Рождественская ель стоит в вечерней тишине.
Они сидят вдвоем, рука в руке, в молчанье.
На ветках праздничных огней мельканье.
Встает мужчина будто бы во сне:
Я лишь тому могу молиться богу,
который жив у нас с тобой в сердцах.
Пророки ищут к господу дорогу,
во мне же он рождает только страх.
Не с богом шла борьба глухою ночью,
а с лютым зверем в божеском обличье,
ему противен дух людской, что в нас!
Рождественская ель нарядная сияет,
и небо райское огнями озаряет
зигзаг змееподобных трасс!
Кто хочет не пророков почитать,
а все мольбы младенцу посвящать,
его рожденья прославляя час,
тот говорит своей змее сердечной:
кусаешь ты меня за пятки вечно,
готов тебя за это растоптать!
Встает она. Загар окрасил тело
Веснушками, как золотом червонным,
дрожа, под кожей жилка голубела,
и говорит, сбиваясь, робким тоном:
Мне не по нраву те преданья,
что душам заслоняют созерцанье.
Зато люблю я сказки эти –
«и вот у них родились дети».
В них к счастью зов я слышу сквозь преграды,
грехи отцов, гоненья и награды,
царя Давида кровь и все на свете.
В них гордость и блаженство побеждают.
А россказни про змей лишь ненависть рождают.
Она не видит, как смеется он в ответ.
В далеком переулке песня возникает,
И двое слушают, и наблюдают свет.