Перманентность изменений
с безусловностью страстей
в одичалости мгновений,
из субботних новостей
узнаю тревоги лета
и дорогу в никуда
беспечального Поэта,
где горит его звезда
непризнания при жизни,
умолчания в пути,
своеволием в капризе
чистый промах позади
за оврагом невезенья,
за горою тишины.
Из печали – разоренье
от презрения вины
перед тем и этим веком,
после бури за окном
разговоры с человеком
о забытом и былом
состоянии потери
без нападок на заре,
чтобы я в себя поверил,
ставлю точку в той поре
однозначности весёлой
с перепевом в темноте,
где шагает грусть по сёлам.
Лёгкий юмор – в простоте
неустойчивости прежней
с осмеянием удач.
Слух не воплем ночью режет,
неудавшийся палач
новых песенных уловок
с выкрутасами в чести
из сгустившихся поковок
можно лести натрясти.
И получится желанье,
возмущающая гладь
одинокого посланья
непролазная как гать
поглощает славословье
изможденностью вещей
странных песен поголовье
недожаренных лещей
в поединке индевелом,
на восходе кутежа
все гуляют в строго белом
по распутству миража
опрокинутого счастья,
в дополнении всего
своенравного причастья,
что снегами замело
за оградой самочувствий
за пределами гульбы,
где не нити в звоне рвутся,
а ломаются столбы
перед ладною рябиной,
загоревшейся костром
ягод спелые рубины
грузит солнце на паром,
отправляющийся в завтра,
опрометчиво горя.
На поставленную карту
я надеялся, но зря.
Вышло всё не так как надо,
всё пошло наоборот.
Окружающие рады,
рад безнравственный народ.
И хозяин от холуйства
перешёл в разряд с утра
в обозначенное буйство.
Остальное – мишура,
без понятий оглупленья
перед памятью степей,
первородного мгновенья
новой грусти степеней
перманентности сужденья
о безвременье степном
и высоком самомненье,
что на месте на пустом
топчется себе на милость,
не кичится, но грустит,
претворяя то, что снилось,
изменив не грустный вид,
удаляется в прогалы
между тучами молвы,
где живут одни нахалы,
где снимают с головы
скальпы глупостей сезона,
словно шляпу наяву.
И свистят лучи неона
по пространству на Москву.