
Пока она металась бурно –
То бегала открыть окно,
Чтобы позвать их все равно,
То в суете звонила брату, но путала все время код…
Как под арестом за растрату, когда уж понятых ведет
Милиция, которой дурно,
Что пачку денег бросил в урну
Бесстыжий наглый прохиндей, вот так стоял я и глядел
На суету ее чудную, так, словно старую, родную
Я песню вспоминал с трудом,
Напев, что зазвучит потом
В душе тревожно и надсадно и полетит над палисадом,
Над нивой тощею полей и станет радугой за ней.

И вдруг сквозняк захлопнул дверь, она упала навзничь в кресло,
Захлопнул так, что верь не верь, но обмочился кот на месте.
«И он… и он ушел, о Боже!
Пусть будет проклят этот вечер!
Да! Кто-то сглазил наши встречи,
И где-то в черноте ночной вороний глаз блестит стальной!
Блестит, горит неумолимо и разрушает все, что мило!
Где котик мой? Кис-кис, Брюнет!
Милей тебя мне друга нет!
Иди-ка к мамочке своей, прошу, утешь ее скорей,
Ее лишь ты один согреешь и приласкаешь, как умеешь!»
И вот неверною походкой,
Качая бедрами, как лодкой,
Она пошла искать кота. Я думал: «Вот моя мечта,
А я растерянный, немой стою, как будто за стеной». –

«Я думал, кошка у тебя, а оказалось, это кот», –
Сказал и вздрогнул – вот же черт!
Что я несу в момент такой!
Или уже печенье крошит
Мой ум, не снесший этой ноши?
И я уже понять не в силах, ни что сказать, ни что ответить,
Как будто сломанный фонарь, что лишь гудит, но уж не светит.
Пока стоял я сам не свой,
Она пришла на голос мой,
И все лицо ее дрожало от перекоса разных чувств,
Как будто сердце не лежало, но продолжался этот путь
В тот край, куда звала душа,
Где лишь судьба вольна решать,
Где с хмурым, облачным рассветом прорвется вдруг надежды луч,
Надежды на святое лето на фоне гордых горных круч.

«Нет! Ты решил меня добить! – она сказала как-то хрипло. –
Ты дверь захлопнул, может быть? Тогда я совершенно влипла!
Мужик, который бьет дверьми
Так, что слетает штукатурка,
Такой не стоит и окурка!
Он истеричка, трус несчастный, и рядом с ним стоять опасно!» –
«Гуляет ветер здесь со стоном, – ответил я спокойным тоном, –
Ты лучше у него возьми
Расписку не шутить с людьми,
Не хлопать дверью или рамой, не доносить до нас их скрип.
Ты все ругаешься упрямо, но если кто-то здесь и влип,
То это я сегодня ночью.
И обезумел, это точно,
Когда ты бросила меня и телефон не отвечал,
Готов был драться за тебя, а вышел водевиль, скандал!» –

«Ты сам ходячий водевиль с дурацкой шуткой наготове!
Одну картину отчудил, другую начинаешь снова!
Ты словно в параллельном мире
Живешь, не зная где и как,
Такой вот из тебя мастак –
Сводить с ума и портить нервы,
Такой вот вывернет карман и называет даму стервой!
Простой, как дважды два четыре,
Рожден ты словно тяжкой гирей,
И трудно мне ее волочь!» – «Ну, Лиза, знаешь, эта ночь
Порочна, словно грим актера, и, раз я тут, скажи, как скоро
Ты перестанешь нагло врать?
Тебе мне нечего сказать?»
Тут Лиза мелко заморгала и задышала тяжело,
А за окном пурга играла, и стало уж белым-бело!

Она взметнула в воздух руки и затрясла над головой:
«Да я родилась невезучей, такой уж, видно, жребий мой!
И что не сделай – все не так,
Одни упреки и укоры;
Так наконец, скажи, как скоро
Не будут только эгоисты встречаться на моем пути,
И попадется рыцарь чистый, и будет с ним легко идти
Дорогой красною, как мак,
Среди безжалостных атак,
В ворота славы и почета! А так – одни лишь недочеты,
И шпильки, каверзы, вопросы, и лезут все корявым носом,
Куда не просят их совсем,
Везде наделают проблем!
Лишенных счастья от природы оставит Божья благодать,
От мелкоты своей породы они лишь все желают знать!» –

«Пусть под несчастною планетой пропишет нас седой астролог,
Но платим звонкой мы монетой, едва одернув тайны полог,
Не праздно мы хотим все знать,
Банальной пошлости личину,
Страдая, мир пред нами скинул,
И обнаженные сердца, которых мы предать не можем,
Ведут рассказ свой без конца. И как мы ложью подытожим,
Поставив гнусную печать,
На том, что тщилось передать
Доверие ненастной ночью? Судьба не стерпит это, точно,
И вынесет свой приговор, пусть будет он жесток и скор,
И лучше быстро, сгоряча
Погибнуть под клинком меча,
Чем жить в проказе своей лжи, втирая в язвы мумие!» –
Вот так тогда я ей сказал и отвернулся от нее!

Она вцепилась в мою руку и зашептала мне на ухо:
«Боюсь, мороз идет по коже. Летела я, хлестали вожжи,
Но вот загнала я коней,
Свиданья назначая бойко,
И не бежит лихая тройка.
Тому сказала, что больна, с тобой же радостью пьяна
Пошла на раут в Дом Торжеств! И вот он мой позорный шест!
Забыла встретить друга брата,
Ждать не заставила расплата!
И телефон тогда упал, и под сиденье завалился,
И всю дорогу дребезжал, орал, как будто бы взбесился!
Ну просто дьявольский сюжет! Поэт такого не напишет!
Какой-то прямо жутью дышат,
И каждый жест, и каждый шаг себе устроила аншлаг
Я на пороге этом зыбком и вымокла в позоре липком!»

Сомненьем, страстью и испугом напротив полнились глаза,
Обнял я милую подругу, и вдруг горячая слеза
Упала, сердце прожигая,
И, позабыв про стыд и страх,
Понес я Лизу на руках.
И бережно сложил на ложе, и головою к ней приник,
Так освежить, поверь, не может в пустыне маетной родник,
Как губ ее вода живая:
Она как будто наполняет
Иссохший дол моей души, и по заброшенному руслу
Река любви скорей спешит туда, где уж играют гусли,
Где чувств гуляет хоровод,
Где на туманный небосвод
Под звук немыслимых мелодий, которые мечта выводит,
Сойдет прекрасная звезда и там застынет навсегда.

«Твое прикосновенье нежно, и легок свежий поцелуй,
А прядь волос лежит небрежно, и, кажется, слегка подуй,
И оживет она как птица,
Сорвется с твоего лица
И улетит искать гонца,
Который весть несет худую, чтобы его остановить.
Одна Душа найдет другую, но в жизни так не может быть!
Увы, нам счастье только снится,
И наше право веселиться,
Пока горит огонь в крови!» – «Послушай, Лиза, посмотри, –
Я ей чуть слышно отвечал. – Тот, кто боролся и искал,
Достоин счастьем обладать,
А не крупицы собирать
В лотке старателя разбитом; из жилы новой, им открытой,
Предъявит с пульсом учащенным он россыпь взорам восхищенным!» –

«Я быть всегда боялась жадной, огня любви испив сполна,
Но на щеке твоей прохладной сегодня будто спит Луна.
И из ее ты соткан света,
Из тайных страхов и надежд,
Силен и молод ты и свеж,
Но манишь душу, точно призрак, на тонкой кромке бытия;
В твои раскрытые объятья лечу заворожено я», –
Звучал так голос ее где-то,
Была вся комната одета
Неясным сумраком любви. И нос ее, с горбинкой легкой,
В глазах безумные огни, под страсти тонкой поволокой,
Казались мне волшебной сказкой.
И я ласкал ее с опаской,
Спугнуть боялся этот миг, вот так вступает на ледник
В морозной дымке скалолаз, так начинают свой рассказ

В густой и сочной ночи мая о разных древних чудесах.
Рождаясь, таят на губах
Замысловатые сюжеты,
Пока сидят все у костра;
И мысль твоя еще остра,
Ты не готов еще сполна отдаться таинству мечтаний.
Но вот омыт и оглушен волной бушующей желаний,
Кружишься в страстном пируэте
И в пламени манящем свете
Увидишь странные черты щемящей правды бытия.
И сокровенные мечты, бесшумно плавясь на углях,
Умчатся с ветром обновленья.
Пройдет еще одно мгновенье,
И вновь вернешься в мир реальный, который мнился таковым,
И улыбнешься ты печально, но с сердцем новым и живым.
 
Меня наутро разбудило мяуканье ее кота.
Я пнул его что было силы, потом добрался до окна –
Проветрить комнаты от сна.
И вдруг дар речи потерял:
На улице один стоял,
Как захудалая верста, в пальто, шарфе и странной шляпе,
Одетой, видно, неспроста, но вот сидевшей косовато,
Тот, чья душа была больна,
Чья боль, видать, была сильна,
Раз был похож он на Пьеро без всякого на то желанья…
Потом казалось мне порой, что был он послан в наказанье
За наши тайные грехи,
За то, что были мы мягки,
Податливы, в ответ на лесть, в которой нас, во след молвы,
Купала суетная месть по странной прихоти толпы.

Конец первой части.


Часть вторая

Мы провалялись до обеда. На окнах, бешено искрясь,
Свободу новую изведав, лучи поднять старались нас.
В ответ мы щурились с улыбкой
И стали нехотя вставать.
Да и преступно пролежать
Такой погожий день в постели, когда ложится первый снег!
Зима покров, смеясь, расстелет – и беззаботен человек!
Встань, потянись фигурой гибкой,
Вдохни морозный воздух зыбкий
И кофе крепкий завари, прекрасен этот мир, смотри,
И от таких его щедрот тебя не давит груз забот.
Сперва я шубу ей зашил
И палец проколол: спешил,
А Лиза охала с испугом и восхищалась рукодельем.
Я отшутился: «В чем заслуга? Пойми, меха – мужское дело!»

Она в Абрамцево спешила на этот званый ужин свой,
Я проводил ее до джипа, и мы прошли квартал, другой.
«Зачем так далеко бросаешь
Ты свое новое авто?» –
«Такая жизнь вот, и никто
Помочь не может мне с парковкой, ну, может, ты с твоей сноровкой
Договоришься про гараж!» Она поправила плюмаж
На странной шапочке со стразом
И вот уже, давая газу,
Помчалась вдоль по мостовой. А я, качая головой,
Стоял и жадно вслед смотрел, и поцелуй ее горел
Печатью жаркой на губах.
Но примешался странный страх
К полету сердца моего над суетою городской.
Минуту простояв всего, подхвачен был людской рекой

Я вместе с гаммой моих чувств и брел куда-то по Тверской,
С улыбкой думал: «Что за грусть, что за коктейль любви с тоской?»
Стоял, глазея на витрины,
Кичливой роскоши пожар
Горел. И понял я, что нужен дар –
Как символ и как обещанье, как потаенное признанье
Особой стати наших дней, так, чтобы нравился он ей,
И чтобы не было причины
В веселья дни и в дни кручины
С ним расставаться хоть на миг! И должен быть особый шик,
И стиль примерный налицо, а не банальное кольцо!
Я выбрал часики «Гризогно».
Рассыпаны примерно ровно
По двум изящным циферблатам алмазы качества «де Бирс».
Увидев эти бриллианты, и мытарь скажет: «Улыбнись!»

Но вот цена меня сразила, и, поначалу оглушен,
Я пересчитывал нули, пока не понял, что смешон.
Ну что ж, я принял этот вызов,
Хотя понятно, что копить,
Пусть даже бросив есть и пить,
Ну совершенно бесполезно, и только к старости, болезный,
Я эти часики куплю и бабушке скажу: «Родная, возьми, я так тебя люблю!»
Ну нет уж! Ждать не буду приза,
Пройдя по тонкому карнизу,
Я вырву деньги у Судьбы – не по примеру голытьбы,
Не воровством и душегубством, а лишь умом и тонким чувством!
На Бирже брошу жребий свой;
Повеселев, я шел домой,
Когда же Лиза позвонила: «Мы едем завтра на обед»,
В своей манере заявила, то стал прекрасен белый свет!

Ходил я долго королем, ждал с нетерпеньем каждой встречи,
Она все чаще отвечала: «Я несвободна в этот вечер!»
Друзья твердили: я – хорек,
Прогрызший нору в высший свет.
И каждый дать хотел совет,
Что мог бы я с моим везеньем загрызть еще там пару кур
И надо проявить терпенье: среди богатых много дур.
А я кружу, как мотылек,
И скоро Лизин огонек
Опалит крылышки мои. Вокруг все скажут: посмотри,
Вон брошенный стоит любовник, не нужен стал он, как половник,
Когда закончился обед.
И никому тут дела нет
До всех его души терзаний. И что уж лучше, если честно,
Освободившись от мечтаний, искать богатую невесту.

Ее подруги говорили, что эта связь ведет в ничто!
Старалась больше всех Камилла, но помолчал бы вот уж кто!
Она не раз, довольно нагло,
На танцах щупала меня,
Какую-то фигню бубня,
Своей ручонкой шаловливой стремилась чуть ли не в штаны,
Потратил я немало силы, скажу вам честно, пацаны,
Чтобы соблазна вырвать жало.
Но оказалось это мало,
И надо быть еще учтивым, и обаятельным весьма,
Чтоб чурбаном не слыть строптивым, пока завязана тесьма
На облаченьях, что скрывают,
Или уж лучше прикрывают,
Нескромных прелестей парад; другой сорвать их был бы рад,
А я так просто сторонился, и этому в себе дивился!

Ко всяким странностям моим добавилась игра на бирже.
Часами я смотрел в экран на котировки, выше, ниже
Кривая непонятно шла,
И замысел был обречен
Найти какой-то здесь закон.
Я рисковал, и в драку лез, и брал большое маржинальное плечо,
Но больше заработает балбес, играя с детства кожаным мячом!
От напряжения болела голова,
И вот уже пошла молва,
Что я немного не в себе, на вечеринках часто тупо
Смотрю на точку на стене и отвечаю очень глупо.
Твердила Лиза: « Будь мужчиной!
Ну, соберись, и в чем причина
Дурной прострации твоей?!» Я становился только злей
И всех травил своим сарказмом, но мне прощали раз за разом.

И я поймал свою удачу! Как водится, стряслась война.
Вот незадача: провинилась ближневосточная страна,
Ее немного побомбили,
Ну а потом в нее вошла,
Как раскаленная игла,
Армада танков и солдат, и скважины заполыхали,
Чтоб осветить немой парад людей, которые не знали,
Что нефть теперь одно мерило –
Того, что есть, того, что было!
Их жизни, судьбы и дома на баррель кто-то поделил,
И нищая ждет всех сума, кто под тираном долго жил!
Но нефть! Она росла в цене!
Вот так из пламени, в огне,
Рождалась прибыль на экране, и я по клавишам стучал,
Весь месяц, будто бы в угаре, я продавал и покупал!

Когда везет, играть легко, имея цель перед собою;
Кто потерял свою добычу, они не дружат с головою:
В порыве яростном азарта
Готовы ставить все на кон,
И путь их втайне обречен.
А я – я знал, чего хотел: когда часы купить сумел,
Забросил к черту всю игру, вот так трезвеем мы к утру,
Когда сыграла наша карта,
И ждать не нужно больше фарта.
Приляжем тихо на диван, и снов чудесный караван
Избавит нас от напряженья, и к нам придет успокоенье.
И вот часы передо мной!
Тисненый паспорт золотой
Поведал мне об этом чуде: что взвешен каждый бриллиант –
Их сто пятнадцать точно будет, всего одиннадцать карат!

Мечтая, как преподнесу я Лизе свой нескромный дар,
Я словно бы блуждал в лесу, в котором начался пожар.
С тревогой я глядел вокруг,
И было все передо мной
Затянуто белесой мглой.
Отрезан был привычный путь, а новый трудно различим,
Но, пробираясь по чуть-чуть, я понимал, что стал другим.
Что больше я не «милый друг»,
Смешащий глупеньких подруг,
В новелле грустной Мопассана, а тот, кому доступна тайна
Венчания сердец на небе. Я думал о насущном хлебе,
Когда созрел для предложенья
Какое все-таки мученье
Достойные найти слова для столь ответственной  минуты;
И шла по кругу голова, звучали глупо почему-то

Все обещания и клятвы. Увы и ах! Да в них ли суть?!
Я положился на удачу, скажу на месте как-нибудь!
Назначил встречу в ресторане.
Флорист, каких почти уж нет,
Мне долго собирал букет.
С большим душистым гиацинтом он долго лилии мостил,
Ну а невинность белой калы потом он розой оттенил.
А я стоял как бы в тумане,
Как на замедленном экране
Все колдовал искусник тот, так время быстро пробежало,
И спохватился я: о, черт! – опаздывать мне не пристало
На важный столь в судьбе момент!
Не довязав немного лент,
Схватил его произведенье и выбежал быстрее вон.
На улице возникла пробка, в машине я пыхтел, как слон,

И смело прыгал на бордюры, на «встречку» лихо выезжал,
Милиции совал купюры и резкой бранью провожал
Я разных тормозных шоферов,
Стоявших на моем пути.
И, наконец, решил пройти
Пешком квартал, машину бросив; быстрее это было точно,
Был ресторан уже напротив, когда споткнулся я о кочку
И в лужу плюхнулся с позором!
Но отряхнул пальто и скоро,
Букет примятый подровнял,  лишь миг один  и вот стоял
Сдавать одежду в гардероб, а гардеробщик был как сноб:
Он чинно брякал номерком
И долго рассуждал рядком,
Куда повесить лучше шляпу и как пристроить лучше шарф,
И я подумал: «Вот растяпа, московский крашеный жираф!»

Сидела Лиза на диване, ждала меня уже давно:
«Ты что, опять витал в нирване? Тебе, конечно, все равно,
Что я скучаю здесь одна!
Ты опоздал почти на час!
Не может быть?! А вот сейчас
Я докажу тебе, балбес! Мы здесь договорились в шесть?
А щас скажи мне, сколько время?!» И здесь мне словно дали в темя!
Совала мне под нос она,
Давай же смейся вся страна,
Свое изящное запястье, и были там «мои» часы!
Другого цвета, вот несчастье, а так – ну в точности они!
На длинный кончик носа глядя,
Стоял я, подбородок гладя,
И рухнул рядом на диван. Потом ощупал свой карман,
Подарочек лежал на месте. И, словно бы копаясь в тесте,

Поднялся, начал отвечать, не мог я просто промолчать
И, заработав оплеуху, другое не подставил ухо.
«Откуда ты взяла часы?
Они ведь стоят состоянье!» –
«Ну это просто наказанье!
Ты опоздал и начинаешь еще вопросы задавать?» –
«Эх, Лиза, Лиза, понимаешь, я все-таки хочу узнать,
Кто щедро бросил на весы,
Спесиво хмыкая в усы,
Такую кучу бриллиантов, и тем тебя окольцевал?» –
«Ах ты нахал! Какой баран ты! Меня ты просто забодал,
Я что, тебе уже жена?
А если нет, то в чем вина,
Что принимаю я подарки от тех, кто любит их дарить?»
Побагровел я, как от чарки, и заявил, что мне не жить,

Покуда точно не узнаю, кто преподнес ей сувенир!
Она сказала – я мерзавец, психологический вампир!
Что подарил их друг старинный,
А я прозвал его Пьеро,
И что устали все давно
От всей моей манеры хамской в ответ задать еще вопрос,
Потом порылась в сумке дамской и принялась свой пудрить нос.
И на меня взглянув невинно,
Листать пыталась список винный.
«Ты знаешь, Лиза, – я ответил, – что жили в Греции гетеры
И продавали свое тело, и в том они не знали меры;
В Японии – там были гейши
И славились среди старейшин
Своим изящным обиходом и тонким знанием искусств,
Они, замечу мимоходом, своих не продавали чувств!




А нынче на торги пошло уже душевное участье!
И даже до того дошло, что выдают корысть за счастье,
За гамму трепетной души!
Но нет души сейчас нигде,
И держат крепко всех в узде
Желанье, алчность, боль и грусть, что ж, как хотите, ну и пусть!»
Я мог сказать еще немало, но тут с дивана Лиза встала:
«Ха-ха, меня ты насмешил,
Ты лучше сядь и напиши,
По ICQ пошли соседу, меня своим не потчуй бредом!»
В руке ее бокал дрожал, а взгляд уперся, как кинжал,
В букет, лежащий на столе.
И, словно уголек в золе,
Тот взгляд налит был тайным жаром, шальное зарево пожара
Хранил в себе под дымкой серой, гореть хотел, не зная меры.

И вдруг раздался странный хруст, по звуку резкий и холодный,
Вот так, забравшийся под куст, раскусит кость кобель голодный,
И воцарилась тишина…
В ней шум житейский затерялся,
И только эхом отдавался
В ушах моих зловещий звук, морозом тлеющий по коже,
В нем боль гнетущая разлук переплеталась с мелкой дрожью;
Хлебнувшей горестей сполна,
Не знавшей, в чем ее вина,
Души смущенной и разбитой. И видел я – вино разлито,
А между пальцев ее белых, как будто из гранатов спелых,
Стекает яркий красный сок!
Пошевелиться я не мог,
Когда она ушла из зала, даже не глянув на меня,
А на столе свеча мерцала, как отблеск адского огня.
 
Я вышел вон из ресторана, вдохнул весенний воздух зыбкий.
Играя в партии «болвана», не мог смириться я с ошибкой,
Которой смысл не понимал!
Безвольно глядя за игрой,
Не угадал я тонкий строй
Ходов незримых и смертельных! Так в княжестве своем удельном
Банкует нехотя злой Рок, наверно, счастлив тот, кто смог,
Пока противник крепко спал
Иль книгу мертвых вслух читал,
Укрыться в крепости Фортуны и чудом выдержать осаду.
Бредя по улице понуро, я не скрывал свою досаду,
Рвал на куски букет несчастный
Уже без злости, безучастно.
Раздавлен и опустошен, приплелся ночью в темный дом,
Пиджак с плеча не стал снимать, в одежде рухнул на кровать.

Часы я сдал обратно в магазин, пусть это прозвучит неромантично!
Друзей я сторонился, был один и поступил надежно и практично.
Работу бросил, жил на эти деньги,
Все стало мне как будто нипочем,
Ходил я словно пьяный со свечой,
Искал по закоулкам человека, с которым можно разделить свой хмель,
И находил: распахнута от века людского братства маленькая дверь!
Ведет она в уютный кабачок,
Где скрипку робко трогает смычок,
Где с чаркою в руке, обняв соседа, на краткий миг забудем мы о бедах!
Пусть краток этот миг, но драгоценен, как старый пес он нам по жизни верен.
Еще писал научную статью
И тяжко вспоминал профессию свою.
Терзал в подвальной студии гитару, носил у сердца медиатр,
Дышал я жизни перегаром, наскучил глупый мне театр!

Да, поезд мой давно проехал мимо, и все эти прыжки – самообман,
Так что, когда мне предложили, завербовался и уехал в Казахстан.
Бежал я, как бежали воры,
Забывшие улики впопыхах,
На дальний путь сменявшие свой страх.
Стих шум толпы и горизонт стал четок, пропало мельтешение крыш,
Когда блеснул меж круглых сопок, как сабля, бешеный Иртыш!
Алтайский край, к себе ты манишь взоры,
Покрыты лесом твои горы,
В них русская мечта о вечной воле, сокрыта гладью синею озер!
Холоп, хлебнувший много горя, бежал сюда забыть позор
И строил хутор вдалеке.
И был успех в его руке,
В его желанье жить своим законом, по совести, с молитвою в душе,
Но и сюда домчались эскадроны, и красный флаг воткнули на меже.

Потом, при Сталине, построили заводы и плавить начали металл,
Железный дух советского народа над сопками цветущими витал.
Из ничего рождались города,
И сыновья народов братских –
Бакинских, ереванских, вятских –
Сюда съезжались по путевкам, работая за совесть и за страх,
И славились в газетах и листовках: «Какой металл добыли мы в горах!»
Спустя полвека грянула беда,
Из глупости возникнув, как всегда,
То рухнула империя Советов, по всей Евразии осколки разбросав,
Заводы замерли без денег и без света, немым укором мрачно став
Бездарному и вздорному правленью.
Но вдруг, «по щучьему веленью»,
Нашелся частный собственник рукастый, с цинизмом взявшийся за дело,
Станки, сырье распродавал он, наживу загребая смело.

Казахским бонзам открывать оффшоры был призван я как кондотьер,
Но вот наскучило мне скоро торчать средь офисных портьер,
Я брал себе еще работу,
Грузил руду, грузил металл
И заключать контракты стал
С работниками многих инофирм, слетевшихся, как осы на варенье.
«Покуда не окончен пир, успеть бы заработать на печенье», –
Подумалось в одну субботу,
И вот, преодолев дремоту,
Сидел в гостях я у коллеги: «Давай раскрутим вместе бизнес!»
Бровь шевельнулась у Олега: «А что, давай!» – он рюмки вынес,
И мы с ним тяпнули текилы,
Потом еще коньяк мы пили,
А как на пиво перешли – не помню; утром тормошил
Меня партнер, я встать не смог, шатаясь, повалился с ног.

Я спал, вцепившись в телефон, Олег потом мне рассказал –
Звонил и бредил все сквозь сон, но абонент не отвечал.
Мы торговали понемногу,
Менялся наших дней уклад,
Так, снявши потихоньку склад,
Дежурили по расписанью и принимали там товар,
Рекламе уделив вниманье, удвоили мы свой навар.
Да, мы шагали с жизнью в ногу,
И на широкую дорогу
Выруливал наш скромный бизнес, когда случился первый кризис, –
Не поставлял товар завод, оплаченный давно вперед.
Решать проблему было надо,
И, повернувшись к лесу задом,
Поехал я к поставщику – вопрос ребром воткнуть на месте;
Я верил свято, что смогу закрыть с успехом дело чести.

Приехав на разграбленный завод, я слушал перепуганный народ,
Которому не платят год, – кормил их скудный огород.
Они смущенно разводили руки:
Тебе, мол, нужен главный инженер,
Торговлю он ведет на свой манер,
Директор в отпуске и арестован счет, а предприятие – банкрот!
Найдя в каптерке инженера, я прошипел: «Возьми тебя холера!
Вы нас не кинете, уж дудки,
И был товар чтоб через сутки!»
Тот инженер газетку полистал: «А знаешь, парень, есть металл
Тяжелый, словно сердце человека, его здесь тырили полвека
И презирали втайне власть,
Продали бы, да вот напасть:
Не знают как – своих боятся, а ты тут можешь постараться
Взять дело под свою опеку!» Так состоялась «сделка века»!

Тантал в три раза тяжелее стали, но вот дороже в триста раз!
Мы за кордон его таскали не больше пары тонн зараз,
Еще бы! Был его вагон,
Мы были опытны, не сделали ошибки,
Такою партией не стали рушить рынки.
Работали ритмично, осторожно, не разевали рот, следили за карманом,
С оффшоров обналичивали просто мы деньги нашим заводчанам.
Как хитрый и отчаянный гурон
Или наследник, прозевавший трон,
Нам назначал свиданья инженер – в дорожных барах, тайных банях!
Пароль и отзыв ввел он, например, тыньге мы привозили в чемоданах…
Смотря на залежи купюр,
Я впал в какой-то странный сюр,
Теряло все житейский смысл, и чтобы с разумом поладить,
Желанья наши обгоняла мысль, мы начали безбожно тратить.

Купили два «Порше» кабриолета, да что зима, плевать, сейчас же лето!
Чем больше скорость – меньше ям, ну и работа слесарям.
Частенько заседали в клубах,
Текло шампанское рекой,
Манил я девушек рукой
И заливал им про Москву, имея оглушительный успех!
Особенно, не знаю почему, Неделя моды занимала всех.
Да, жизнь кипела в медных трубах,
Росло давление, и грубо
Свистел наш новый паровоз, людей он важных лихо вез,
Мелькали шпалы под ногами, а облака неслись над головами.
С похмелья взяв крутой разбег,
В своих глазах распух Олег,
Он рассуждал как олигарх и принимал как патриарх.
Меня не слушая давно, решил открыть он казино.

Я написал письмо Камилле и сразу получил ответ,
В ее обычном едком стиле был четко высказан совет –
Забыть ее и дальше жить.
Мол, Лизе куплена квартира,
Ну и она взбесилась с жира,
Тусуется и много стала пить, Камилла ей устала говорить,
Что главное для женщины – мужчина, а у нее на лбу морщина!
Скандал же громкий учинить,
Посуду в доме перебить
Для Лизы – пара пустяков! И нету мужика ведь рядом,
Чтоб надавать ей тумаков, а этот так, глядит белесым взглядом!
Все разрешает ей, избаловал ее,
Она же, дрянь, не ценит ничего:
«Возьмет в кровать своих вопящих кошек, к обеду только встанет ото сна,
Сошла с ума! За пафосным коктейлем, мерещится ей вечная весна!»

Я загорал с подружкой на Гавайях, когда стряслась беда – пропал Олег.
Где он, друзья, жена не знают; на голову свалилась, точно снег,
Проблема эта непростая,
Я побежал менять билет,
Еще не наступил рассвет,
Как я уже стоял в прихожей и молча тапки надевал,
Потом, спокойно и построже, вопросы долго задавал.
Его жена сидела злая,
Недаром, видимо, считая,
Что загулял ее супруг, он позволял себе такое,
Знакомых наших тесен круг; я понял вскоре – здесь другое.
Нет, не банальный адюльтер
И не уикенд среди гетер –
Причина затянувшейся отлучки. Ушел он рано, в шесть утра,
Серьезен был, как в день получки, лило тогда как из ведра.

Узнали в офисе, что взял он много денег и не сказал, на что они ему,
В морской пока я кувыркался пене, он клуб арендовал, зачем? И почему
Все делал втайне и украдкой?
Когда четыре дня прошло,
Тогда и время подошло –
Пошли и написали заявленье, дав делу по закону ход.
К работе оперов с сомненьем я относился, но народ
Сидел и бился над загадкой,
Ровесник наш, следак с тетрадкой,
Ходил за мною по пятам и собирал все показанья,
Его возил я тут и там, давал машину на заданье.
Работая на совесть, не за страх,
Как человек он рос в моих глазах.
Я впал в апатию, вся жизнь моя застыла,
До ночи в барах пил, потом болтал с Камиллой.

Мы говорили ни о чем – о снах, о музыке, о книгах,
О спиритизме под свечой, о гнусных власти перегибах…
Но вот в один из вечеров
Беседа наша как-то вязла;
Когда она совсем погрязла
В пучине вздохов, странных пауз, я закричал: «Да что с тобой?»
Она ответила не сразу: «Ты знаешь, что погиб Пьеро?» –
«Погиб?!» – не находил я слов,
Вдруг потрясенный до основ.
«Да, утонул, ныряя с аквалангом: в пещере зацепился шлангом
И в панике разбил фонарь и греб потом уж вглубь и вдаль…
Его нашли через неделю и привезли в гробу закрытом,
А после хоронили с шиком.
Ну, Лиза просто помешалась, заклеила бумагой окна,
Три дня в квартире запиралась, сегодня брат приехал только.

Ему открыла, вот чумичка! Брат к вечеру был сам не свой,
Кричал, шумел, как электричка, и бросился скорей домой,
Так и не съев с друзьями ужин;
На «скорой» Лизу увезли!
Врачи ей вроде помогли,
Лежит в коммерческой палате и улыбается уже,
А брат за все исправно платит и каждый час настороже!»
Обдумать все мне было нужно,
Камилле отвечал натужно
Еще я несколько минут, потом сказал: «Меня зовут!» –
И распрощался наконец. Согнулся, как усталый жнец,
Я над мобильным телефоном,
Потом стакан налил со звоном
И хлопнул залпом вискаря и выбежал из дома прочь;
Огнями фонарей горя, бескрайняя манила ночь.

Шел быстро, думал о покойном, мое лицо горело жаром,
Он прожил, делая добро, решил, дыша я перегаром.
О смерть! Какой ты сильный адвокат!
Пьеро был образцовым эгоистом,
И потому размашисто, плечисто,
С а м о з а бвенно  он любил! И в этом, безусловно, честен был
До самой гробовой доски! А что же я? В тисках тоски,
Себя я не терял, чудной аристократ,
Но воле, выдержке своей уже не рад,
Смотрел в себя с досадой и сомненьем,
Завидовал чужому исступленью.
Но хмель прошел как наказанье,
И бросил я самокопанье.
Что ж, спи спокойно рыцарь бледный, не разбудить тебя к обедне,
Тяжел последний твой покров, не встанешь, не расскажешь снов.

С утра очнулся, был в поту, звонок трещал, как бормашина,
Иду халатом пол мету и не пойму, да в чем причина
Визита раннего ко мне.
Дверь распахнул, за ней толпа
И не жива и не мертва.
Олег нашелся с пулей в голове и горлом перерезанным до уха;
Листая документы на столе, вникал я в объясненья, глухо,
Скрипя, как петли на ремне,
Треща, как старый пень в огне,
Звучал казенно мерный голос, все эпизоды доводя,
Приложен в папке чей-то волос, на отпечатки поглядя,
Скомандовал: «Ну ближе к делу,
Как обнаружили вы тело?
И кто, за что убил его?» – «Недостает сейчас всего,
Пожалуй, нескольких деталей, но мы убийцу задержали».

Так отвечал мне офицер и вдруг надолго замолчал.
«Когда его арестовали, он место сразу показал,
Где прикопали труп в лесу, –
Продолжил он, сменивши тон. –
На опознанье приглашен
Ты будешь завтра в два часа, пока поехали в отдел –
Посмотришь там в его глаза, поговоришь с ним, как хотел». –
«Сейчас я кофе принесу,
Хлеб, сыр, сухую колбасу;
Друзья, взбодримся, перекусим и сразу едем, не допустим
Мы белых пятен в этом деле, и дух пока еще мой в теле,
Клянусь, все силы приложу
И по закону накажу
Безжалостных, бессовестных убийц, на горе народившихся под Солнцем,
Их груз вины придавит ниц, и нечестивых путь прервется!»

Сидел в отделе бледный парень и в пол затравленно смотрел,
В кармане неуклюже шарил рукой в браслетах и сопел.
Он рассказал что не один,
Подельника вторые сутки ищут,
Но тот ушел, и в поле ветер свищет.
Они возили игровые автоматы, за ними приезжал Олег,
Возили контрабандой, для оплаты не брали ни платежку и ни чек,
А только звонкую монету,
Она везде в цене по свету!
Их дело пахло керосином, товар удачно распродав,
Они решили делать ноги, в карманы деньги рассовав.
«Последний нужен нам аккорд», –
Сказал подельник, хитрый черт,
Решил он «Есть товар!» сказать, а деньги просто отобрать
И быстро съехать за границу – безбедно жить в других столицах!

«Твой друг приехал на машине – смотреть товар, давать залог,
Подельник монтировкой его двинул, но вот не вырубил, не смог.
Они боролись и катались,
На помощь прыгнул я с ножом,
И – Бог меня не бережет –
Покойника хватил по горлу, и тот забился, захрипел,
Подельник же достал волыну, пока я с ужасом смотрел
На кровь, что на руках осталась,
На то, как тело извивалось,
И в голову всадил контрольный выстрел – поставил подпись и печать!
Я заорал: “Ты сумасшедший!” Тот ствол навел: “А ну молчать!”
К границе мчалися, как будто шарик в лузу,
Но в яме раздолбали шрузы,
Нас приютил мотель постылый, чинили долго там машину,
А делать нечего нам было, так и ширялись героином.

И вот подельник, гад проклятый, чернухи набодяжил мне,
Очнулся я уже в больнице, вскочил еще в бреду, в огне,
И бросился скорее к сумке
Смотреть на месте ли деньга,
В палате всех перепугал,
А в тайнике-то денег нет, а лишь проклятый пистолет!
Меня скрутили – и в кутузку, и там избили на закуску!» –
Закончил и замкнулся в думке,
Как будто бы водил он в жмурки,
Нелепый паренек худой, а я с затекшею ногой
Поковылял на выход к двери, и мне милее стали звери
С инстинктом крови и костей,
Чем люди с тупостью своей.
Я следствию все подтвердил – про казино, про автоматы –
И вышел… Дождик моросил, как в час раскаянья Пилата.

Я потерял обоих в один день – заклятого соперника и друга,
Казалось мне тогда – я словно тень, бредущая по замкнутому кругу!
Так стал вдруг бесконечно одинок,
Безгласен стал, бессилен!
И в памяти, поросшей былью,
Олегу мне теперь не дать совет, Пьеро не доказать, что я люблю сильнее!
Там, за незримою чертой, они вдвоем казались мне живее,
Чем был я сам. Я под дождем промок,
И чувств моих дрожащий огонек
Привел меня к жене Олега; ей рассказали все уже,
Она была белее снега, и врач сидел настороже.
«Скажи, скажи, за что его?!»
Не отвечал я ничего…
Она меня, рыдая, обнимала, и руки были сжаты в кулаки,
А зеркало напротив отразило – похожи на обрубки две руки!

На два отрезанных побега, не знающих, куда теперь расти,
Скрывающих свое больное эго в слезах трепещущей листвы.
Бесцельна наша суета,
Смешны тщеславие и гордость,
Когда хлестнет наотмашь новость,
Что мы любимых лишены, а значит, смысла лишены и цели
И брошены на произвол судьбы, на плоский горб коварной мели.
Недостижима берега черта,
И наша иссякает доброта.
Пусть не хотят, не ждут спасенья надежд узнавшие крушенье,
Наш долг святой – не дать угаснуть сердцам их бьющимся напрасно;
Теплом, заботой окружить,
Заставить их поверить – нужно жить!
Жить, для того чтобы любить и грех унынья победить,
Когда же он в душе низложен, наш путь по-новому проложен.

Я к Зине прикрепил охрану, важна для женщин защищенность,
Вставать ей приходилось рано, и пусть страдала ее скромность,
Но приходили гувернантки.
Готовить и стирать, гулять детей
Уже не приходилось ей;
С утра – бассейн и косметолог, потом занятия на курсах,
После обеда был психолог, учил о внутренних ресурсах,
Под вечер упражненья для осанки.
На блюде из ручной чеканки
Шикарный ужин при свечах. Когда же слезы на глазах –
Поход в театр, где много света, спортклуб и винная диета.
И Зина наша расцветала,
Она уже смеяться стала
За рюмкой бренди у камина и разминала мою спину.
Так день за днем текли рекой на берег осени златой.

А я был бледен и угрюм, нахмурен от тяжелых дум,
В делах же стал жесток и дерзок и с подчиненными был резок.
Но бизнес быстро процветал,
Сидел я в офисе часами,
И все плыло перед глазами.
И вот в один из светлых дней – «Себя ты, милый, пожалей, –
Сказала Зина вдохновенно и, посмотрев проникновенно,
Мне шею обвила руками, –
Скажи мне, что же будет с нами?»
Я взгляд отвел и опустил, она вдруг резко отскочила,
Как будто что-то я разбил, и, стукнув дверь что было силы,
Ушла, скорее убежала,
Лишь сумочка ее лежала
Заморской редкой марки «Зиркинд», пришедшая вчера посылкой,
По дорогому спецзаказу, с отделкою из дикобраза.

«Я уезжаю к маме в Тулу! – сказала Зина мне с утра. –
Не нужно мне твоих посулов, давно оставить мне пора
Тебя в покое, друг сердешный!
Эх, добрый, сильный человек,
Не коротать же так нам век!
Я не хочу ходить с охраной, имея множество врагов,
И не излечит мою рану вид полных денег сундуков!
На родине, порою вешней,
Когда заселится скворечник,
Мне счастья луч блеснет игриво, найти любовь – вот жизни суть!
Тряхнут мои коняшки гривой, и я открою новый путь!»
Тепло я с Зиной попрощался
И на перроне оставался,
Пожалуй, несколько минут. Куда идти? Нигде не ждут!
Сдержать слезу хватило силы. Я написал письмо Камилле.

Камилла быстро отвечала, что, мол, живет на Поварской,
Неделю моды посещала, что мост открыли над рекой,
Еще тоннель,
И можно мигом
Домчать до дач по Новой Риге.
И я спросил: «А как же Лиза?» – «Уже не ходит по карнизу!» –
Сухой и краткий был ответ. Камилле, в общем, дела нет!
Квартиру новую сдает,
Снимает где-то и живет!
Еще Камилла рассказала про клубы, странности друзей,
Про новые спектакли, бары, про экспонаты галерей.
«Послушай, как же я устал,
Как я безжалостно скучал
По нашей золотой Москве!» Она сказала: «Приезжай!»
И стало веселее мне, налил я стопку через край.

В аэропорт примчался аж за два часа до самолета,
С похмелья время перепутал, и мучила меня зевота.
Я доплатил за бизнес-класс,
В порыве ностальгии съел сосиску,
И вот уже под нос ириску
Сует с улыбкой стюардесса. «А я опять хмельной повеса!» –
Так про себя постановил, хотя, увы, таким не был!
Таможня, паспортный контроль,
Не понимая свою роль,
Я отыскал в толпе Камиллу, обнял ее что было силы,
И… скромный в щечку поцелуй, она шепнула: «Не балуй!»
Я вел себя как тот нефтяник
Или заслуженный полярник,
Дурной энергией своей пугая городских людей.
Но это нравилось Камилле, она сказала: «А ты милый!»

Болтая, мы на выход пробирались, и от таксистов отбивались,
Но вдруг застыли, онемев, на стену будто налетев.
Напротив нас стояла Лиза,
Была бледна, смотрела прямо.
Картина вырвалась из рамы
И полетела на меня! Бровей разлет ее упрямый и очи полные огня
Впечатались мне в душу крепко, моя рука дрожала мелко,
И я собрал ее в кулак.
«Ну, милая, вот значит так!» –
Разбила паузу Камилла. «Болтать поменьше надо было!» –
Сказала Лиза ей в ответ. Они стояли и ругались, а до меня и дела нет!
«Эге! Послушайте, ребята! –
Как будто бы глотая вату,
Я вдруг натужно закричал. – Да прекратите вы скандал!
Пойдемте выпьем, посидим, все остальное – черт бы с ним!»

Мы добрели до бара в Новотеле, я заказал «Розэ Кристалл»,
«Шампанское рождает негу в теле, бодрит еще, когда устал», –
Я тщетно быть старался светским,
Пока бокалы наливал,
И с Лизы глаза не спускал.
В джинсовом выцветшем костюме и в кедах с красными шнурками
Она смотрелась непривычно, как китель с черными очками.
«Ты собралась, видать, в поход,
На поиски забытых мод!» –
Сказала едко вдруг Камилла, а Лиза нервно закурила.
«В таком наряде мне не жаль нарушить вашу пастораль!» –
Так Лиза отвечала мило.
Камилла же наотмашь била:
«Играя в скромную пастушку, ты пасторали не нарушишь!»
Я крякнул, вымучил улыбку и заказал еще бутылку.

Под этот странный разговор мы выпили бутылки три,
Не лез я в их дурацкий спор, но чувствовал – лицо горит.
Они рубились и боролись,
А я, как дама на балконе,
Сидел, сжимал цветок в ладонях
И ждал, когда же витязь гордый, преодолев в борьбе упорной,
Платок мне на копье протянет и под трибуной скромно встанет.
Такая роль не для меня!
И пошутил на злобу дня.
Насчет блондинок и брюнеток сострил чего-то невпопад,
Они ругаться перестали, так глянув, что и сам не рад,
Я вдруг соврал, что есть сюрприз,
Что столик в клубе «Парадиз»
Заказан был еще вчера, гуляем с ночи до утра!
Туда ворвемся под хмельком, а здесь закончим коньяком.

И заказал «Луи XIII». Бармен как будто отжиматься
Метнулся к полке с коньяками, достал дрожащими руками
Хрустальный штоф, как эликсир,
Немного подождать просил
И к рюмкам свечку подносил.
Завороженно смаковали напиток целых пять минут.
«А все-таки клопами пахнет», – все рассмеялись дружно тут.
«Бармен, милейший, дай нам счет,
И за коньяк тебе зачет!»
Я сунул в папку «Визу голд», еще изрядно чаевых,
Сидел у бара прям и горд, пришел бармен и дал под дых:
«Я очень сильно извиняюсь,
Так уж поймите, оказалось,
Кредитных карт к оплате счета, увы, не можем мы принять!
Сломалась связь!» Ну вот проклятье, что за «совок» ни дать ни взять!

Наличных явно не хватало, уж больно дорог был коньяк,
И Лиза кошелек достала, но я, как с гонором поляк,
Сказал ей: «Этому не быть!
Тут шутки вздумали шутить?
Я в состоянье заплатить!»
И снял с запястья новый «Ролекс». «А ну, бармен, возьми залог!» –
«Ты прекрати дурацкий комикс! Ты лучше выдумать не мог?
Что, насмотрелся сериалов?» –
На это Лиза отвечала.
Ее Камилла поддержала: «Часы ведь дорогая вещь!
Такой бросаться не пристало, а лучше для себя сберечь!»
Как человек из анекдота,
С ленцой изобразив зевоту
И вынув сигарету изо рта, я заявил, цедя слова:
«Мне для друзей и для подружек таких не жалко побрякушек».

Тут Лиза «Ролекс» запустила прямехонько мне в правый глаз
И побежала что есть силы, я кинулся за ней тотчас:
«Да стой, ты что, осатанела?»
Мы пробежали холл отеля,
Мне было тяжело с похмелья,
Но я терпел, не отставал, вот всю стоянку пробежал,
Через дорогу проскочили, как только нас не задавили!
Потом к забору, через лес,
Вселился точно в нее бес!
Она помчалась вдоль забора и добежала до ворот,
А в них цистерна заезжала, стекал по лбу соленый пот…
Как вихрь промчались мы в ворота,
Бежим, а рядом самолеты,
Нам вслед свистят, гудят, кричат, но силы нету отвечать,
Или ее я догоню, иль сам себя похороню!

Бегу, слетели с ног ботинки, и начало в висках стучать,
Но босиком и по бетонке ее я начал догонять.
«Ну, стой же, черт тебя возьми,
Ты что, с ума сошла совсем,
Бежишь по взлетной полосе!»
Вдруг за спиной раздался гул, то аэробус шел на взлет.
«Эй, Лиза, стой, да стой же, дура! Смотри, за нами самолет!»
Она со страхом развернулась,
И мы с разбегу с ней столкнулись,
Упали прямо на бетон, а самолет ревел, как слон.
Он был огромен и ужасен и был по-своему прекрасен.
Мы в страхе замерли, обнявшись,
К бетону трепетно прижавшись.
К нам приближался гром турбин, ревущих из своих глубин.
Звук адских труб и горних звонов перемешался в страшном стоне

Огня, вопящего в неволе. Рожденный будто страшной болью
Упругого горячего металла, летел тот стон, струя его хлестала,
Как страшный бич, по нашим душам
И по распластанным телам.
И будто ровно пополам
Я был расколот этим звуком, и часть одна, летя в геенну,
Вдруг заходилась сердца стуком, дрожала, напрягая вены,
Ну а другая половина,
На гребне яростной лавины,
Неслась в долину полной света, свободной, радостной мечты,
И златом, серебром одета, бежала жизни суеты.
Но одинок был тот полет;
«Не мой пока еще черед», –
Подумал я и возвратился к земной, страдальческой юдоли,
Прижавшись крепко к плитам ухом, и, переполнен страхом, болью,

Я выл сквозь стиснутые зубы, раздавлен и расплющен, уничтожен,
А Лиза дергала руками, во сне так дергают похоже.
Мы, оглушенные, лежали долго-долго,
Или, быть может, так казалось нам,
Счет потерявшим и минутам и годам.
От радости, что жив, я улыбнулся, а Лиза начала рыдать.
Потом приехала охрана, и приказали тут же встать,
В машине зачитали нам права,
Не слушал их, шла кругом голова.
Все тело стало ватным гулким, горели уши как в огне,
Лежали ноги, будто чурки, стекали струи по спине,
Но, наконец, я отдышался,
На Лизу посмотреть боялся,
И, исподлобья бросив взгляд, я вздрогнул, будто бы разряд
Прошил меня электрошоком: сидела Лиза ко мне боком,

И взглядом пафосно-набожным стремилась в сказочную даль.
Кулон, сжимая осторожно, она, как старый пономарь,
Беззвучно шевеля губами,
Шептала что-то про себя!
Да… Между нами говоря,
Я думал – точно помешалась! Она в машине оставалась,
Когда меня ввели в отдел, возиться с нами не хотел
Дежурный, грубо пробурчал:
«Скажи, начальство чтобы ждал!
Запри внизу их за каптеркой, обоих, с этою “актеркой”!»
Пошли и Лизу привели и вниз пройти нам помогли.
Мы молча в комнате сидели,
«Мерзавец ты, подлец, бездельник!» –
Она вдруг громко закричала и налетела на меня;
Охрана быстро прибежала и захотела нас разнять,

Но крикнул я: «Не подходить!» – и Лиза стала меня бить.
Об лоб мой, плечи и виски она отбила кулачки
И в ярости своей бессильной
Вдруг укусила за плечо.
Ее я обнял горячо:
«А мне не больно, мне приятно, давай кусай, кусай еще!» –
«Ты извращенец, гад проклятый, не будешь никогда прощен!» –
«Все хорошо, ты успокойся,
Я все решу, сиди, не бойся,
Дай мне буквально пять минут, торчать нам не пристало тут».
И Лиза, густо покраснев, ладонью щеку подперев,
На стул со вздохом опустилась.
Я постучал, и дверь открылась.
Прошел в носках по коридору к начальнику в далекий кабинет,
Договориться бы без ссоры! Но, оказалось, его нет.

Все ждал и ждал замерзли ноги, с охранником сходили в «Дюти Фри»,
Купили кеды мне, ребятам пива, воды и шоколадку «Бон Пари».
Я там со всеми подружился,
Когда начальник появился.
Сказав, чтоб я не торопился,
Охранник четко рассказал, что я за чокнутой бежал
И спас ее, рискуя жизнью! Чуть не сказав: «Служу отчизне!» –
Я сделал характерный жест.
Начальник в ящики полез,
Достал конверт и написал на нем сто тысяч, потом все стер,
И «Зиппо» щелкнул, искру высечь, затем продолжил разговор:
«Ну что сидишь? Давай за дело!»
Тут «Визу Голд» достал я смело:
«Скажи ребятам проводить, и мы расстанемся друзьями!» –
«Проводят, так тому и быть, но не дружу я с чудаками!»

Я обнулил два банкомата, чтоб обошлось без протокола,
Камилла трубку не брала: не поняла, видать, прикола.
Ну что ж, пойду один за Лизой,
Да, я робел ее теперь,
Сидит одна, как в клетке зверь!
Но Лиза оказалось очень милой, меня к тому ж зауважала,
Когда охрана собралась, нам руки жала, провожала!
«Как это сделать ты сумел?
Прощался с нами весь отдел!» –
«Я разобрался очень быстро, сказал им, что ты дочь министра!» –
«Ты все остришь, все со смешком, как по пробору гребешком!»
Сказал себе я – «помолчи»,
Забрал решительно ключи
И сел за руль ее «Порше»; она сказала: «Ты же пьяный!» –
«Да ладно, перестань уже, я трезв совсем, и это странно,

Пока я бегал за тобой, хмель испарился сам собой». –
«А трезвый ты ничуть не лучше! Все время что-то отчубучишь!»
Стоянку оплатил я в кассе, и мы с ней съехали на трассу.
Шуршали шины по асфальту,
Он отливал таинственным огнем,
Такого не увидишь днем,
И был асфальт похож немножко на лунную в воде дорожку.
В Крыму я плавал по такой, казалось, звезд коснусь рукой!
Звучал под сердцем томный альт,
И был уютен скал базальт.
Тогда я полон был мятежных сил, еще не знал своей судьбы,
Стремясь вперед, еще не бил свой лоб об острые углы.
Волна несла свое признанье,
И ночь таила обещанье,
Я верил в дружбу сил природы, я верил в братство и в любовь,
В блаженство тихое свободы, в горячую мужскую кровь!

Сейчас все стало по-другому, я стал задумчив, стал угрюм,
В час отдыха и в час веселья, склоняюсь от тяжелых дум,
Но в сердце жив тот плеск приветный
У кромки неприступных скал,
Твой звук давно меня ласкал!
Вдруг за знакомым поворотом стал виден наш огромный город,
Мерцали огоньки в ночи, собрались будто светлячки
На странный пир среди равнин,
И кто их тайный властелин?
Мерцанием свечи какой увлек их всех он за собой?
И вечно ли свечи горенье? И мучат ли его сомненья?
Зачем привлек ты нас к себе?
Что толку в этой суете?
Из тени благостной лесов, из сочной тишины долин
Несет нас быстро колесо, к тебе летим, бежим, спешим!

Нам ничего не обещает суровый гений городов,
Но дерзновенная толпа к нему стремится вновь и вновь!
Я посмотрел тайком на Лизу,
И показалось тогда мне –
Мы с нею на одной волне!
Она задумчиво смотрела на окон разные огни,
А те скрывали свою драму и нам светили, как могли.
Она заметила мой взгляд,
И я сказал ей невпопад:
«Эй, Лизанька, очнись, родная, прости, я адреса не знаю!» –
«Что? Адрес?! Он еще зачем? Тебе не нужен он совсем!
Я в клуб поеду «Парадиз»,
А ты к Камиллочке катись!
Она тебя уж заждалась, ведь ты звонил ей только что!
Ой, слушай, не вращай глазами и не скачи, как конь в пальто!» –

«Пока я размечтался здесь, в моем ты рылась телефоне!
В ком гордость, совесть еще есть, тот честь так быстро не уронит!» –
«Ты, значит, так заговорил!
А ну-ка, тормози машину!
Вали! Тебе я плюну в спину!» –
«Невежливость на хамство умножая, ты, Лиза, портишь образ свой!» –
«Что-о-о?! Тебе не нравится такая?! Давай езжай к себе домой!
В моей машине погостил?
И чтоб тебя и след простыл!» –
«Нет, нравишься, – я прямо говорю. – Да, Лиза, я тебя люблю!
Да, всей душой люблю и кровью, и в сердце отдается болью
Мне каждый шаг неверный твой!
Меня ты гонишь к той, другой,
Но знаешь, у меня к Камилле ни страсти нету, ни огня!
Ведешь себя ты очень подло! Так по-простому говоря!» –

«Нет! Он еще рядится в тогу! Собрался мне читать мораль!
А где ты пропадал так долго? Теперь вернулся! Очень жаль!
Да лучше б мне тебя не знать!
Ты ветреный и вздорный человек,
Прыжки одни и глупый бег –
Вот твой удел, нелепый и смешной, и даже было бы грешно
Вдруг положиться на тебя: ты не продержишься и дня,
Чтобы «Петрушку» не свалять;
Мне надо было понимать,
Держа тебя в своих объятьях, что так легко погладить платье,
А сердце с складкою любовной уже не будет биться ровно!
И я одна! О Боже мой!
Из-за меня погиб другой!
Так грех жестоко мой наказан, душа тобою, как проказой,
Моя давно уязвлена, я не для счастья рождена

И буду жить с клеймом ошибки на биографии своей!»
Кривой я не сдержал улыбки и отвечал ей еще злей:
«Любви без денег нелегко,
Но вот купить ее нельзя!
И наша трудная стезя –
Решиться, что для нас важнее – влюбиться вопреки всему
Или продумать повернее, как жить в достатке самому!
Такой в сердцах у нас порядок:
Не нужен без любви достаток!
А ты от страха за себя вдруг отрекаешься любя!
Одной рукою обнимать, другой подарки принимать
Тебе казалось очень умно,
Но было пошло и безумно!
Не надо на меня валить свои грехи, и так довольно
Я сделал зла, с ним трудно жить, и понимать мне это больно».

Забито Лиза в кресло вжалась, смотрела дико на меня:
«Останови! Мне нужно выпить! Такого не припомню дня,
Чтобы такие оскорбленья
Мне приходилось выносить!
Тебя могу я попросить
Купить бутылку коньяка?» – «Сейчас куплю, наличных нету…» –
«Ну у меня возьми пока!» Схватив разменную монету,
Я тормознул без настроенья,
Да что еще за наважденье –
Опять давиться коньяком! Эх, вкус его давно знаком,
И он стоит особняком, суть этого напитка в том,
Чтобы под вечер, у камина,
Спокойно сесть с сигарой длинной
И запах долго смаковать и по глоточку отпивать,
А в разговоре с недомолвкой уж лучше бы напиться водкой!

Я по пластмассовым стаканам разлил дешевый «Арарат»:
«Так выпьем за тебя, родная! Тебя я видеть страшно рад!
За твой характер дерзкий, гордый,
За красоту твою и стать,
За то, что довелось узнать
Мне тайный свет твоих очей! И в череде бездарных дней
Он был звездою путеводной, горящей властно и свободно!
Ты, Лиза, для меня одна!»
Я осушил стакан до дна.
«Ты прежде так не говорил! – мне Лиза тихо отвечала. –
Упреки, подозренья и вопросы я только от тебя и знала,
Ты говоришь – и Боже мой!
Сама себе кажусь другой!
Любимой, верной и счастливой! Но это лишь слова, мой милый!
А ведь поступок должен быть! Меня ты можешь удивить?» –

«Что, удивить? Рискну, пожалуй! – мне в голову ударил хмель. –
Историю из жизни старой я расскажу тебе теперь.
Любил тогда я символы и пафос
Широких жестов напоказ,
Романтику мальчишеских проказ!
И девушку задумал поразить – подарок дорогой ей подарить
Как амулет и обещанье, как затаенное признанье
Особой стати наших дней!
Я жил и грезил лишь о ней!
Пахал, как раб полуголодный, и часики купил «Гризогно»!
Но мелочный души порыв был вдруг наказан смехотворно!
Часы на ней уж красовались,
И хоть не раз мы поражались
Игре случайности жестокой, но рассуждали однобоко!
То, что нас страшно удивит, других едва развеселит!» –

«Ах ты, подлец! Полчеловека! Вот отчего ты запропал!
Ни бэ, ни мэ, ни кукареку! Так сам себя ты ощипал!
И в суп сгодишься тушкой дряблой!
Ну надо же, подумать только!
Ни дать ни взять свинья в ермолке!
Из-за поганой побрякушки состроить дикую обиду!
Да ты не стоишь и полушки, а мужиком казался с виду!
Иди играй в бирюльки с мамой,
С тобой не оберешься срама,
Ты мелочный, ничтожный, жалкий жлоб, унылый узник маеты,
Пустой и обреченный, точно гроб, лишенный жизни и мечты!
Тебя бы просто взять и закопать!
Ну что тебе нотации читать!
Ты беспросветен, туп, потерян; как старый пень, самоуверен,
Приговорил себя ты сам – гниешь и пахнешь по ночам!»

Ногтями впился я в ладони, ну как, пойми, себя сдержать?
Хотелось взять ее за горло, чтоб не могла она дышать!
Чтобы заткнулась навсегда,
Как течь на лодке мирозданья!
Какое вредное создание!
Добра в ней не найдешь под лупой, и для себя я так решил:
Что из-за бабы этой глупой не погублю своей души!
Что с нею ждет меня беда,
И прорастала лебеда
На грядках памяти моей. От самых лучших своих дней
Я отрешался молчаливо, нет, это не было тоскливо,
Так ампутируют, наверно,
Полпальца съеденных гангреной,
И, несмотря на боль потери, наш дух скорее жизни верит.
Ударил я по тормозам, ушел, не глядя ей в глаза!

Сбежал к Москве-реке до парапета, манила темная вода,
Играло в ней мельканье света, я в небо обратил глаза.
В разрывы туч Луна смотрела,
И показалось в краткий миг –
Меня заметил ее лик
И тянет бледные лучи к моим глазам, моим щекам,
И растворяет плоть мою, и лишь одни глазницы там,
Где трепетал мятежный взгляд,
И губы жаром не горят;
Бесстрастный вдруг ощерился оскал, довольством вечным он блистал
Отполированных сияющих костей, в тени клыков, охочих до гостей.
Но вот Луна зашла за тучи,
И свет ее меня не мучил.
И, сжав руками голову свою, я закричал: «Люблю, люблю, люблю!»
И обернулся – джип стоял на месте, в туманном сумеречном блеске.

Не видел Лизу я в салоне, вокруг машины марево сияло,
Пронесся грузовик со стоном, тревожно сердце застучало.
Я подошел и дверь открыл,
Щелчок заставил меня вздрогнуть,
И, прикусив на пальце ноготь,
Я посмотрел – она склонилась, закрыв руками бледное лицо,
Я рядом сел, она скривилась, и взгляд скользнул через плечо.
«Ты что, чего-нибудь забыл?
Как я хочу, чтоб след простыл
Твой из души моей несчастной, чтобы погодою ненастной
Он потерялся, растворился и больше ты не появился!
О, негодяй, подлец, подонок!
Ты был, наверное, с пеленок
Проклятый мерзкий неудачник, завистливо держа подсачник,
Смотрел ты на чужой улов, как бестолковый рыболов!

А-а-а! Как же ты меня достал! Все отравил, все искусал,
Как псина с бешеной слюной, и не спасет меня другой,
Увы, уснул он вечным сном,
Замученный несчастной дурой,
Зачем была я вредной, хмурой,
Когда подарки он дарил и комплименты говорил!
Ах, как он ждал меня, встречал! Ни разу он не опоздал!» –
И Лиза громко зарыдала.
«Наверно, тему исчерпала», –
Так про себя подумал я, но злость оставила меня.
Сидел спокоен, равнодушен, и было лишь немного душно.
И вот, не знаю почему,
Но безразличью своему,
Скажу вам прямо, поражался! И даже как-то растерялся,
Был словно отделен чертой от Лизы, страстной и живой.

«Так это, значит, ты – улов? – вздохнув, неспешно отвечал. –
Прости, не нахожу я слов для тех, кто так позорно пал
В моих глазах, в глазах друзей!
Улов! А сказано как верно!
Тупая рыба, несомненно,
Заглотит яркую блесну хоть в виде дорогих часов!
Ну а потом ее берут и отцепляют от крючков
И словно экспонат – в музей;
Как чудо дивное морей
Сажают в новую квартиру, о нет, она свободна с виду
И плавает легко от стенки к стенке, ей ставят, цокая, оценки,
Какая ловкая она,
Как хороша она, стройна!
И украшает как собой аквариум с морской звездой!
Увы! Удел какой ничтожный, приправленный снобизмом ложным!» –

«Да, я жалка, растрепана, несчастна, и к горестям моим все безучастны!
Все предали, все бросили меня, во тьме ночной осталась я одна!
Наедине с жестоким трупом,
Влачащим в теле злые дни,
Горят бездушные огни
В глазах его, для радости потухших, взирающих бесстрастно, равнодушно
На боль мою, умноженную скорбью! Никто не наклонится к изголовью
Страданьем запечатанного ложа,
И умирать одной, похоже,
Мне суждено, таков мой путь! О, пропади, забудь меня, забудь!
О, растворись со мглой тумана, которую лучами рано
Рассеет утреннее солнце
И осветит мое оконце!
И образ засияет милый, того, кто отдал мне все силы,
Кто так безропотно любил, так мало, но достойно жил!» –

«Да… Чтобы Мертвого любить -  не надо терпеливой быть,
Помянем редко мы худое тому, кто вечным спит покоем,
Оставив мир грехам чужим!
И главное достоинство его –
Не совершит он  ничего,
Он не обидит и не сделает ошибки, насмешки не хранит в углах улыбки,
Усопший ожидает в час любой нас за могильною плитой!
Он верен, постоянен, нелюдим,
Встречает нас всегда один,
Он не смеется глупым смехом, не ходит с пьяною гурьбой,
Не врет соседям на потеху, не пустит друга на постой,
Но, Лиза, ты должна понять –
Уже не может он дышать!
Не может теплыми губами согреть прохладную ладонь,
Не может долгими ночами в камине разводить огонь,

Среди беседы остроумной он не полезет в жаркий спор,
Он на коне, полубезумный, не полетит во весь опор
И не заслужит восхищенья
В глазах красавиц и детей.
Среди тиши ночных аллей
Не будет биться его сердце, и в ожидании, чтоб согреться,
Не распалить ему желание, читая милой обещанье!
Покой его отдохновенья
Не тронет наших душ смятенье.
О, Лиза, дай мне твою руку, я прикоснусь губами к ней,
И пусть безжизненная скука исчезнет в вихре наших дней,
Мечты пусть яркой обновленье
И к счастью вечное стремленье
Находят путь в сердцах живых; обида, грусть – забудь о них,
Дай мне прижать тебя к груди, поверь, невзгоды позади!» –

«Ты говоришь так много слов, трясешь, как грушей скороспелой,
О как же мне вернуть тот день, когда была я сильной, смелой,
Вернуть, как легкость бытия?
О как жила я беззаботно,
Мне раскрывали дверь охотно
И каждый клуб, и каждый дом, ну а теперь с каким трудом
Дается каждый выход в свет! Как будто пакостный сосед,
Которого не знаю я,
Под злобный клекот воронья
Живет со мной за тонкой стенкой и тайно пожирает силы,
А я сижу, обняв коленки, – такая вот цена, мой милый,
За то, что смела я любить!
О как же мне тебя забыть?!
Как снова обрести свободу, как снова вырваться в полет,
Как сбросить тяжкие оковы, убрать с души тяжелый гнет?» –

«Эх, Лиза, милая моя, лучами красными горя,
Восходит солнце новой жизни, зачем ты предаешься тризне
По быстро прожитым годам?
Дается нам с трудом прозренье,
Оно для нас как потрясенье,
Да, мы не можем жить, как раньше, бессмысленно и второпях;
Меня во всем ты обвиняешь, твое сомнение и страх
Находят шаткую опору,
Вздыхая, ты идешь, как в гору.
Пойми, что я не отвечаю за ход незримый наших судеб,
И также маюсь и страдаю, и вопрошаю: “Что же будет?”
Но я всегда благословлял
И с тайным счастьем вспоминал
Минуту нашей первой встречи, твой взгляд загадочный, манящий,
Не будет пусть фигурой речи наш путь, над суетой летящий!»

Вдруг Лиза горестно вздохнула и на плечо склонилась мне,
Слезинка по щеке скользнула, мы притаились в тишине,
Как будто за вуалью легкой,
За тонким пологом блаженства,
Когда коснется совершенство
Нас дуновением своим, когда рассеются, как дым,
Сомненья, страхи и печаль, когда себя уже не жаль,
Когда сквозь морок наважденья
Надежды видим пробужденье.
Я гладил золотые кудри рукою, мокрою от слез,
И вдруг увидел над рекою – парит вдали Хрустальный мост.
Нет, это было не видение,
И зачарованно глядел я
На арки из железа и стекла, внизу Москва-река текла,
Мне страстно захотелось жить, страдать и верить и любить.








Эпилог

Наутро было пасмурно и хмуро и шел несмелый первый снег,
Дымился на столе окурок, лежал остывший чебурек.
Я кофе пил из красной чашки,
А Лиза собирала чемодан,
Мы улетали в Казахстан.
«Нам нужно выехать пораньше и в бар зайти забрать часы!» –
Так Лиза здраво рассуждала, улыбку прятал я в усы.
Она вдруг встала у окна,
Я обнял нежно ее стан.
«И каждая снежинка уникальна», – она промолвила печально.
Снежинок наблюдая краткий путь, сказал ей: «Лиза, в этом суть,
Что, брошены безжалостной судьбой,
Мы только ожидаем жребий свой:
Кому-то суждено упасть на камни, кому – на ложе мягкое земли,
А мы с тобой растаем на ладонях, познав короткий миг любви». –

«Нет! Никуда с тобою не поеду! – в ее словах звучал надрыв. –
Чего гадать, крутить монету, кидаясь головой в обрыв?
Вдруг бросить все? Какой резон?
Москва мне дорого досталась,
Как я старалась, пробивалась
И добивалась положенья, друзей, партнеров уваженья!
Как связи строила с трудом, работая на «Модный дом»!
И вдруг уехать в Казахстан!
И по утрам цедить айран!
Да здесь меня забудут через месяц! Потом не спросят, как зовут!
Ты что стоишь за занавеской? Мой ум, скажи, еще ты тут?!»
И Лиза, сбросив мою руку,
Из багажа достала куртку.
Я сигарету закурил, вздохнул, потом заговорил:
«Ну что еще тут за скандал, я, в общем-то, тебя не звал!
 
Здесь у тебя серьезные дела, прически, кастинги, примерки,
А я некстати, как всегда, вдруг лезу с собственною меркой;
Две шахты, доля в нефтебазе,
Склады, забитые металлом,
Аврал на производстве за авралом –
Все это просто ерунда в сравнении с неровной строчкой!
Ну, ладно, Лиза, не беда, поставим запятую рядом с точкой!» –
«Меня ты сделал декабристкой!
Еще вчера была модисткой,
А ныне – как тяжел мой труд – во глубину сибирских руд
Иду за краткое мгновение! О Бог мой, дай же мне терпенье
Хранить мерцающий огонь,
Прикроет пусть его ладонь
От ветра вкрадчивых дыханий, от сквозняков и от порханий
Нелепых бабочек ночных, от жестов грубых и простых!

От глупости провинциальной, чванливо травящей талант,
От скуки долгой ожиданья, когда ты сам себе не рад,
Блуждаешь по пустому дому,
Впадая в тяжкое уныние!
И пусть не будет и в помине
В союзе нашем лжи и фальши, решать – “А что же делать дальше?” –
Пусть помогает откровенность, потом, когда наступит зрелость,
Пусть остается незнакома
У дальнего судьбы перрона
Нам тяжкая на жизнь обида, и нудной фразою избитой
“А вот тогда-то, если бы…” мы не обклеим все столбы
На незнакомых перекрестках,
А на родных своих подмостках
Пусть доиграем, допоем, и, верны долгу, как артисты,
Мы вместе под руку уйдем, и рухнет занавес со свистом!»

Я слушал Лизу, и тогда моя душа вдруг воспарила,
Скажу вам больше, никогда не понимал с такою силой,
Как важно, что ты не один,
И что любить имеешь смелость,
Как благородна эта дерзость –
Сжимать в руке любимой руку и верить – это навсегда!
На чистой тонкой ноте звука польется вешняя вода,
Капель эмоций, чувств поток,
Да, если полюбить так мог,
Достоин зваться ты мужчиной, достоин полной жизнью жить,
И не сгибать под ношей спину, а каждым мигом дорожить.
Открылось, время – это море,
И раз дарована нам воля,
То без проторенных дорог пройдем мы, перейдя порог,
И на волне, крутой, опасной взлетим над бездною ужасной!

Я осознал тогда друзья – беспечным быть уже нельзя,
А посреди стихии жизни, себе во благо и отчизне,
Свой шаг рассчитывать верней,
И в пику мелочному злу
Вести по-крупному игру!
Эх! Маета интриг и сплетен пусть полыхнет в твоем костре,
Любовь моя, одна на свете вовек пребудь в одной поре,
Будь маяком судьбы моей
До самых до последних дней!
Вперед, вперед, пусть вольный ветер раздует наши паруса,
Надежды луч беспечно светит на голубые небеса!
Семь футов будет пусть под килем –
И в добрый путь, за милей миля!
С улыбкой тонкой на устах, отбросив суету и страх,
Я нерушимо в счастье верил, с любимой выходя за двери!


Конец



 Текст и аудиокнига с музыкальным сопровождением в приложении к 65 номеру журнала Esquire. Аудиокнига без музыки на сайте www.newagepoem.ru

сайт автора www.orlis-poetry.ru