"Моему дедушке - Ледневу Ивану Ивановичу посвящается..."
Он всегда видел только один цвет - черный. Когда он закрывал глаза - цвет был черным, и когда открывал их - цвет не менялся.В его глазах всегда стояла непонятная тоска, вечная глубокая задумчивость и боль. Он не видел света, не видел мира и жил только своими воспоминаниями...
Это был старый седой человек. Каждый день его можно было увидеть сидящим н одинокой скамейке в саду. Опираясь на старую палку, он всегда думал о чем-то своем...
Солнечный летний день заливал скамейку и сидящего на ней деда. Дед вздыхал, покачивал головой и опять погружался одни лишь ему ведомые раздумья.
"Жизнь... Да, жизнь? Что же т такое? Зря ты прожита, или нет? Много дорог пройдено, много ошибок сделано... Но ведь было и хорошее, яркое, светлое, как тот свет, что остался в моей памяти. Стар я стал, слеп. Недолго мне, видимо, осталось... А ведь когда-то..."
Воспоминания уносили его далеко. В молодость. В жизнь. Он снова видел себя молодым, здоровым, полным сил и счастливым. Видел мальчика, поющего в церковном хоре, видел молодого человека, влюбленного в землю, копны душистого сена, стаи птиц в облаках, поля, желтеющие пшеницей... Его поля. Поля Ивана Ивановича - как их называли в деревне.
Воспоминания прерывала бабка. Она выходила на крыльцо дома, расправляла затекшую от работы спину и звала деда обедать. Он тяжело вздыхал, опирался на палку и стуча ею по утоптанной дорожке, шел домой...
Иногда в деревню приезжали внуки. Дом наполнялся веселым шумом. Внуки подбегали к дед, целовали его небритые щеки. Дед радовался, на глазах выступали слезы. "Ангелочки мои приехали" - говорил он тихим голосом, а про себя думал: "Вот она, жизнь, молодость, счастье..."
Но счастье было коротким. Внуки уезжали, и дед опять оставался один. В последнее время он всегда отчетливо ощущал безысходное одиночество, которое почти полностью владело им, эту щемящую боль внутри. Он был один. Всем было постоянно не до него. Но дед не обижался и никого не обвинял. "У всех свои заботы. Молоды. Им тоже хочется жить..."
Но одиночество не отпускало. Оно, словно клещами, вцепилось в этого старого седого человека и не покидало никогда. Холодная ноющая боль... Что может быть страшнее?
Бабка всегда тихо ворчала и ругалась, по поругавшись, брала в руки бритву и брила деду щеки, а потом мыла голову. Дед молчал, беспомощно то открывая, то закрывая глаза...
Однажды, поздним вечером, лежа в кровати, дед услышал тишину. За окном было тихо-тихо. Он вздохнул и удивился. Как легко, необыкновенно, тепло и вкусно пах обычный воздух!
"Что это со мной?" - удивился старый человек.
Он повернулся на кровати и услышал:
- Не спишь? - бабка спросила устало, вытирая мокрые, только что вымытые тарелки.
Дед промолчал, словно обдумывая что-то очень важное.
- Нет, не сплю. - Мыли его текли плавно, спокойно, и он опять удивился сам себе, а потом бабка услышала:
- А дом у нас хороший...
Бабка удивленно присела на его кровать и подняла брови.
- Ты чего это?
- Да нет, ничего. Только ты не уезжай отсюда никуда. Здесь хорошо. А в мае - так вишневым цветом пахнет...
- Да куда ж я поеду -то? - она недоуменно пожала плечами.
Дед направил взгляд невидящих глаз в потолок.
- Мало ли... Дети позовут к себе...
Бабка вздохнула.
- И что это ты сегодня - то? Хоть отдохни, поспи...
- Да нет, ничего. Только ты помни, что я тебе сказал-то. Дом у нас хороший, сад, колодец. Жить - то можно...
А потом добавил, еле слышно:
- А отдохнуть... успею.
Бабка еще немного погремела тарелками и пошла спать.
Дед долго еще лежал без сна и прислушивался к звукам: у соседей подвывал пес, на пруду квакали лягушки и слышалось, как в соседней комнате бабка готовилась ко сну.
Внезапно его дыхание перехватило и дед замер. В глаза ударил яркий свет, чернота исчезла и пелена рассеялась. И в этот момент дед отчетливо увидел старую печку, стол, деревянные табуретки, а за окном - бархатное черное небо с мириадами звезд и тени яблоневого сада... Он улыбнулся и тихо позвал:
- Бабка! - но она не услышала его.
"Увидел! Увидел... хоть перед смертью дал Бог!..." - мелькнула мысль, а затем наступила полная тишина, и его глаза закрылись уже навсегда.
... Хоронили деда на третий день, по христианскому обычаю... В саду чирикали воробьи, светило солнце, сыпался, словно прощальные слезы, яблоневый цвет, и стояла дедова, уже одинокая скамейка...
1995 год.
п. Правда