Всем, кто любит меня; всем, кого люблю я - посвящается. Любовь - есть Закон.
Правильно
Только скорее бы осени!
Ураганом, золотой россыпью.
Стал бы захлебом пить небо я,
Сам того вовсе не ведая.
Хлынул бы так неожиданно
Ливень на боль пережитую.
Вымыл бы душу до ясности
В нерводрожащем катарсисе.
И распластались бы серыми
Улицы змеями-стрелами.
Я бы топтал их подошвами,
Тихо смеясь над прохожими.
Вижу я дерево деревом,
Вижу не так как навеяно.
Что же вас ранит неистово
Взгляд мой, чистейший из чистого?
Храм моя! Обитель незримая!
Осень до одури синяя.
Стрелки застыли. Все замерло.
Правильно. Правильно. Правильно.
***
Кукла
Когти акаций и вы, иголки сосен, что вы рвете мою куклу на куски?
Что вам шорох, ночь и лампы, желтый свет которых бледен?
Черный сумрак коридора, кубик яда в жерло вены!
Что вы дьявольски смеетесь, в цоколь сердца, в перикард?
Изумрудный миокард хочет грамм кордиамина.
Когти акаций и вы, иголки сосен, что вы рвете меня, куклу, на куски?
Моих глазок серых танец, лимфы плачущий кисель.
Тонким пальчиком в глаз богу, на подушке в чистый рай.
За времен и истин край.
Умирая, умирая, выпивая залпом страх,
Снова жарко оживая, но уже с другого края,
Все потеряно, все сбито, все разлито в луже лжи!
Как неровное дыханье шепелявые слова,
Чашка с чаем, голова под воздействием наркоза.
Слезы, слезы, слезы, слезы...
На Земле ли место чистым,
Тем, кто светел словно ангел,
Или может там звездою лучше вспыхнуть и сгореть?
Все простить и улететь,
Только песенку допеть.
Может нам пора закончить, может хватит с нас уже
Вечной, жадной, мерзкой боли?
О, девочки и мальчики, а не сыграть ли нам в игру?
Не сыграть ли нам с этой костлявой теткой?
Снова черный понедельник, так расставим же фигуры!
Слева белые накидки, справа тени наших снов.
О, девочки и мальчики, а не сыграть ли нам в игру?
Она ходит первая, всегда ходит первая!
Всегда ходит рваная, всегда ходит нервная!
Мы пешки несчастные - мы дикие, разные!
Мы в коме уснувшие, мы насквозь прокушены!
Белочки так умилительно по мостикам в парке.
Трогательным скальпелем по белой кожице.
Срезая наши воспоминания, отсекая нашу вину.
Я, сочиняю свои неуместные смерти, падаю в бездны, прощаю и прощаюсь.
И, как положено, вечером в телевизоре, мой персональный Иисус
Покажет мне цифру моего возраста, и сущность моего маленького греха.
На стене трещинами написано Имя.
На зеленой стене буквами немыми.
Имя мною забыто. Я сонный.
Лишь чередой ассоциаций, крещений, воплей, трансмутаций,
Плакатов, взвизгов, электродов, меня, тебя, еще кого-то,
Лишь на лифте на черной кнопке твои холодные уловки,
Лишь гнилью, гнойной желтой гнилью меня любили и убили.
И безупречным снегом за тонкими стеклами, прошу – не мучьте меня, не мучьте!
Зайчики пляшут - бессолнечные - отверзлась бездна, как по наитию.
Я стою на краю. И в моих глазах тухнут тысячи солнц, и тысячи лет.
По кричащим спиралям вьется безмолвие.
Я забыл, что было написано в книге!
Я хочу вспомнить, но мысли теряются.
Я хочу сказать, но я забыл правильные слова.
О, кажется ложка кагора, и молоко с чесноком.
Точно.
Пусть встает из пепла, то, что пеплом было!
Пусть воспрянет снова, что душа забыла!
Смерть, где твое жало? Сука, ты мне задолжала!
Отдай сейчас же мое Имя!
И по тихим голубым волнам наш белый кораблик уплывет вдаль.
И лучик солнца. И мы вернемся туда, куда мы хотели вернуться!
Туда, куда можем вернуться только лишь мы.
Возвращение. Домой.
***
Люцифер, Лилит, Наамах
Каяться поздно и бесполезно.
Ищи забвенья во снах.
Душу выжгут, высушат чресла
Люцифер, Лилит, Наамах.
Знай, что мир потерялся.
Запутаешься в словах.
Зря ты в юности клялся
Люциферу, Лилит, Наамах.
Протяни свои руки к солнцу.
Пепел к пеплу, и к праху – прах.
Пальцы сжимают кольца -
Люцифер, Лилит, Наамах.
Видишь, то что с лица прекрасно,
Изнутри – как червивый пах.
И твои молитвы напрасны
Люциферу, Лилит, Наамах.
Так сочти же числа скорее!
Нам не спрятаться в наших домах!
И смеются (а мы все слабее)
Люцифер, Лилит, Наамах.
***
Одиночество
Дай руку, сестра.. Нету руки.
Скажи доброе слово, брат.. Молчание.
В четыре утра пить чай, рыдать, не надеясь на понимание.
Вместо жалости - лезвия слов.
Холодный кристалл изо льда.
Так безупречен и так красив, а растает - будет вода.
Я разный, я странный, я новый пять раз за день.
Я молюсь и Шиве, и Будде.
Но скажи мне, что любишь меня, и я сразу красивым буду.
Я падаю в бездны, они выжигают душу мою дотла.
Я лечу к облакам, и снова вниз, опять упираюсь в слова.
Один родился - один и умру.
Бронхит, героин, пансион.
А все оттого, что мир меня ловил, не поймал и выкинул вон.
Это не стихи мои стали бездарнее, это вы разучились читать.
Разучились плакать, а страданий все больше и мне и вам.
Что же - жаль.
Кто страшным даром вдруг понял все - сошел с ума и охрип.
Я вколотил в его сердце гвоздь от гордости и от ума.
А теперь все безобразно сбылось, но я искупил давно,
И сам уже скоро уйду туда, где кровью прольется вино.
Так пел Заратустра у черных ворот, и был одинок в ночи.
А кто его слушал - харкали в рот спесью своей желчи.
Кризис.
Тяжко, красота не спасет.
Сколько еще агоний?
Я сам виноват, я это все знаю, я сам виноват, что болен.
Но тогда и вы виноваты в боли, если уж надо винить.
А я верю в дивный и новый мир, и в нем мне хотелось бы жить.
А здесь решетки.
Куда не пойди - темнота, запретная зона.
Тихо.
Помню кормил лебедей, ну же, мама, что ты говоришь,
Не поможет мне твоя
Половинка валидола.
В мае откажу всем.
Вдохну воздух полный озона.
Пойму что значит - вперед и вверх!
Тошнота, по ту сторону отчаяния, вот она - свобода.
А свобода -только слово для тех, кто спит.
Устал, платан у дороги. Обопрусь. Постою.
Шатнуло. Упал. Теплая почва.
Хорошо, полежу в тепле, прогреет тепло позвоночник.
Нету руки.
Молчание.
А мне все равно - легко.
***
В фиолетовом свете
В фиолетовом свете луна.
В фиолетовом свете.
Мне не вырваться из скорлупы.
Верно, дети?
Верно, дети, я много знаю,
Много знаю!
Я хочу угадать, но боюсь предсказать.
Так, мечтаю.
Херувимы поют тебе славу.
Ты един, мой Господь, все едино.
Недоступен Кетер, не исчерпаны Хокма и Бина.
Изумительна низка сфирот – все едино.
Но как путь мой нелегок,
Как странен, как странен.
И куда увлечет меня зов, и куда унесет меня мысль
В снах-обманах?
В фиолетовой дымке луна.
В фиолетовой дымке.
Может, я нахожусь, может, здесь нахожусь
По ошибке?
***
Сутра Черного Сердца
Авалокитешвара! Я знаю: форма есть пустота, а пустота есть форма.
Но искусители вводят в соблазн, и я веду себя, как марионетка.
И волна острой боли проходит из нижнего дан-тянь в купол лотоса,
И в полной фрустрации, почти поверженный, я падаю ничком.
Словно бы ножом ударили в лицо, и я почти вылетел за пределы
Всех уровней сознания. Черные авеши смеются, но зря!
Я тоже смертельно ранил их мечом духовным, сиречь Синкэн-Гата.
Воин преодолевает и себя, и любые высоты. Воин выше страха.
Но, соблюдая закон интеллектуальной чистоты, я должен быть жесток,
И прямолинеен, и последователен. Далеко еще до последнего танца.
Со мною Денница, и сила Телемы, и число Эона – 418.
И я знаю: все явления – порождения моего ума. АУМ.
***
Иные
Зелень листьев, выпуклых и гладких,
Сок теряющих минуту за минутой
Блекнет над затерянной палаткой,
Что укрылась за невнятной грудой.
Там, во сне безлико-позабытом
Из других неясных измерений,
Снова вижу смысл полускрытый,
Непонятных Господу творений.
Кто там прячется, забыв слова и лица
От каркасов железобетонных?
Кто сумел с песком холодным слиться
В молчаливом сговоре покорных?
Там, где нет сезонов и значений,
В липкой драме злого торжества,
Там, в луны задумчивом свечении
Пьют тоску иные существа.
***
Трубы и тамбурины
Трубы и тамбурины
Взвыли на площади замка.
Взвыли на площади замка
Трубы и тамбурины.
И мой указ прокричали
Глашатаи в красных кафтанах.
Глашатаи в красных кафтанах
Мой указ прокричали.
Каждый в моем королевстве
Должен упасть в колодец.
Должен упасть в колодец
Каждый в моем королевстве.
И там вот, на дне колодца
Должен увидеть звезды.
Должен увидеть звезды
Нас самом на дне колодца.
Никто ничего не понял.
Видно король безумен!
Видно король безумен?
Никто ничего не понял.
Неужели их так не видно
Каждую ночь на небе?
Каждую ночь на небе
Неужели же звезд не видно?
Трубы и тамбурины -
Странные звуки неба.
Странные звуки неба -
Трубы и тамбурины.
***
Покаяние
Я вижу девочку с ножом. Я вижу мальчика с бритвой.
Сей род изгоняется постом и молитвой.
Все, чем я грешил, то искупит моя мука.
Я знаю, как бывает без господнего звука.
Я знаю, как бывает, когда сок черно-алый.
Мне будет плохо так, что и смерти будет мало.
Я вижу ангела со скипетром. Я вижу демона в прицеле.
Прости меня, милый, за все, что я тебе сделал.
***
Ручей
Зеркало, вода и эхо превращаются в ручей.
Ничего, мой друг не делай, если хочешь быть ничей.
В радости покоя сердца отдыхает мозг в тиши.
Не тревожься, не ругайся, просто ляг, не мельтеши.
Все бегут, за поворотом рай пытаясь отыскать.
Мне смешно, я разучился рая глупого искать.
За напористым мотивом затаилась простота.
Все, что в сердце есть заснувшем – голубая пустота.
Слушать шорохи бамбука, хор распевшихся цикад,
Видеть небо, долго плавать, не ища себе наград.
Стать под стать немому свету, лучезарному как бог.
Это значит выбрать верный путь один из ста дорог.
Пусть тебя уже не будут мучить бег и суета.
Пусть в побеге васильковом стынет сутью красота.
Ничего, мой друг, не делай, если хочешь быть ничей.
Зеркало, вода и эхо превращаются в ручей.
***
Девочка умирала на белоснежной простынке.
Капельки капали в вену, в глазках плыл потолок.
Девочка умирала, девочке не было больно,
Не было слез, лишь ветер в форточку тихо свистел.
Рядом потрепанный мишка смотрел пустыми глазами
На бледное личико девочки, на синие губки малышки.
А врач покачал головою, врач что-то шепнул медсестре,
По губам прочитала больная, что больше ей не увидеть
Яркого солнца на небе, бирюзовых волн теплого моря.
И не играть ей в прятки с мальчиком во дворе.
Не сидеть за желтенькой партой, не кушать персиков сладких,
Не дожить ей до дня рождения и до первого поцелуя.
И поздно ее аневризму резать холодным ланцетом,
И поздно ее конечно дигитоксином кормить.
Я взял свою старую дудку и стал дудеть как безумный,
Я стал призывать на помощь всех мне известных святых.
Я отдал бы ей всю до капли кровь свою голубую,
Я отдал бы ей свои руки, и все, что есть у меня.
Но та ,что стояла рядом, та, за плечом ее левым,
Лишь головой покачала, и руку к ней протянула.
Я тихо упал на колени – девочка умирала.
Девочка умирала – время рвалось назад.
Но тот, кто нити подвесил, просто сейчас отвернулся.
Но тот, кто играет мирами, равнодушно смотрел на нас.
Артерия хлопнула звонко, судорога схватила.
И вот ее вдох последний, и вот ее выдох в ночь.
Капельки капали в вену, в глазках плыл потолок.
Девочка умирала на белоснежной простынке.
***
Сентябрь
Под сентябрьским небом
Разорвались пути.
Нам себя не найти
Под сентябрьским небом.
Мальчик девочку ждет,
А приходят лишь черти.
Лишь сердечки в конверте.
Мальчик девочку ждет.
Дождь и вязкая грязь.
И от слов только тошно,
Говорить невозможно.
Дождь и вязкая грязь.
Крест за крест, страх за страх.
Лучше в чистые руки.
Чтобы выдохнуть муку.
Крест за крест, страх за страх.
Здесь хоть кто-нибудь слышит?
Воздух - яд и полынь.
Черным трупом застынь.
Здесь хоть кто-нибудь слышит?
Раз-раз-раз острие
По запястиям белым.
Слишком быстро и смело
Раз-раз-раз острие.
В прах, в холодную ночь,
В сердце полное грязи.
Мы летим словно мрази
В прах, в холодную ночь.
Время сдохло и спит,
Время встало на якорь.
Только вечный сентябрь.
Время сдохло и спит.
Кто мне смел подарить
Право видеть иное?
Дар проклятья такого
Кто мне смел подарить?
Мы с тобою бредем
Все колышется в зыбке,
Словно раны улыбки.
Мы с тобою бредем.
На осколках себя
Кровью мы истекаем,
Мы уже не играем
На осколках себя.
Мы как две стороны
Помутневшей монеты.
Мы закрыты для света.
Мы как две стороны.
Мир, где каждый бревно.
Сеть, где каждый в берлоге.
И покинули боги
Мир, где каждый бревно.
Забирай уже нас
В свои цепкие пальцы.
Мы готовы отдаться.
Забирай уже нас.
Тихо-тихо слеза
По щеке покатилась.
Глупо на пол скатилась
Тихо-тихо слеза.
***
Мы сделаны из теста или сделаны из глины.
Я не видел, но уверен – мы похожи на картины.
Нас рисуют все подряд, нас ваяют все кому не лень.
Я не вижу ни одной объективной причины,
Чтобы звать нас “женщины” или “мужчины”,
Мы – чужие отражения, мы все похожи на тень.
А мой лучший друг помешался на подруге,
Он путает любовь и забавы на досуге,
А я смотрю на этот цирк, и мне трудно сдерживать смех.
Я шифрую свои символы, я прячу свои руки,
Я заблудился с Лао-Цзы в густых зарослях бамбука,
Я стал полностью водою, я не помню, что такое бег.
Так ведь здесь некуда бежать, и здесь не к чему стремиться.
Засыпая, я смеюсь, и представляю, что я птица.
Вот новая эра, и Воля – как единственный Закон.
Тот, кто знает, о чем я, поспешит освободиться,
Разбить телевизор, вызвать жестом проводницу,
И сказать ей: Наамах, собирайся, уже полон вагон!
Мы сделаны из грязи, сомнения и боли,
Мы все марионетки ее власти, ее воли,
Но каждый из нас способен осознать и принять.
А курсы доллара и нефти не дают нам спать спокойно,
И в дымном кабаке для нас готово пойло,
И белый порошок, чтобы было кого обвинять.
Но у кого есть мудрость и уши, тот услышит.
Мой ребенок не родившийся так учащенно дышит,
Что мне кажется, я знаю, где выход, хоть и не помню, где вход.
Здесь только яшма и агат, хрусталь и адаманты.
Здесь на каждого плебея наклепали аксельбанты.
Чтобы от скуки не загнуться, дайте мне зашифрованный код!
Так продолжайте в том же духе – молитесь и читайте.
Я вижу вашу суть в каждом новом мегабайте.
Я не знаю, возможно ли здесь хоть что-нибудь изменить.
Но время знает само, как управиться с нами.
А пока.. Мы пока поиграем словами.
И пускай вьется в небо моя тонкая-тонкая нить.
***
Веточка
Разметав по храму облатки, бросилась к алтарю.
Грохнулась на колени, нутряно взвыла навзрыд.
Видишь, Отец Мой, видишь, в какой малярии горю?
Знаешь, Отец Мой, знаешь, Сын твой напрасно убит.
Веточка, милая девочка, кокетка в парче голубой.
Была ты сладкой конфеточкой, а стала черной вдовой.
Милая, нежная - ранена, молнией в злые зрачки.
В подвале, там в Копенгагене, спичек горят колпачки.
Удивившись, что смерть не заметила,
Улыбнулась ей - "ты так добра".
В реанимации бредила,
Что жизнь это только игра.
Веточка, ручки порезаны. Что же ты делаешь, что?
Разве не ты лицезрела побоище Кад Годдо?
Сквозь вихри и воплощения, по торсионным полям,
Летела душа истерзанная, пределом стремилась к нулям.
Дефибриллятор нагрелся уж, запах горелой кожи.
Искала ты ветер в облаке, и кромсала на лоскутки
Луну, такую похожую
На белые потолки.
Веточка, что ты все прячешься? Оттого ли, что много ведомо?
Ничтожно твое хвастовство фальшиво-пустыми победами.
Мое ты солнышко в рамочке, губы к щекам прикоснутся.
Минуту ты была счастлива, и больше не хочешь проснуться.
Уйди от нее, честный отче, что ей твое покаяние?
Она мечтала о воздухе, ее накормили болью.
Пусть же хоть раз он ей явится,
Пусть смоет всю желчь любовью.
Веточка, грустная сказочка. Вот оно — высший гнозис!
Зачем же надо взрываться в отвратных метаморфозах?
Зачем же, чтобы расплавиться в прохладной вечной нирване,
Нужно сто сорок раз уснуть в окровавленной ванне?
Разметав по полу облатки, гордо покинула зал,
Ушла ничего не сказав, в направлении юго-востока.
А дождь равнодушно стекал
По черной трубе водостока.
***
Ангедония
Этот мир на шарнирах вот-вот распадется.
Это вижу лишь я, это знает душа.
Так мели языком ерунду с кем придется,
Разлагаясь на хворост и пыль не спеша.
Слюни, сопли, спектакли, фальшивые губы.
Мизантроп с чашкой кофе на клаве уснет.
У окна монитора холодные трупы.
Наши руки как сталь, наши души как лед.
Как бревном по бревну, люди по трафарету.
Есть шаблон для любви и шаблон для тоски.
Отмотаешь свой срок, передашь эстафету,
Снова новое чадо закрутят в тиски.
Целый день разговоры, улыбки и жесты,
Как в театре абсурда в эпоху войны.
Мы все ищем себе поудобнее место,
Только ночью нам снятся кошмарные сны.
Мы спешим, но никто никуда не приходит.
Книги лгут, песни давят на жалость и стыд.
Иногда что-то вспыхнет, как прозрение вроде,
И опять все уходит, а время стоит.
Среди серых деньков словно тени мелькаем.
Мир похож на Мак-Дональдс и аукцион.
И транжирим себя, и фальшиво играем.
И безжалостно душу бросаем на кон.
Хватит, хватит. Я сам только шут на арене.
Может правильно все, может ною я зря.
Продолжайте, дерзайте, не знайте сомнений,
А я спрячусь от вас в тишину сентября.
***
Миргород
Все было гладко и слаженно,
Только разбилось зеркало.
Только сны мои влажные
Желтыми стали газетами.
Все было словно предписано,
Но в Золотом Треугольнике
Брызги висели клипсами
На ушах моего покойника.
Зачем Господь его вытащил?
Чтобы убить на пляже?
Словно капустой в пустые щи
Богу в тарелку мы ляжем.
Любил его я до безумия.
И только ночами холодными
Капелька благоразумия
Делала нас свободными.
Сердце ритмично дергалось -
Девяносто и три удара.
И все как обычно исполнилось
Утром моим - кошмаром.
Ни капли, ни слова лишнего.
Спасибо тебе, спасибо.
Я тебя познакомлю с Кришною
За это твое "либо-либо".
Так пусть по комнате носится
Аромат французской ванили.
Словно на волю просится
Душное "или-или".
И шашка укрыта ножнами.
А небо - газами серными.
Все было гладко и слаженно.
Только разбилось зеркало.
***
Не успели
Лишь пара намеков на серое
В цветном карнавале ряженых.
Лишь скальпелем оголтелое
Тело нерва корежили.
Весело было до одури,
И вдруг небеса неожиданно,
Больно, тяжелыми родами,
Хлынули на пережитое.
Руки хватались за скользкие
Ветки пластмассовых кленов.
И отчего-то польским
Кларнетом визжал ребенок.
Словно бы воздух вспенился,
Сдвинулась атмосфера.
Словно с тобой мы на лестницу
В небо взбежать не успели.
Обидно! Ведь были рядом мы,
Шажка одного не хватало.
Еще чуть-чуть.. Но снарядами
Нас по площади разметало.
А Главный ржал до хрипения
Над нашей ребяческой верою.
В палитре больного безвременья
Лишь пара намеков на серое.
***
Weird kidneys’ dance
И будет – совсем сумасшедшее, святое откровение зараженной психики!
Адское, разбросанное клубочками, кровяными тельцами, насквозь прошедшей иголкой.
Аксоны взбесятся, разорутся дендриты, хлынут нейромедиаторы,
И я стану немым, заснув навеки в коме, с подключенным гемодиализом.
И надо мной будут смеяться ангелы, и со мной будут плакать демоны,
И кислородные подушки станут чертить подо мною рисунки с голыми девицами.
Они танцуют канкан, они попадают в лисьи ловушки,
И по всему окоему подвальная сырость и рев турбин.
Кто же питается мокрым азотом? Я никому не доказываю
Свою правоту, свою наготу, свою дверь, свою полку, свою смерть.
А почки танцуют твист, и с неба течет потоком слизи
Райский глист с укропными глазами, и галька из Феодосии
Намекает, что скоро наступит свежесть и шоколадная лошадь
Сожрет меня, ведь я – сено, сено, сено.
***
Темнота
Слова текли и светились,
Ноги внезапно завяли.
Застряли зазнобы в зрачках,
Вены в черное покосились.
Удушливо хлынул туман
Густой темноты из чаши.
Где-то вскрикнул ребенок,
Словно дикий кабан.
Я дернулся, снова замер.
Я услышал гул бронхов листьев.
И нутро синеокого льда
Колыхнулось у меня в сердце.
И она незримо запела
Вязким, зернистым крахмалом.
Молекулы горячели,
Левая почка дрожала.
И не заметили духи,
Как я в темноте взорвался.
И тот, кто ушел после взрыва,
Был вовсе другим человеком.
***
Похороны Снусмумрика
Состарился, часто болел, много писал – и умер.
Не от бандитской пули – от соли и островов.
Палатка стояла пустая, а Хемуль сказал речь.
Речь была о безысходности и морской пене.
Зеленый дождевик подарили Филифьонке.
Просчитывали варианты наступления полночи.
Не удержались – ударили в гонг. Пьянствовали.
Наплевали в икебану, кошке отрезали хвост.
Снусмумрик говорил: одиночество учит жизни.
Он всегда подчеркивал: сон проходит бесследно.
А мировая скорбь – не фикция, придуманная литераторами.
Снусмумрик уходит в конце ноября.
***
Девочка в пижаме
Десять тысяч лир за девочку в пижаме.
Горло для жасмина. Ночь для пустоты.
Где-то отпустили, где-то поднажали,
Веером раскрылись в пальцах красоты.
Штангенциркуль в грушу, веки под навесы.
Ты своей рукою слезы мне утрешь.
Я давно не помню, сколько небо весит.
И совсем неважно, от чего умрешь.
И под сенью крыльев время нам обманом.
Как из сна проснуться ежели не спишь?
Губы твои пелись сладостным дурманом,
Сердце замирало, трепетал камыш.
А вернуться можно, а вернуться надо,
Но сентябрь хлынет плачущим дождем.
Манекен в витрине, воск, янтарь, помада.
Так вот в паутине мы чего-то ждем.
Искры пляшут вальсом на горящих рельсах.
Поезд жизни мчится в радостную даль.
По ветру развейте легкой желтой пылью.
Ничего не плохо. Ничего не жаль.
***
Голубоглазый мальчик
Мне улыбнулся.
Разорванным ртом, улыбкой,
От которой я ужаснулся.
Желты больничные лампы.
Приторный запах морга,
Смешанный с формалином.
Черное сердце Бога.
Зубки его крошились.
Слезы маком по вене.
Искажались тонкие пальцы,
Коряво тянулись к шее.
В зрачках моих бесподобный
Вечер в пустой палате.
Я лежу и считаю звезды.
Знаешь о чем я? Знаешь?
А книжки читал я жадно.
Я пил их из рук прокаженных.
Глотая змею эндоскопа,
Мальчик жалобно плакал.
Я сделаю тебе рыбку
Из зеленых трубочек капельницы.
Когда ты умрешь под утро,
Она уплывет с тобою.
Солнечный зайчик прыгал,
Нас было мало мертвых.
Мы вырастать не хотели,
Просто детьми остаться
В памяти зеркала, окон,
Деревьев, коек и плитки.
Мне улыбнулся
Голубоглазый мальчик.
Падаль, гнилая падаль.
Дьявол, плюющий в небо.
Хохот медуз и яркий
Хвост радостной мантикоры.
***
Виселицы
Виселицы на поле.
На виселицах – повешенные.
Я не колю героина.
И без него – помешанный.
Свинцовые мрачные капли
Падают на висящих.
Вы все нормальны, зато
Я один – настоящий.
Есть только чистый разум,
Формы – обман и морок.
Вам по четырнадцать лет.
Мне же – сто сорок.
Пляшут тонкие тени.
А деньги – это бумага.
Что твои миллионы,
Когда голова на плахе?
На бале Темного Князя
Закружимся в бешеном вальсе.
Сильны мои амулеты,
И кольца мои на пальцах.
Все, что я смог придумать
Вовеки не уничтожить.
Все, что вы сделали в жизни
Станет пеплом и ложью.
Пророчества ваши жалки.
Упреки ваши нелепы.
Я читал неземные книги,
Я видел другое небо.
Виселицы на поле.
На виселицах – повешенные.
Зачем мне еще героин?
И без него – помешанный.
***
Memento mori
Наши могилы рядом.
Мы лежим и тихонько стонем.
И песню поем о смерти.
Как хорошо быть мертвым,
И гнить в холодеющей почве.
И видеть синие звезды.
Наши могилы рядом.
Нас не поймут эти детки.
Мы так любим друг друга.
Будет лишь то, что было.
Прерывистое дыхание.
Кончим, скорее кончим.
Слияние наше сладко
В приятном могильном мраке.
Я повторяю имя.
Наши могилы рядом.
Красота всегда ходит в черном.
Бабочка-однодневка.
***
Хамелеоны
Каждую ночь мальчик и девочка ждут одиннадцати часов.
Ведь в это время случаются чудеса -
Они превращаются в хамелеонов, садятся в волшебный фрегат,
И уплывают на небеса!
У них есть любимое занятие - грабить звезду и луну,
Набивать в мешки золотые дукаты.
Но нужно все делать скорей - пока не вернулась хозяйка Геката.
Смелые хамелеоны - мальчик и девочка.
Мы смеемся тихо-тихо, мы играемся с тобой, и на краешке небес,
Мы танцуем дивный танец, замечательный фокстрот!
Наши лапки так проворны, на чешуйках - звездный свет,
А еще мы не стареем - нам всегда пятнадцать лет!
Нам помогают шустрые кобольды, цветочные эльфы и Шопенгауэр.
Он больше не считает, что жизнь мучение - ему подарили домик у моря.
А еще, из озорства, мы макаем в чернила большую кисточку,
И ляпаем кляксами на картины Мунка, которые висят во дворце хозяйки.
На нашем хамелеонском теле - цветастые майки,
А в пурпурных ноздрях - самый свежий кокаин из Боливии.
Но это не главное, вероятно, гораздо важнее то, что три сестры
Торжественно обещали нам, что наши глазки всегда будут синими!
А это, согласитесь, очень важно для хамелеонов, поверхность которых меняет свой цвет!
И, как уже говорилось, я просто хочу напомнить, -
Мы не стареем - нам всегда пятнадцать лет!
И когда рассвет настанет, засверкает горизонт,
Ухватив чудесный зонт, кочергу и хризантемы,
Мы опять бежим к фрегату, и скорее удираем,
Попадаться нам нельзя, это мы уж точно знаем!
Так со всеми и бывает, честно-честно говорю,
После нашей глупой смерти, мы всегда каждую ночь,
Ждем заветный бой часов, чтобы сытно насладиться
Тем, что мы умеем делать,
Потому что так и надо - делать только те дела,
Что умеешь лучше всех - например луну и звезды
Грабить и бросать в мешки драгоценные дукаты!
***
Жажда
Кровь по кресту, желчь по гвоздям, плесень на черепе,
В шумной истерике в рожу врачам горькой слюной голубой психоделики,
Воля моя, острой косой, белой росой, лезвием горло,
Падаю ниц, самоубийц толпы на капище сонного трупа.
Жарко хрипят мыльные морды жирных коней,
Высь обелиска точит гнилой небосвод, овод сосет.
Боже, валет червей, током-струей мясо мое чавкает челюстью желтой.
Бурой сохой, ржавым серпом, мышцы кромсай до конца, до костей.
Белая леди, рубины-глаза, шелк, бирюза, кожа-звезда,
Нету стены, вместо спины - воск и кишки, и позвоночник,
Мальчик-в-звоночек, катетер в почках застрял сюрикеном,
Я сюзереном или вассалом к леди ползу.
Ой, не к добру, все не в струну, дождь из ведра, глупо тяну,
Страшно умру, кончу игру, пусть будет ночь, пьяная дочь,
Тонким глистом в нерв проползет, дозой свинца, ради отца,
Соль-океан, харкает кран, жажда моя, губку, скоты, пить я хочу.
***
Ты
Ты — мое счастье заснеженное.
Ты — моя радость-мелодия.
Одно твое прикосновение — и я растекаюсь рекою!
Ты — мой друг самый нежный
В смежной реальности вроде я
Смешно бегу за тобою.
Годы металлом и уксусом.
Немножко — миндалиной горькой.
А ты посмотришь — я падаю в бездну.
Терпким запахом мускусным.
Сердце — лимонной долькой.
Правда же время доброе нас с тобой сведет вместе?
Тонкие пальцы тянутся.. к смерти или к пределу?
Любовь — три секунды вечности.
Но все остальное — бумага.
Твое золотое тело.
Мои глупые бесконечности
На краешке посоха мага.
Я разглядеть хочу тебя!
Разглядеть, понимаешь, до клеточек!
Но только шлагбаумы фатума закрыли мне все дороги.
И только одни междометия
Серебряных мыслей-монеточек —
Выкуп за недотрогу.
Пусть сердце твое почувствует,
Что с огнем я умею делать,
Как хлещу я им по спиралям вселенных больного сознания.
Как я поднимаю руки,
И небо сходит на землю,
И волны вмиг расступаются.. ради тебя одного!
Я — твое счастье заснеженное.
Я — твоя радость-мелодия.
Мы станем одной рекою, если я не забыл заклинания.
Я — твой друг самый нежный.
В смежной реальности вроде я
Не зря же бегу за тобою?
***
Том Сойер
Ой, тетя Полли, по всей Миссисипи нет больше невест.
Ой, тетя Полли, небо уже не в алмазах.
Ой, тетя Полли, коль черт не выдаст – свинья не съест.
На последнем моем эпицикле сдвинулись лунные фазы.
И вот я стою на краю,
Сгорая от радиации.
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
А Бекки Тэтчер в раю.
Ой, тетя Полли, как страшно в пещере Мак-Дугал.
Ой, тетя Полли, больно, хоть морфин коли.
Ой, тетя Полли, теперь вот придется туго.
Как ни крути, а на всех циферблатах нули.
И я в лихорадке горю
В самой глубокой фрустрации.
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
А Бекки Тэтчер в раю.
Ой, тетя Полли, в порядке все с Сидом и с Мэри.
Ой, тетя Полли, а я что-то так подустал.
Мы плавали с Геком, и я хоть во что-то верил.
Мы пили дожди, и я все чего-то искал.
А вашего бога, Христа, я нашел и повесил на гвоздик.
И в вене – катетер, и скачет креатинин.
Другие придут и примут надежду, как постриг.
А я здесь лежу и молюсь, как последний кретин.
И вот я стою на краю,
Как спастись в такой ситуации?
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
Том Сойер в реанимации,
А Бекки Тэтчер в раю.
***
Осколок
Зеркала осколок встрял неудачно
В пустой зрачок, душу пропатчил
Только на утро - час предрассветный.
И лепестков серебро пало на мрамор.
Влажный, холодный, был я свободным -
Да вышел вон. И спеленали сети ловцов.
Левой рукой поздоровайся, милый,
Правой рукой надави на курок.
Я заслужил свое право на боль, ты на любовь,
Только в конечном итоге мы уж не будем как боги.
Мясо есть мясо и вкус его с кровью без соли сырой.
Новый герой пусть пройдет по дороге. Я откажусь.
Криво ложится луч на висок.
Словно не греет, устал нагревать.
Вечная мать тоже заснула.
Со мной только ветер на всех языках.
Вот говорит - ты уймись, ты не бойся.
Что трепыхаться? Все обернется
Древесной трухой бесполезных взысканий.
Долг твой один - не искать испытаний.
Будешь ли мышкой на ровной орбите.
Ты безразличен новой элите.
Плебеи, ласточки, скройтесь-ка к черту.
Я тут рисую планету одну розовой краской.
Вам непонятны такие пейзажи.
А впрочем - пуха набилось в мозги.
И голова моя стала подушкой.
Чтобы поверили нужно подохнуть.
Чтобы заметили нужно упасть.
***
Мое Ноющее
Никакой больше боли.
Любовь — обезболивающее.
Клади ладони в ладони.
Давай я согрею тебя. Моё ноющее.
Никакого страха и грусти.
Любой поток вбираю в себя.
Недолго осталось, скоро отпустит.
Станет легко, уверяю тебя.
Никакой тоски запредельной.
Никакой ненависти — ни капли ее.
Никто не мечется один в холодной постели.
Всегда найдется стерегущий сердце твое.
Мне кажется, что может и так случиться,
Что если твой свет погаснет — погаснет и мой.
Так давай не позволим ему отключиться.
Ведь я еще больше чем ты — больной.
Но никакой больше боли.
Моя любовь — твое обезболивающее.
Чистые в чистые вложим ладони.
Давай обниму тебя. Моё ноющее.
***
Брызги
В соавторстве с Александрой Подгорной
Если вдруг его услышат
И начнётся всё сначала:
Два глотка – пожалуй, мало,
Пять глотков - пожалуй, слишком.
Только розовые мишки.
Только лампы белым светом.
Шелестящим в ночь просветом
В простыне запрячем книжки.
Слов так много - замирает
Сердце льдом над диафрагмой.
Вечером польемся магмой
В нашу боль, что нас ломает.
И сочтемся перезвоном
Позвонков и сухожилий.
Мы с тобою не прожили.
Наши души камертоном.
Нас раскрасят-разукрасят.
Нас уложат штабелями.
Миллиметрами печали
Мы ползем на грустный праздник.
Нам с тобой так мало счастья.
Пара зим и капля вёсен.
Нас уже даже не спросят
Среди горя и ненастья.
Только ты одно забыла,
В темной ночи каплю света.
Все равно настанет лето.
Как бы нас зима не била.
***
От безбрежности мнимого понимания
В хаотичном сплетении истин и лжей,
Предавать, понимать, убивать, дарить ласку,
Делать больно, топить, обожать, целовать,
Распинаться и падать, тошнить и стремиться,
Изучать все детали и смех проводницы,
Плач младенцев и печи, поцелуи на пляже,
Перестроить сознание, сделать все нашим.
Падать ниц, подниматься, вставать на колени,
Перед тем, кто убил меня, научив тебя лени.
Раздражаться, не спать, упиваться сиестой,
Черных дев ледяных из холодного теста
Блеклым взглядом ваять, о, моя Галатея!
Я как слепок вчерашних ошметков чернею.
А Калигула прав был, пусть нас всех затопит,
Кто-то тихо с фонариком бродит и бродит.
Я люблю вырывать вам глаза и топтать ваши уши,
Я люблю - раскрывайте рты, суки, и слушать!
Ненавижу когда обижают ребенка.
Ненавижу когда ставят тело под плетку.
Как я лгу, так никто никогда не способен,
Моя ложь - это правда тотально свободных.
Я крещение членом, я тень мертвой лодки,
Я всегда с середины пожираю селедку.
Если мне вырвут сердце тупые ублюдки,
Опустеют трамвайчики. Больно, хоть шутки.
Люся, где мой бифштекс? Отдавай безвозвратно.
Я умею, ****ь, делать всем Люсям приятно.
Я настолько умен, что становиться страшно.
Распадение, ночь, вынос тела, несчастье.
Ветер треплет камыш. На лиманчике тихо.
Лишь дыхание зверя. Открытая книга.
Стоп! Порвем этот стих. Сухожилий спирали,
Вереск, дьяволы, ночи, трепанация, харе!
От бесконечности тревожного пробуждения,
Обрываем нить рифмованного слова ножом.
Словно кожу сдираем до покраснения.
Динамитом пичкаем синапсальные щели.
Все, что я делаю - высшая упорядоченность.
Никакой энтропии - иерархия справедливости и порядка.
Можете сложить руки и помолиться полторы минуты.
А затем я вас расстреляю, если не скажете пароль.
От "Я" блевать уже хочется, но чем заполнить мир кроме "Я"?
Я задам вам пару вопросов и вы будете хлопать ресницами.
А ведь все просто, все настолько чертовски просто,
Любовь и Ненависть, все едино в мире духовном,
Ты знаешь, что тебе делать, ведь это так ясно,
Всего лишь "take me to the river, put me in the water"
***
Давно, когда бог был маленьким мальчиком,
Я учился сплетать слова
В узоры,
Которыми было украшено небо,
Высокое, чистое, бьющее солнечным светом
В открытые летние окна,
А я
Себе верил, но только не знал,
Что эти узоры имеют свойство
Становиться стигматами на ткани души,
И каждая строчка исполнится точно.
Такая уж общая участь поэтов -
Сгорать в этом ясном невыразимом пламени.
Но разве не пламя тот самый
Природу чистящий тонкий эфир?
Но мы
Шли так долго.
На долю судьбы нам выпал такой процент боли,
Что иногда нам казалось,
Что плата завышена.
Слишком их много бездонных ночей,
Когда ты открыт для ударов извне,
И холод пронзает насквозь,
И не знаешь,
Кто это с тобой говорит -
То ли ангел в парче и сапфирах,
То ли же демон с кровавой клюкой себя тешит,
Играясь.
Осмыслить, дождаться, все вынести, вытерпеть,
Встретить то утро, когда понимаешь, что вот -
Эти руки, такие похожие, хочется жарко
Слезами омыть за то, что они выводили слова,
Которые значат чуть больше чем вечность,
И целовать эти руки - живых всех и мертвых,
Кто знал себе цену,
И на ухмылки, упреки, уколы
Всегда отвечал:
Мое время придет,
Но вы, потерявшись в тумане и мороке мира,
Не слышите, уши оглохли и спят,
Лишь время, покорное, доброе время
Откроет меня когда будет угодно ему - и, ах!
Видите?
Льется как песня волшебной свирели
Магия звуков и слов.
Серебра!
И в ней льемся мы.
Смерть - привычное дело,
Как выпить воды, ведь мы
Уже умирали.
Мы помним, мы жаждем сейчас одного -
В слиянии с небом, схватить то мгновение,
Когда понимание сути достигнет предела,
И это
И будет та самая вечность,
Которая дольше и слаще чем целая
Больных вереница эпох.
И я, себя обхватив, и собрав в единое целое,
Отдам до конца, до молекулы.
Нате! Вот я.
Подарок для мира, который был так холодно принят.
И только такие как я, возьмут мое сердце,
И оно -
В самой кромешной придонной тьме ада,
Когда станет страшно, и вдруг,
Покажется, что это конец и начало, и выхода нет,
Вдруг вспыхнет немыслимым светом,
И времени больше не будет,
И вечное счастье покоя и радости.
То, что обычно обозначают словом Любовь.
***
Мы будем пробиты насквозь
Острою силой боли.
В тайном дворце любви -
Лунный свет витражами.
Мы раскрошимся в порох
От сердец своих непонятных.
Черная роза шипами
Режет души до крови.
Беличья сарабанда
На мраморных гулких плитах.
Будет хохотать громко
На дуэли с тобою дьявол.
Абсент и марихуана.
Зеленой феи хлопушки.
Дурные сны и химеры
На мокром фасаде собора.
Молнии - колышком в горло.
Тошнотворная грязь по венам.
Мы так устали, устали
Выдерживать бурю жизни.
Или сольемся в экстазе
Рубинами падая в полночь.
Теряя всю свою лимфу,
Превращаясь в чахлых скелетов.
Не знаю я, что не знаю.
Не умею я петь пасторали.
Такое уже увидел,
Что хочется удавиться.
Ищите убогой правды
В строчках тех, кто родился
Слепым посреди незрячих,
И вместе рухнете в яму!
А мы, несмотря, на колеса
Адской машины мрака,
Возможно со дна колодца
Сумеем подняться к звездам.
В тайном дворце любви
Бросаем друг другу розы.
Лунный свет витражами.
Насквозь - силою боли.
***
O Rose, thou art sick!
Над унылой равниной осенней тень журавлиной стаи.
Брошенный под дождем, заблудился в поле ребенок.
Глаза его тяжелеют свинцовой тяжестью сонной.
Вдалеке на длинных ногах шастают силуэты
Худых и тлеющих чудищ.
Фиолетовый свет луны льется бездушным ядом.
И кажется - в целом мире никого уже не осталось.
Никто не придет на помощь, не разбудит, не успокоит.
И музыка тихо-тихо сводит с ума ребенка.
Такая страшная музыка из восьмой и девятой ноты.
Как будто из мира вырван и брошен в кривое зеркало.
О, роза, роза, ты чахнешь!
Так сиро все и уныло, слеза упадет неслышно.
Просыпайся, малыш, просыпайся, прошепчет ласковый голос.
2006-2011.