Среди всех ребят нашего двора на Розочке самой буйной фантазией отличалась, разумеется, Ваша покорная слуга. Я говорю это без хвастовства, просто констатирую факт. Мне ничего не стоило придумать любую игру, сочинить к ней легенду. Фантазия готова была зацепиться за любой предмет, любую вещь. И откуда потом что бралось…
Июнь, утро. На цыпочках крадусь по прохладным половицам к окну. Наши окна выходят на запад, на вечернее солнце. В квартире – полусумрак, тень. Но я умею определять погоду по тому, как падает освещение, по теням. Сегодня они – густые, серые с черным отливом, значит, солнце на другой стороне дома яркое и горячее. И солнечный свет не струится, он неподвижен – краска на соседнем доме будто светится, горит от ярких лучей. Значит, безветрие, полный штиль. Ура, сегодня будет сухой жаркий день!
После завтрака вылетаю во двор. Впервые за лето – без кофты, без колгот, в одном легком сарафанчике. Захожу за Лебедевыми, за Леной Воловой, за Шитиковыми. Собираемся под рябиною, за столиком, который сделал для нас дядя Володя Лебедев. Сидим по лавочкам, сочиняем, во что бы сегодня поиграть.
Но наши бабушки и мамы не дремлют. И наша команда, вместо того чтобы гонять по двору, сначала тащится за квасом (сегодня у всего двора на обед – окрошка), потом – в молочный (окрошка со сметаной), потом – за хлебом (…и с черным свежим хлебцем!). Обеспечив пропитание, мы только налаживаемся побегать, а тут – опять окрик: садись добро сторожить! Пользуясь погодой, бабки вытаскивают во двор раскладушки и раскладывают на них всякое барахло: одеяла, подушки, «польты», старые шубы. Все это надо просушить на солнышке от моли. И мы понуро бредем к раскладушкам.
Сидим. Жарко. Скучно. На кучах тряпья сверху лежат хлопалки – выбивать пыль. У нас – синяя пластмассовая, у Марьи Петровны – деревянная, у Лебедевых – разноцветная, плетеная из пестрой проволоки. Беру в руки эту хлопалку, верчу и так и сяк. На что-то похоже, не могу вспомнить. Ну да, конечно же! Маски! Маски венецианские, на ручке, вот и прорези для глаз! Ну, вот игра и готова…
Подушки и одеяла давно выбиты, пыль выколочена из пальто, курток и шуб. Все уже давно убрано в сундуки и развешано по шкафам. Раскладушки унесли, а мы все играем с хлопалками. Я, кончиками пальцев придерживая несуществующий подол парчового наряда, ступаю по краешку мостков – иду вдоль края Большого канала – и держу перед собой маску: принцесса должна остаться инкогнито. А Лена Лебедева, та просто неподражаема в своем изяществе. Как она умеет грациозно ступить, опустив глазки! А шлейф за ней несет слуга-шут (это младшая Лебедева, Верунчик). Мы, две венецианские красавицы, встречаемся на мосту Поцелуев – ах, какая нечаянная встреча! Садимся в гондолу и поплыли павами…
Назавтра все это будет уже неинтересно, но сегодня – сегодня Венеция правит бал. Мальчишки недоуменно смотрят на нас: чего мы, как дуры, бегаем с хлопалками у лица? Мы объясняем, и вот Вовка, всегда готовый поддаться на наши провокации, уже становится гондольером. Мы с Таней голосим «Вернись в Сорренто». И наш гондольер подхватывает бельканто:
Не оставь меня,
Тебя я умоляю,
Вернись в Сорррре-енто,
Лю-юбовь моя!
Потом кто-то выводит «O Sole mio!». И завершаем мощным хоровым «Санта-Лючия». Приплыли, причаливаем...
Может показаться, что мы были книжными девочками, далекими от реальности. Да и чересчур романтичными, пожалуй. Возможно, так оно и есть. Но как же без романтики: мы жили в городе Ангела – буквально, Архангела Михаила, не кого-нибудь вам. И улица наша – Розочка, чем не Улица Роз?!
Что ж, мы не чурались и простых нормальных игр. С не меньшим удовольствием мы чертили на мостках «классы» и прыгали, пачкая мелом подошвы сандалий. Или лазали по крышам сараек. А иногда уходили за сараи на болото. Болото это, остаток знаменитых Мхов, давно высохло, но найти ягодку-другую морошки или костяники там можно было. В голодные послевоенные годы на болоте держали огороды, и мама рассказывала, как соседи ночами сторожили по очереди. Говорят, и топи раньше были – не около нас, дальше, далеко, за мясокомбинатом. Бабушка по дороге на кладбище показывала, где корова утонула – страшно!
Мальчишки наши по весне ходили к красному кирпичному зданию, одиноко торчащему посреди поля. Говорили, что это какой-то склад, потом, не помню где, я вычитала – арсенал там был. Ну, арсенал не арсенал, здание это давно было заброшено и выглядело мрачно. К нему лепилось название – лабаз или амбар… Бегали туда ради огромной глубокой ямы, заполненной вешними талыми водами – катались на плотах, играли в пиратов. Игры эти были серьезные, мужские, «без баб», нас приглашали только зрительницами. Но я раз упросила Андрюху Поцалеева дать мне покататься, и чуть не утопила его плот. Чудо, что сама в воду не свалилась, было бы мне от бабушки. Если бы вообще выплыла, конечно…
А так дело обошлось резиновыми сапогами, полными ледяной воды. И пацаны меня зауважали, подходили потолковать, сплевывая через выбитый зуб, о моем заплыве. Рассуждали, что было бы, если бы Андрюха с плота не спрыгнул. Говорили:
- Молодец, что не испугалась, а то бы утопла…
А я усмехалась углом рта, и ни за какие коврижки не призналась бы, что не испугалась я потому, что просто не успела – слишком быстро плотик под моим весом стал уходить под воду. С перепугу я и встала на самый край – на корму, киль задрался, вода схлынула, и я погребла к берегу, орудуя доской как веслом не хуже капитана Блада.
Мы мечтали о дальних странах, о приключениях и путешествиях. Все хотели стать космонавтами, или моряками, или летчиками. Мне завидовали: моя тетушка была одной из первых стюардесс Архангельского Авиаотряда, летала в разные города, ходила в синей форме с золотой «птичкой». А мама – в черном морском кителе, она работала в мореходке. Мама была яркой блондинкой, стройной, с красивыми ножками. За черный китель и белокурые локоны ребята во дворе звали ее «эсесовкой» Я на это обижалась.
Еще меня дразнили за чудные имя и фамилию, за безотцовщину. Но это и до сих пор больно… Может, поэтому сочиняла я себе такие невероятные легенды, что у всех дух захватывало. Например, все считали, что я родилась … в Индии. С чего я это придумала? Ну, расскажу, это забавно.
После первого класса меня на все лето отправили в Сухуми. Город этот тогда был по-гриновски красив: в меру запущен, в меру прилизан для курортников, застроен белыми зданиями, замощен плиткой, обсажен олеандрами, кипарисами, магнолиями и розами. И море, бирюзовое море с шумом било пеной в каменистый берег. А роскошь фруктового рынка, особенно для нас, небалованных северян!
Но за три месяца каникул южный рай нам приелся. И взрослые, как могли, развлекали нас. Малышне устраивали мульт-сеансы прямо в лагере, а старших отпускали в город в кино. И вот нас отправили в очередной культпоход. Фильм назывался «Преданность». Полный набор традиционных штампов индийского кино был в арсенале этой немудреной боливудской мелодрамы. В самые патетические моменты герои, разрывая сердце, пели и танцевали, играя глазами. И после двух серий невероятных ударов судьбы наступал happy end. Сказать, что я плакала – ничего не сказать. Слезы у меня кончились в середине первой серии. Остальное время я, сопереживая всем сердцем многострадальной главной героине, просто переместилась в иную реальность и, когда мы вышли из кинотеатра на белый свет, не очень хорошо соображала, где я вообще нахожусь.
В сущности, происходящее на экране имело столько же отношения к реальной индийской жизни, сколько, например, к сухумскому рынку или к летнему дождю в Архангельске. Но удар, но катарсис… После сеанса я полюбила все, что связано с Индией. Любовь моя была деятельной: я перекопала лагерную библиотечку, изучила карту полуострова Индостан, рисовала во всех альбомах индийских красавиц, да еще и танцевала, подражая увиденному на экране. Даже в лагерном концерте поучаствовала с индийским танцем, реквизировав для костюма газовые косынки наших воспитательниц. После выступления я получила целый ворох записочек (мы играли в почту в пасмурные дни). Короче, это был успех.
Самоопределение произошло. Наконец-то мои странные имя и фамилия оказались у места, ведь я – индианка! Я целыми днями ходила с нарисованным помадой пятнышком - на лбу, между бровями. Вернувшись домой на север, я – все еще в индийском настроении - перевернула и детскую библиотеку имени Гайдара в поисках переводов из Киплинга. Я до сих пор благодарна своим детским увлечениям – так много интересного было познано! И стойкая мечта побывать в Индии осталась на всю жизнь. Много позже, в начале девяностых, я туда почти уже отправилась гидом, да эпидемия какой-то странной болезни - легочной чумы - меня остановила.
… В предпоследний день зимних каникул у меня разболелась голова. Я понадеялась, что на воздухе мне станет лучше, и отправилась гулять. Во дворе никого не было. Я скатилась с горки, побродила вокруг залитого катка. Потом из соседнего дома вышла Элка с какими-то незнакомыми детьми – у них были гости. Мы влезли в сугробы и принялись играть. Я все время напевала «по-индийски»:
Ик-чик-Дана, Дана–ик-чик-Дана,
Ик-чик-Дана, Дана у фонтана…
Элкины гости навострили уши. Слово за слово, и я им выдала: и родилась я в Индии, в семье знатного, но обедневшего раджи, и на хинди умею, и танцевать…
- В индийском танце каждое движение имеет смысл. Танцовщица делает вот так глазами и рукой, это значит – на дороге показался незнакомый путник. Потом она делает вот так. Незнакомый путник унес ее сердце, и теперь она грустит у окна в одиночестве, - вещала я.
Свое беспардонное вранье я объясняю тем, что у меня очень сильно болела голова. Да и слушатели доверчиво поразевали рты. Я и разошлась, все равно, скорее всего, я никогда больше их не увижу. Придя домой, я заплакала от спазмов, сдавивших виски. Меня уложили, напичкав лекарствами, но я все равно заболела своей любимой ангиной и провалялась до конца января.
Выздоровев, я твердо уверилась: я – индианка. Легенда моя устоялась, обросла деталями. Я даже поделилась ею кое с кем из класса – по секрету, с оглядкой, шепотом (смотри не говори никому, это тайна!). Понятно, что за временем она потускнела и поскучнела, перестала быть важной для меня. Так бывает с легендами, к сожалению… С тем же успехом я могла бы нафантазировать, что я – марсианка. Индия была очень далеко, и ни малейшего шанса попасть туда не было почти ни у кого. Однако…
Однако, после девятого класса мы проходили летнюю практику по техническому переводу в АЛТИ. Руководила практикой дама-преподаватель этого института, импозантная, строгая, совсем не похожая на наших учителей. Да и само пребывание в институтских стенах нас, школьников, очень воодушевляло. Лично мне свезло вдвойне: для перевода мне дали статью о комете Галлея из журнала Scientific American. Статья, собственно, рассказывала не о самой комете, а о том, как ее появление запечатлевали средневековые художники. И по мысли автора статьи, комету Галлея художники изображали в виде Вифлеемской звезды, осветившей путь волхвам, принесшим дары к яслям с новорожденным младенцем Иисусом… Все это было безумно интересно, за месяц практики я узнала множество увлекательнейших вещей и даже предприняла попытку почитать Библейские притчи. В дремучем семьдесят девятом все это было не меньшей экзотикой, чем та же Индия. Даже поговорить об этом мне было не с кем, кроме Лены Пащенко, странной девочки из нашего класса, единственной из всех моих знакомых имеющей представление о предмете. Да, извилистыми путями к нам приходят подчас знания…
Практика благополучно кончилась, лето пролетело, наступил последний учебный год. И как-то по зиме мама говорит:
- Слушай, у нас в мореходке будет лекция про Индию, Анна Иосифовна организует. Она просила тебя о небольшой услуге. Сможешь придти (мама сказала когда)? Анна Иосифовна тебе все там объяснит. И одеться надо понаряднее…
Она бы еще спросила, хочет ли утка плавать! Послушать про Индию, да еще помочь Анне Иосифовне, преподавательнице эстетики! Конечно, я хотела. На лекции я оказалась единственной девушкой в зале, что и не странно в этом сугубо мужском учебном заведении. Я, как заморская птица с ярким опереньем, сидела в своем шелковом платье в последнем ряду среди темно-синих и черных матросок с гюйсами. Мальчики стреляли глазами в мою строну, но я приняла самый строгий и загадочный вид.
Лекцию об Индии - мир тесен! - читала та самая преподавательница АЛТИ, что вела у нас летом практику. Преподавательница оказалась приятельницей Анны Иосифовны. Она меня прекрасно помнила с лета, с воодушевлением поздоровалась, много шутила и смеялась. Я с удивлением отметила, что она волнуется перед выступлением, и даже глаза ее поблескивают.
Преподавательница эта несколько лет вела русский язык в одном из университетов Индии. Если не ошибаюсь, речь шла о Дели. Или о Бомбее? У нее имелось множество цветных слайдов. Она очень интересно рассказывала о настоящей, реальной Индии. Заслушавшись, курсанты перестали обращать на меня внимание, а я забыла о необходимости надменно задирать нос. А в конце лекции она достала из большой сумки несколько красивейших ярких сари. Меня пригласили побыть моделью. Преподавательница нарисовала мне кружок на лбу, подкрасила глаза, подсурьмила брови. Она заворачивала меня то в розовое, то в бирюзовое, и долго объясняла, как индианки носят сари: перебросив длинный свободный конец верхнего покрывала через плечо, или покрыв голову, или даже спрятав лицо. Она показала, как нужно поклониться, держа сведенные ладони перед грудью. Потом мне меняли наряд, и все начиналось сначала. Она говорила:
- Сейчас мы из нашей принцессы сделаем королеву, потому что сари – это поистине королевский наряд…
И лица бедных курсантов подтверждали: многие из них нынче ночью будут вертеться без сна на узких общежитских койках, вздыхая о своих женах, девушках и подружках…
Если честно, я до сих пор уверена: чудеса изредка бывают. Не иначе как чудо помогло мне побыть целых полчаса настоящей королевой и звездой Индии. И это – в пяти минутах от моей родной Розочки. Вот не помню я имени этой замечательной преподавательницы – доброй индийской феи. Нина… Александровна? И спросить не у кого: мама не помнит, Анна Иосифовна давным-давно живет с семьей в Израиле…
… А главной фантазеркой нашего двора я все же считаю Таню Шитикову. Это она придумала такую историю: у нее есть знакомый ветер, ее друг. Он прилетает, когда Таньке плохо, или грустно, или кто обидит. Он ждет ее в кроне огромного тополя за соседним домом. Ветер разговаривает с Танькой, но, кроме нее, никто не понимает его речей – ветки шелестят, листья шуршат… Одна Таня умеет разобраться в его словах.
Однажды она поведала под великим секретом эту выдумку мне. И мы немало времени провели, сидя под тополем вдвоем и разговаривая с ветром. Он обещал когда-нибудь пригнать большую тучу – свой дворец – и забрать нас к себе в гости. Верила ли я Таньке хоть одну минуту? Нет, естественно, нет. Но так хотелось, чтобы эта поэтическая сказка оказалась правдой хоть на секундочку…