Я сел в поезд
желтым
от цветочной пыльцы
и затаил жизнь,
как затаивают
дыхание
или книгу
в боковом кармане,
короткую спичку
в пальцах,
куриное мясо
в салате...
Хорошую книгу
как, впрочем,
и жизнь,
заканчиваешь
другим человеком...
Размытое по
Гауссу воспоминание,
вялотекущее впечатление
человека,
не склонного
к полноте чувств.
С худощавой памятью...
может поэтому
он проходит мимо
лежалого товара,
выставленного
в авангард обстоятельств
и витрину тщеславия...
в которой танцуют
не манекены, но люди.
Ведь допускается же
свобода в поступках
и помыслах на свой
страх и риск...
Душа,
как депозитный вклад
неба
в человеческое тело
(человекоматериал),
долговечнее банка -
карточного домика,
выстроенного из козырей...
Станция -
Золотой фонд
человечности...
Вокруг
сквозит помыслами,
действиями
и идеями.
Юношами, девами...
Первую четверть века
я прожил в коробках
из армированного
бетона
где украшались
(и то,
в лучшем случае),
торцы
промышленно-мозаичным
орнаментом
и швы
между плитами
конопатили
каучуком
и промазывали
чем-то черным...
Вспоминаются:
черствый сухарь
черного хлеба,
полотняная торба
размером с наволочку,
Черное море
и голыш,
что тщится
блеснуть
серой
сухой
гладью...
Что делать?
Пыльца темнеет,
делается
тусклой и серой,
оставляя первые
четыре буквы
своего тела.
И остывающий чай,
которому
не выехать из
надвигающегося
тоннеля теплым,
как чернильному шарику,
которым и остается,
что покатить
по перетертому
и укатанному древу,
(которое
в сыром виде
составляет
конкуренцию столбам
в плане мелькания
в окнах купе)
и которому,
что "жи-ши...",
что "ча-ща".
На бумаге -
" Привет...",
а на столешнице
удлиненное
и загадочное,
как ягодица Телля
" прощай... "