ПОГИБШЕМУ ДЕДУ
Абашкину Андрею Архиповичу посвящается. Светлая память!
Я тебя не знала, не любила,
впрочем, в этом нет твоей вины.
Ты, наверно, добрым был и милым,
дед мой, не вернувшийся с войны.
Двадцать лет неполных разделяли
твой последний вздох, мой первый крик,
и в мои тревоги и печали
ты своей душою не проник.
Да и мне не испытать той боли,
не увидеть даже в страшном сне
бомбой развороченное поле
и от крови побуревший снег.
Как за жизнь цеплялся ты упрямо,
повторял в горячечном бреду
имя своей дочки — моей мамы,
вдалеке не верившей в беду.
А в унылых госпитальных стенах
ты еще успел в окно взглянуть,
и вздохнул, и вырвался из плена
жгучей боли, раздиравшей грудь.
За окном звучал в капельном звоне
зов твоей несбывшейся весны…
Я склонюсь перед тобой в поклоне,
дед мой, не вернувшийся с войны.
ЧЁРНЫЕ СУХАРИ.
Светлой памяти мамы
Абашкиной Марии Андреевны
посвящается.
Рассказ "Чёрные сухари" http://www.proza.ru/2012/03/09/1879
Он, уходя на фронт, сказал:
«Вернусь , и мы сыграем свадьбу.»
Сияли нежностью глаза. . .
Вот только боль из них убрать бы.
«Суши , родная, сухари.
Боюсь, что голод будет, всё же.
Гостям, гулявшим до зари,
Их как пирожные предложим.
Вернусь, и будешь мне женой!»-
Сказал он, и умчался в небо.
Как сокол. Как орёл степной,
в кровавый бой, в легенду. . . в небыль.
Она сушила сухари,
Ломти от пайки, отрезая.
Она сушила сухари,
оголодав и замерзая.
И сдерживая боли крик,
Молясь несмело и негромко,
она сушила сухари,
когда пришла к ней похоронка.
Застыла. Нет! Не может быть!
Словам казённым веры мало.
Вернётся! Это знак судьбы!
Подруге плачущей сказала:
« Врёт похоронка! Не смотри!»
Глаза черны, как дно колодца. . .
Она сушила сухари, и верила:
Солдат вернётся!
Когда сводила боль с ума,
И плакать не хватало силы -
как оберег! Как талисман! –
упрямо сухари сушила
Подруги, глядя на неё,
Свой горький хлеб сушили тоже :
А вдруг, отпрянет вороньё –
Родной придёт! А вдруг, поможет?
В домах, застывших в сизой мгле,
Уставших от бомбёжек улиц,
Сушили жёны чёрный хлеб,
чтобы солдатики вернулись .
В победном мае - так ждала,
И эшелон встречала каждый!
Но, правда – жёстче, чем булат:
Другой солдат пришёл однажды.
Дал окровавленный конверт:
« Мой друг писал на поле боя. . .
Он так любил тебя! Поверь:
Он был отважным. Пал – героем.
Могу могилу показать.»
Она молчала. Боль. Усталость.
Сухие резало глаза,
В них ни слезинки не осталось.
«Постой солдат. Пакет бери.
И помяни. . . Сушила к свадьбе.»
И протянула сухари.
Как боль унять? Тоску отдать бы!
Ходила по госпиталям,
По площадям и по вокзалам,
Их, горьких, чёрных, как земля,
всем раздавала, раздавала.
Любовь, и веру, боль свою,
надежды тоненькие нити. . .
«За мужа, павшего в бою
Вы помолитесь. . .Помяните!»
БЕЖАЛА ДЕВЧОНКА
Не мети, снегопад! Подбери свои белые пряди.
Пусть смеётся капель, её время настало давно.
В сорок третьем году день весенний был свеж и наряден,
И кружила судьба, словно ролик немого кино.
Белым кадром любовь, а война оглушительно-чёрным,
Титров строками рваными - цепи разбитых дорог. . .
Здесь по мокрому снегу бежала, спешила девчонка,
Чтоб окопы копать, не пуская беду за порог.
Все ладони в мозолях, а мысли о нём , о любимом,
обещавшем вернуться и скорую свадьбу сыграть.
И звенела капель , прогоняя жестокую зиму.
И мечталось о «завтра», забыв про кошмары «вчера».
На груди притаился желанный письма треугольник
по потрёпанной серой фуфайке струилась коса,
в сапогах закорузлых ногам было жёстко и больно,
но скользила улыбка, светились надеждой глаза.
Засмеялась негромко, когда, подскользнувшись, упала.
Отступил даже голод, сводивший порою с ума,
убежали невзгоды, ведь девичью грудь согревал он -
долгожданный листочек его фронтового письма.
Снова рыла окопы и верила в свадьбу упрямо,
И ждала и любила лихой похоронке назло. . .
Той девчонкой была моя рано ушедшая мама,
Но далёкой метелью следы её ног замело.
Закружи снегопад, рассыпаясь серебряной пылью,
Всё смешав: небеса, быль и явь и времён забытьё. . .
Унеси ты меня в прошлый век на узорчатых крыльях,
Чтобы, хоть на минутку, смогла я увидеть её.
ШТАБНОЙ ПИСАРЬ.
Посвящается папе Шабалину Александру Семёновичу.
Светлая память!
Он не считал участником войны
Себя. Был близорук, и, заполняя списки,
С непроходящей тяжестью вины,
Со штабом кочевал за фронтом близким.
Не мог сражаться на передовой.
Лишь с бесконечной ломотой в суставах
Писал, считал для них, идущих в бой,
Провизию, вагоны и составы.
Он улыбался только иногда -
За списком награждённых орденами.
Казалось, отступает прочь беда,
И радость снова поднимает знамя.
А на закате, на исходе сил,
Украдкой со щеки стирая влагу,
Очередное имя заносил
В казённую и страшную бумагу.
И каждый раз пронзала душу боль…
И отзывались колокольным звоном
Фамилии, с оборванной судьбой,
В скупых и чёрных строчках похоронок.
И каждая вонзала в сердце нож,
не зря оно потом всю жизнь болело.
В глазах темнело, руки била дрожь,
От чёрных крыльев на бумагах белых…
И снова груз тяжёлого труда:
Подсчёты, списки, сводки и награды
А он хотел на фронт, хотел туда,
Где гулко грохотала канонада
На пальцы занемевшие дышал,
По тысяче страниц писал. Иль по две.
Он презирал себя. Но совершал
Свой незаметный, постоянный подвиг.
РАЗГОВОР СО СТАРУШКОЙ
На лавочке согнулась, у грибочка,
седою тополиною пушинкой.
Глаза под цвет линялого платочка,
извилистыми тропами морщинки.
Натруженные руки перекрестом -
пергаментная кожа, вздуты вены…
А вспоминает как была невестой,
бормочет мне о самом сокровенном.
И путались слова, как струйки дыма:
фата из тюля… свадьба у завода…
Что был веселым, стройным, молодым он,
жаль, на войне погиб через полгода.
А платье было ситцевым в горошек,
а из подарков — сахар, соль и мыло.
Не обижал он, добрым был, хорошим…
«Бабулечка, а ты его любила?»
И вспыхнули глаза добром и лаской,
румянец проступил на бледных скулах.
Сквозь старческую сморщенную маску
вдруг прежняя девчонка проглянула…
Наступит день, когда в потоках лунных
однажды предрассветной стылой ранью
по отблескам зари девчонкой юной
она к нему умчится на свиданье.
СОВСЕМ ОДНА
Совсем одна осталась тётя Валя.
Совсем одна! Из целого полка...
А все друзья, с кем вместе воевали,
Ушли, оставив звёзды и медали,
за млечный путь, пространство и века.
Лишь с пожелтевших фотографий лица,
ей улыбнутся. Лучики тепла...
А бой тот страшный постоянно снится,
и кровь и пот и влага на ресницах.
Как дотащила. Тяжко... Но спасла.
Да, трудно было, сильной и отважной,
внушать, что не боялась ничего...
Но, лишь теперь, ей умирать не страшно.
А вдруг она ТАМ встретит их, вчерашних,
таких родных, желанных... И ЕГО.
И, наконец-то, всё ему расскажет,
как каждый взгляд и слово берегла.
О том, как нужен был, как дорог, важен.
До слёз любила, не надеясь даже...
Смолчала. Не призналась. Не смогла.
Когда погиб, кричала выпью. Выла.
Рыдала и металась до зари...
Ему всего-то двадцать восемь было.
Ах, как бы жили! Любо, ладно, мило...
Всю жизнь одна. Все девяносто три.
Друзья-однополчане помогали.
Но, друг за другом, шли и шли в закат.
А до родных могил дойдёт едва ли...
Совсем одна осталась тётя Валя.
Совсем одна. Из целого полка.
ДЕТИ, КОТ. . . И ВОЙНА.
Как ты сюда попал? В недобрый час…
Трясусь и глажу… Чтобы тихо было.
Ты , Барсик , не дрожи, молчи сейчас…
Мне очень страшно.. Помоги нам, милый
Ты только не мяукай, погоди .
И не задень меня когтистой лапой
Я прижимаю братика к груди…
Ох, только б, не проснулся, не заплакал!
С утра успела мама покормить,
Пока не слышно было криков, стука.
Пока не обрывалась жизней нить,
И не гремели очереди гулко.
Он есть не просит. Лишь поспал бы всласть!
Его качаю… Спит пока, наш мальчик …
Ведь, это очень маленький чуланчик,
И мамочка в него не убралась
Она успела только нас втолкнуть,
кровать придвинуть… Незаметно стало.
И тут влетел фашист. Ударил в грудь,
И выгнал на дорогу, к сеновалу.
Обыскивали… Дверку не нашли.
Нас не нашли! Какое это чудо!
Не застрелили… Дом не подожгли.
Ты , Барсик, не кричи… И я не буду.
Как там вопят!!! Какой ужасный гул
И выстрелы гремят и дымом тянет.
Не буду плакать, выдержу! Смогу!
Лишь не подвёл бы, не заплакал Ваня.
И ты бы не мяукал и молчал
И поскорей бы прибежала мама!
Сидели кот и дети.. Три луча,
Три жизни в чёрной тесноте чулана.
БАЛЛАДА ОБ ОРДЕНАХ.
Всю войну прошёл солдат бывалый,
Пыль глотая фронтовых дорог.
Боль и холод, ужас – всё бывало.
Как уж выжил? Видно Бог помог.
Страшный бой тот как сквозь сон он помнит:
Танки , наступавшие стеной,
Кровь и грязь смешавшиеся в комья,
Грохот взрывов и снарядов вой.
Вынес друга он из под обстрела,
Рядом с ним упав в кровавый снег.
И земля , и небо – всё горело,
Всё смешалось в бешеном огне.
Яростно стрелял он , оглушённо,
Отбивался, делал всё, что мог,
долго, до последнего патрона
и до боли, расколовшей мозг.
. . . В госпитале, в стонущей палате
Он узнал, что сломлена война,
Что вчера представлены к награде -
Он и друг спасённый - к орденам.
Отгремели дни войны проклятой.
Друг погиб. Солдат остался жив.
И хранил два ордена он свято ,
Рядышком в коробку положив.
Он берёг их, защищал от пыли,
Любовался, вспоминая дни -
Горькие, счастливые, - ведь были,
Оба с другом, молоды они.
Он не думал, что наживы ради,
Чтоб за деньги грязные продать,
Боевые, кровные награды
захотят бандиты отобрать.
Ведь за них когда–то воевал он.
За детей, за внуков бил врага,
А они ворвались чёрным шквалом,
В масках и с обрезами в руках.
Негодяи. . . Им лишь боги судьи.
Это был его последний бой.
И упал на ордена он грудью,
Словно друга заслонив собой.
БЕССМЕРТЕН!
Сорок пятый год, канун апреля,
боем вспахан луг в чужой стране,
и звучат победно птичьи трели,
вопреки умолкнувшей войне.
Бой затих вчера, снег рыхлый тает,
под пробитой каской — кромка льда.
Весело журча ручей стекает
в пасть воронки, черной, как беда.
И лежит солдат, раскинув руки,
землю обгоревшую обняв,
на лице уже не видно муки,
лишь следы вчерашнего огня.
Между пальцев первые травинки,
сломанный подснежник у виска,
и звенит средь комьев мёрзлой глины
тихой лаской песня ручейка.
Встретившись с медалью за отвагу,
отразился яркий солнца блик.
До победы два рывка! Два шага!
Он лежит — бессмертен и велик.
УДАРИЛИ ОТЦА.
Обычное "часпиковое" утро,
И транспорта сплошной круговорот …
Привычно шла привычная « маршрутка».
В ней люди, каждый с ворохом забот.
Вошёл старик. Рукав, повисший плетью,
И тросточка в единственной руке,
И орденские планки многоцветьем
На стареньком, потёртом пиджаке,
Морщин глубоких извитые нити,
И седина редеющей волной. . .
Вдруг взвизгнула кондукторша,: «Платите!»,
Нависнув неприступною скалой.
«Я воевал! Имею право, дочка!»
Он документ пытался предъявить,
Как будто два желтеющих листочка
Могли его от хамства защитить.
Но корочек багрянец слишком тонок,
Чтоб уберечь от грубости и зла,
От волчьих, нам навязанных законов,
Перекроивших жизнь на новый лад.
Увязли в брани возгласы защиты,
И денег не успели передать,
Как вытолкнут кондукторшей сердитой
до остановки был седой солдат.
. . .Затихли все. Молчание давило
Виною общей. Тяжестью свинца.
Так горько на душе. . . Так больно было,
Как будто бы ударили отца.
ОДИНОЧЕСТВО
На часах нет пяти, а продрогший ноябрь
тьмой укрыл нежилую деревню.
Заболоченной речки холодная рябь,
словно спины согнулись деревья.
А в одном из окошек чуть теплится свет,
у иконы с лампадкой старуха,
что в деревне своей уже семьдесят лет
прожила сквозь войну и разруху.
И с бедой, и с нуждою справлялась сама,
не согнется, не сдастся до срока.
Все в порядке. Вот только злодейка-зима
заметет, засугробит дорогу.
Ничего. Проживем. Столько прожито зим!
Есть крупа и варенье на полке.
Есть дрова. И есть силы сходить в магазин
за семь верст, что в ближайшем поселке.
С фотографии муж подмигнул — не беда,
рядом мама, сестра в модном платье.
И не хочется думать, что будет тогда,
если сил на дорогу не хватит.
Звали в город. Ах, как волновался Собес!
Не поехала. Не было силы.
Что там в городе? Дом престарелых.
А здесь — дом, и сад, и родные могилы.
Не оставить их, нет. Пусть труднее дышать,
пусть так страшно порой перед мраком.
Нет, она не одна, ведь родная душа
на пороге свернулась собакой.
МАЛИНОВКА
На час перевели обратно время. В осень.
И засветло уже мне не дойти,
дорогой, где стволы упавших сосен
легли, как будто вехи на пути.
К деревне, что забыта, одинока,
в ней не сверкают огоньков лучи.
Бедой зияет безысходность окон,
и лишь названье музыкой звучит.
Она звалась Малиновкой когда-то,
и, размахнув гармонь как два крыла,
с победой возвращались к ней солдаты,
дорогой, что давно уж заросла.
Вгляжусь, как будто летопись читаю
в обрывках ржавых гнутых проводов -
а вдруг мелькнет неведомая тайна
в глазницах черных брошенных домов.
Малиновка! Названием певучим
мне о беде своей не пропоешь,
и ржавый трактор не взревет могуче
в полях, где больше не посеют рожь.
И в тишине унылых темных улиц
так почему-то хочется сказать:
всего на час лишь время повернули,
перевести б на сорок лет назад…
ВЕТЕРАНАМ
Всё меньше вас. Всё строже ваши лица.
Морщины глубже, резче седина.
И подвигами вашими гордиться
Не в силах заболевшая страна.
Бурлит в интригах, в поисках наживы,
Среди страстей терпя за шоком шок. . .
Вы ж вопреки всем тёмным силам живы,
Открыты сердцем и светлы душой.
А сыновья , под властью капитала,
Спесиво разрывая с прошлым нить,
Крушат жестоко ваши идеалы,
Пытаются святое очернить.
Простите их! Пусть горестно, пусть жутко!
Пусть нет страны, такой, как сберегли.
Простите тех, которые в маршрутке,
Скандаля выгрызают с вас рубли.
И нет лекарств бесплатных. Чья-то дача
На ваши деньги строится опять.
И даже льготы – жалкие подачки -
У вас постановили отобрать.
Но вы мудры. Вы выше и сильнее
Всех передряг. Всей этой суеты.
И лица ваши строгие светлеют,
Когда вам дарят школьники цветы.
Блестят глаза, и отступают беды,
Досада и обиды – ни к чему.
И ваш великий праздник – День победы-
Вновь засверкает. Вопреки всему!