1.
Я не знаю, что случилось?
Я не знаю, что же сталось?
В голове не мысль сучилась,
а прялась моя усталость.
Выливалось на просторы,
выплывало над зарёю
солнце яркое как взоры,
мне мерещилось порою...
2.
Проплывало в одичанье
раскалённое оно.
И звенящее молчанье,
как немое шло кино.
Занавешено туманом
прослезилось вдруг окно.
Полилось в сердца обманом
синеблузое рядно,
одичавшее в просветах,
закурлыкало в степи.
И висели на повети
синеватые стихи,
что озябли и продрогли
на ветру суровых дней.
Колченогие дороги
искалечили коней.
Припадая, шли понуро
и, тревожась без конца,
два гнедых и два каурых,
но беззубых жеребца.
Вспоминая быль седую,
мимолётности успех,
против воли протестуя
поднимают грусть на смех
недостойные смиренья
в опрометчивости злой.
По осоке сновиденья
не присыпанной золой
я скитался под звездою,
разгоревшейся к утру,
гнал табун не к водопою,
гнал его я на зарю
не оснеженного счастья,
на восход печальных склок,
по которому умчаться
в даль безумия не смог.
Потому сижу карпея
над строкою зоревой,
перед будущим робея,
поседевшей головой
понимаю, сердцем чую:
не напрасно было так,
но себя опять бичую,
а за что, понять никак
не могу. И вновь вскрываю
вены грусти и тоски,
провожая в небе стаю,
поднимаюсь на носки
в стременах, сжимая плети,
понужая тишину.
А туман кадит на плечи,
режет грустью по окну,
занавешенному болью
одурманенных времён.
И скачу я по раздолью
с полной выкладкой имён,
прозвеневших не в когда-то,
а оставшихся навек
в небосклоне, как богатство,
что придумал человек.
Вероятностный неверен
тот посыл не скандачка.
И стоял я, будто мерин,
изработаны бока
однозначностью подлунной,
в звёздной выверенности миг,
где играл оркестр заумный,
и купоны ветер стриг.