СИРОККО
(Болонья)
Была ли то мелодия? Был ли то ветерок? Что-то слышалось за стеклом. Я отворил окно: дул Сирокко (1); и облака, бегущие вдалеке под сводами неба (не в той ли стороне было море?) толпились в серебристой ясности там, где рассвет оставил о себе золотое воспоминание. Город, кирпичная кладка которого была еще темна от влаги недавнего дождя, обнажал мощные перекрытия на открытых площадках своих башен; он производил впечатление большого порта, опустевшего и покрытого дымкой тумана, чьи кладовые остались открытыми, когда в одно благоприятное утро все корабли внезапно отплыли; и можно было подумать, что в теплых, несущихся издалека, дуновениях Сирокко соединяются золотые отблески знамен и кораблей, пересекающих изогнутую линию горизонта. Во всем ощущалось ожидание. Среди мирного гомона голосов в воздухе привольно царили серебряные голоса детей. Город отдыхал от утомительной суеты буден. Был канун праздника – рождественский сочельник. Я чувствовал, как утихали во мне все воспоминания и надежды, – и тоже оставлял их там, вдали, за дугой горизонта; и казалось, что горизонт будет вечно укачивать их пестрыми отражениями своих изменчивых облаков. Я был свободен, был одинок. В веселой игре Сирокко я наслаждался его легкими дуновениями. И все смотрел на зимние тучи, что неслись впереди его; на облака, что отражались внизу, в лужах мостовой, в серебряных отблесках, над зыбкой жемчужной ясностью праздничных женских лиц, в очах нежных и глубоких. В перспективе галерей (2) следил я за движущимися очертаньями фигур, за мелодичным колебанием плюмажей, слышал мелодичный приглушенный шаг в равномерно-легком ритме; а потом переводил взгляд на красные башни с черными балками, с пустыми лестницами, открытыми в бесконечность.
Был рождественский сочельник.
*
Я вышел на улицу. Большая красная торговая галерея с мавританскими светильниками; книги из тех, что читал я в детские годы, лежали в витрине среди гравюр. А дальше – мраморное свечение большого нового здания, по четырем сторонам которого расставлены металлические столбы с белыми шарами.
Площадь Сан Джованни была безлюдна; и у ворот тюрьмы не было видно, как в иные дни, красивых девушек из простонародья.
*
По залитой золотом площади с маленькими надгробиями, оставляя белый след от колебаний плюмажа, в светлом просторе неба прошла юная фигура – серые глаза, рот, тонко очерченный красной линией. Белела в туманной дымке неба мелодия ее шагов. Что-то новое, детское, глубокое ощущалось во взволнованном воздухе. Посвежевший от дождя красный кирпич, казалось, дышал смутными фантазиями, сгустившимися в тенях целомудренной грусти, которые проходили в ее смутном сне; (ряды смежных одинаковых арок постепенно таяли за воротами города, среди холмов); вслед за нею явился и проплыл мимо крупный силуэт: грандиозная склоненная девичья голова взволнованной служанки двигалась в такт юным неукрощенным шагам, очерчивая контур румяного волевого подбородка, а иногда черный глаз искоса блестел над округлым сильным плечом, над руками, налитыми энергией молодости; она двигалась беззвучно.
*
(Простоватые хлопотливые служанки, с полными кошелками всякой снеди, вычурно причесанные, в своем свежем очаровании ходили за городскими воротами. Вся местность вокруг города зеленела. В тумане виднелись тяжелые массы деревьев над низкими холмами, и их очертания в небе задавали направление фантазии; и свет; и шарманка, что пробовала подпевать безыскусной поэзии простонародья, под высоченной фабричной трубой, в предместье, среди размалеванных женщин, бродивших за воротами; и глухие городские закоулки, что живо протягивали свои красные щупальца (3); и площадки крепостных башен, с их мощными перекрытиями, под сводами неба; и последние касания (4) далеких теплых отблесков в великой ясности, ослепительной и ровной, когда, пройдя через арку ворот, я углубился в лесную зелень, а пушка пробила полдень; я был один; только воробьи суетились вокруг меня, перелетая туда и сюда, на берегу озера, будто написанного кистью Леонардо.) (5)
___________________________________________________
Небольшое стихотворение в прозе дает, на мой взгляд, картину не только одного из памятных автору городов, но и всего поэтического мира Дино Кампана. Что становится особенно наглядным, если сопоставить этот маленький текст с некоторыми другими местами «Орфических песен», – с панорамой города Фаэнцы в начале новеллы «Ночь» и с описанием природы в заключительных строках стихотворения «Видение». Они напоминают картины земного мира в живописи пятнадцатого века, как правило, являющиеся фоном для библейских или исторических сцен, для изображений Мадонны или святых, где земное пространство четко разделено на 1) город, с его цитаделью и храмами, рынками и тюрьмой, – мир официальной, поверхностной жизни; 2) пространство за городскими воротами – сельскую округу, мир тяжелого повседневного труда и скудного быта, и, наконец, 3) пустынную, дикую местность, где живут дикие звери и… святые отшельники, вроде Иоанна Крестителя или святого Антония, – мир внутреннего очищения, борьбы с бесами и мистических озарений. Вот такое полотно из эпохи раннего Возрождения предстает нашим глазам в описаниях города у Кампаны – будь то Флоренция, Фаэнца или Болонья. Казалось бы, случайная, ни с чем не связанная обмолвка – «озеро в стиле Леонардо» – дает ключ к верному прочтению всего текста.
Освобождение, путь к самому себе, к себе подлинному, очищенному от случайного и мелкого, для Кампаны лежит через возвращение в мир детства, что, конечно, ближе всего соотносится с евангельским изречением: «Если не обратитесь, и не будете как дети, не войдете в царство небесное». И совсем не случайным кажется, что «действие», не имеющее никакого сюжета, происходит в рождественский сочельник. Для Европы Рождество, помимо его главного содержания, является еще и праздником детства. Впрочем, Кампана предельно далек от святочной сусальности. Мы расстаемся с лирическим героем на пороге его нового рождения. ЗА этот порог ни Кампане, ни его герою, кажется, так и не удастся ступить…
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Сирокко – южный ветер, что дует в Италию из Северной Африки. Обычно производит на людей болезненное влияние. Это особенно чувствительно было в прошлые века, когда во время сирокко в Италии резко повышалась смертность, достигая в некоторые периоды года (например, в августе) масштабов всенародного бедствия. Название, похоже, носит провокативный характер.
(2) Галерея – обычное для Италии конца ХIХ – начала XX в. название большого торгового центра (как для России в ту же эпоху – пассаж). В это время новые здания таких центров возводились во всех крупных городах страны. Но здесь присутствует также намек на любимый архитектурный фон в живописи Высокого Возрождения – галереи с уходящими далеко вглубь перспективами арок.
(3) По контексту тематики «Орфических песен» можно с уверенностью полагать, что речь идет о борделях, с их характерными приметами вроде красных фонарей, красных штор и т. п.
(4) В подлиннике употреблено слово soffi – дуновения, ветерки.
(5) Последняя часть текста заключена в скобки навряд ли случайно. Вся нарисованная прежде картина здесь будто охватывается одним взглядом с высоты, хотя внешне герой сходит вниз – из комнаты на верхнем этаже на улицу, за городские ворота и, наконец, к озеру. Такое «встречное движение», когда тело опускается все ниже, а зрение поднимается все выше, как бы намекает на нечто остающееся за порогом слова и видения, невыразимое, во внутреннем опыте героя…