Всегда стыдно перед теми, кто ушел. Сейчас мне стыдно перед недавно покинувшим нас Евгением Зиновьевичем Мельниковым. Казалось бы, что такого: была в библиотеке встреча, обещала подготовить интервью, но как-то «руки не дошли». А ведь звонила, но по какой-то причине о встрече мы так и не договорились. В феврале вдруг, что называется, «поплыли мысли о нем». Узнала, что он – в хосписе. 3 марта в библиотеке № 12 вспоминали Евгения Зиновьевича: есть ли у него шанс выйти из хосписа, выживет ли? По дороге во Дворец книги – там должна быть презентация четвертого номера «Карамзинского сада» - принимаю решение: интервью найду и доделаю. Дворец книги, гостиная. Вроде бы уже и время, а не начинают. Нет Ольги Георгиевны Шейпак, Елены Викторовны Кувшинниковой. Наконец, они приходят. Приносят страшную весть: умер Евгений Зиновьевич. Первые слова на начавшейся презентации - о нем…
Шейпак О.Г. : «Все чаще и чаще убеждаемся в том, что и верующие люди и не верующие, и даже состоятельные, богатые люди приходят к мысли, что человек должен что-то после себя оставить. Хочу напомнить сказанное недавно патриархом Алексием. Он сказал, что все мы несем ответственность не только за то, что сказали, но и за то, что мы впитываем в себя.
Мы собрались на презентацию альманаха «Карамзинский сад». Хочу обратить ваше внимание на то, что лично мне не страшно и никогда не стыдно брать его в руки. «Карамзинский сад» - это настоящая литература. Я знаю, что всегда с радостью и открытым сердцем могу открыть этот журнал. Потому что я знаю, как он собирался, как он являлся. Елена Викторовна вкладывает в его создание много душевных сил, она долго думает, что туда поместить и получается не просто литературный альманах, а и очень нужный и своевременный выпуск. Для меня «Карамзинский сад» - крупное литературное событие и большая радость. Рада видеть тех, кто напечатан в этом журнале. Это – наша общая удача, и гордость, и радость. Хочется, чтобы она не потухла и не угасла. С литературой Ульяновска я познакомилась через «Карамзинский сад». Первый писатель, к кому я обратилась в Ульяновске, в ту пору с очень слабыми вещами, был Евгений Зиновьевич Мельников. Это была наша первая встреча. Недавно мы увидели его угасающего, без кровинки и я как-то сразу вспомнила ту, нашу первую встречу. Вспомнила то, что чувствовала тогда, и поняла, что та встреча была как подарок судьбы. Ведь он мог отругать меня, отправить. Но он стал беседовать, и я быстро поняла, что это плохо. Он был всегда очень тактичным. Настолько тактичным, что никогда не убивал критикой. Может быть, и не хвалил, но подбадривал и заставлял работать.
Сейчас я часто думаю, что, может быть, многие на меня обижаются из-за того, что я не всегда бываю осторожна и корректна. Уход Евгения Зиновьевича меня сильно встряхнул. Я всегда очень серьезно относилась к его творчеству. Я прочла его повесть. Надо отметить, что в советское время у него довольно удачно складывалась его творческая карьера. 90-е отодвинули всех на задний план. В это время было тяжело и Мельникову. У него тяжело складывалась и творческая, и личная жизнь. Перед болезнью он написал одну из последних своих повестей, принес ее мне. Я не знала, что он ложится на операцию. Повесть показалась мне сложной из-за необычной формы, введения элементов гротеска, в то же время – смелой и в чем-то даже хулиганской. Сейчас я понимаю, что это была его прощальная вещь. Я увидела, что изображенная в повести картина современного мира – отзвук поселившегося в его сердце горя.
Крупные писатели остаются в литературе. Все эти дни мне было как-то не по себе. Я размышляла о Мельникове, который был чрезвычайно скромным человеком и пыталась найти для себя ответ на вопрос: должен ли пишущий человек себя как-то пиарить и говорить о себе или лучше просто писать «в стол». И все-таки я пришла к выводу: главное - писать. То, что должно остаться, все равно останется и рано или поздно дойдет до читателя. Если же не дойдет, значит, вы должны исчезнуть.
Матлина С.И.: «… У меня сейчас в голове один Мельников. Женя написал много, и мало кто знает, какой это тяжелый труд. Он был настоящий труженик, работал до последнего. Женя, он был мастером, великолепным романистом. Он обладал редким даром: он был живописцем в прозе. Его проза цветет и пахнет. Он умел хорошо делать психологические вещи. Когда-нибудь мы поймем, кого мы потеряли. Его интеллект - цветочек редкий…. Я принесла сюда свои картины. Предлагаю купить их, а вырученные деньги передать семье Евгения Мельникова».
Марянин Н.В.: «Как печально, что каждый год мы теряем наших друзей. В 2008 году - Валерий Крушко, в 2009 – Владимир Косоуров, в прошлом году мы похоронили Анатолия Чеснокова и вот Женя Мельников. Так получилось, что в последние дни я постоянно о нем думал. Не понимал, почему, зачем? Мало кто знает, что Женя был не только потрясающим прозаиком, но и великолепным, очень тонким поэтом. Мне хочется прочесть его стихи…»
Кувшинникова Е.В.: «Благодарю, что все вы сегодня собрались по поводу объединяющего нас события - выхода в свет четвертого номера журнала. Но начать я хочу с главной на сердце боли. В этом зале находится моя школьная учительница литературы – Джульетта … Кулакова. Она руководила краеведческим кружком в школе и однажды послала меня домой к Мельникову. Я должна была взять у него фотографию для стенда для нашего кружка. Помню, что я очень волновалась. Позвонила в дверь. Очевидно, Мельников куда-то собрался уходить, потому что появился на пороге в черной кожаной куртке. Услышав, что я пришла за фотографией для стенда нашего краеведческого кружка, он вначале удивился, потом рассмеялся. Нашел фотографию. А я стала говорить и об автографе. Он опять рассмеялся и все-таки улыбнулся: «Ну, давайте, давайте, где мне поставить автограф». Я ушла с фотографией и с автографом. После этого Евгений Зиновьевич бывал у нас в школе, мы приглашали его на заседания кружка. Это из юности. Последнее, самое тяжелое. 1 марта мы с Ольгой Георгиевной побывали в хосписе, где умирал Евгений Зиновьевич. Тяжело умирал. …Я не знаю, слышал он нас или нет. Но рада, что мы смогли ему сказать: «Простите нас». Для меня это было очень важно. Надеюсь, что он нас услышал. После этого у меня такое чувство… Как же так, почему все так несправедливо. Как мне хочется сказать вам, живущим, как я вас люблю. И как читатель, и как друг, ценю, чувствую, понимаю, какие вы талантливые, какие вы замечательные. Какая радость – моя, личная человеческая радость - встречи с вами, общение с вами. Как мне хочется уберечь вас подольше. Храни вас господь и чтобы благоденствие и благодать… Надо быть бережнее друг к другу. Такие тяжелые события, как смерть того, кого ты знал, вызывают именно такие чувства. Все суета, водоворот жизни какой-то, а порой так важно успеть сказать человеку доброе слово. Да, у нас есть разобщенность. Может быть, действительно оскудевает любовь, и мало на самом деле в жизни милосердия. Мне так хочется, насколько мне это посильно, обнять вас …Заметили ли вы, какая на новом журнале обложка. «Карамзинский сад» мы видим как бы через вход через калитку. Это как объятия, как приглашение войти … Хочу обнять вас и пожелать вам самого доброго и самого светлого. Любить, жалеть. Мне хочется закончить четырьмя строчками:
С робкой просьбой о милосердии
Застывают в груди слова…
Эта музыка, это Верди.
Голос отнят, душа жива.
Думаю, что мы можем сказать о Евгении: душа его жива.
Колесов А.М.: «Я вспоминаю время, когда у Евгения был написан роман «Угол прицела». Роман был в рукописи. Была какая-то встреча в Мемцентре, после которой мы с Владимиром Дворянсковым пошли к Евгению домой. В ту пору он жил в доме напротив театра. У нас была бутылочка красного вина, закуска. Женя начал читать вслух. Мы по ходу чтения вставляли реплики, либо одобряли, либо просили поправить. В конце концов, мы одобрили эту вещь: «Посылай в любое издание». Женя послал Григорию Ивановичу Коновалову, который дал роману высокую оценку. С этой книгой Женя вошел в литературу.
Последняя наша встреча состоялась около кардиологического центра. Я хотел подарить Жене свой сборник стихов. Встретились, поговорили. Дошли до той минуты откровения, когда Женя вдруг признался, как трудно ему живется, денег нет, на автобус, чтобы до центра доехать, занял деньги. Грустно, но так он жил последние двадцать лет. Отсутствие работы обрекло его на полуголодное существование. У него что-то выходило, но все – через нервы. Я не предполагал, что та встреча была последней. Думал, еще встретимся, и вдруг узнаю, что Женя – в хосписе. Память о нем должна остаться в наших сердцах».
На следующий день, 4 марта, состоялись похороны Евгения Зиновьевича Мельникова. Его похоронили на Архангельском кладбище. Все расходы взяла на себя писательская организация.
Марянин Н.В.: «Когда он издал книгу «Призраки Николиной горы», я сказал ему: «Женя, ты счастливый человек, ты написал свое «Евангелие». И все-таки я очень ценю его стихи. Сегодня ночью я открыл его страничку в Интернете. Уже начали поступать отклики, хочу зачитать один из них: «Как трудно подобрать слова… Не будет чёрный день благословенным! При жизни ты, поэт, соизмерим с вселенной, а после - и вселенная мала!» Пока я разместил только его последнее потрясающее интервью «Истина и литература», опубликованное в журнале «Литературный Ульяновск», а также несколько стихотворений Евгения Мельникова. Вот одно из них, созвучное сегодняшнему дню:
Зима, осени меня словом,
Неслышным, как шорох с небес.
Чтоб в нём не мутнилась основа –
В ледок затяни его, в блеск.
Зима, награди меня болью –
Звездою в крещенский мороз,
И сердце последней любовью
Распни на холстине берёз.
Зима, испытай же судьбою,
Жестокой печатью отметь –
Луною своею сквозною,
Как выстрел навылет,
Как смерть…»
Матлина С.И.: «Я хорошо знала Женю. У меня воспоминаний на целый роман хватит. Начну с того, что мы вместе учились. Однажды он из-за меня чуть не лишился работы. Это было, когда он работал в газете «Ульяновский комсомолец» и напечатал одно из моих стихотворений. Нет-нет, не политическое. Напротив, оно было в ключе 19 века, что тогда не приветствовалось. Женя принимал меня в Союз, он же дал мне рекомендацию. Были у меня трудные времена, когда он меня очень поддерживал. Он был прекрасным другом».
Малахов В.Л.: «Моя первая встреча с Евгением Мельниковым состоялась в литобъединении «Парус». Довольно скоро после этого он опубликовал подборку моих стихотворений. Он был человеком большим, очень щедрым. Евгений Зиновьевич прожил замечательную творческую жизнь. Он очень много написал, и мы будем его изучать и вспоминать с благодарность. Мы счастливы тем, что имели возможность общаться с ним».
Кувшинникова Е.В.: Сегодня мы поминаем хорошего писателя, хорошего человека, который всю жизнь находился в каком-то поиске истины, Бога. Думаю, что вот сейчас таинство, которое происходит с этой душой, открывается нам, дает ответы на все вопросы. Мы поминаем Евгения Зиновьевича Мельникова. Хочется сказать словами молитвы: «Упокой, Господи, душу раба твоего Евгения, прости ему все прегрешения вольные и невольные…и дай ему царствие вечное».
Марянин Н.В.: «Я считаю Евгения Мельникова больше поэтом, чем прозаиком. У него великолепная проза, но для меня и она тоже звучит, как поэзия. Свой сборник стихов он назвал «Я вас любил». Отзывчивый, добрый, он не мог отказать никому, может быть, это был его недостаток. Сегодня я бы перефразировал название этого сборника, что он нас любил. А мы любили его. В сборнике этом много философских стихов. Мне хочется прочесть одно из них:
Кто их накаркал, будь они прокляты, чёрные дни?
Кто на роду моём выбил клеймо их тёмной рукой?
Мёртвой петлёю ноги захлёстнуты, нету пути,
Ни отмахнуться, ни оглянуться – Вий за спиной.
Муки тщеславия, слёзы безверия, боль немоты –
Как воспаление после ранения, после войны.
В том, что так прожито, столько ничтожества, горечь обид,
Как в этой нежити зрели подснежники – совесть и стыд?
Значит, нет выхода, цели и выборы – в лапы огню?
Чёрною молнией попусту выжжено дуба нутро?
Но ведь носила крёстная сила душу мою!
И не она ли вдруг расщепила смерти ядро?!
С гиком и посвистом нечисть истаяла – крикнул петух.
И на обугленном, но не погубленном – верный побег.
И никогда ещё так проникающе – зренье и слух,
И обнажил золотое сечение атомный век.
Знал я отныне, что свет человеческий светит во тьме,
Ведь зачинался я в пламени солнца, а солнце – во мне.
Так же взялись из пыли и грязи формы земли
В благословенные обыкновенные чёрные дни.
Еще хочу вспомнить одну фразу из его последнего интервью, где Женя говорил о поэзии. Так просто и емко: «Сперва у тебя перехватывает сердце, а потом – горло. Это и есть вернейший признак настоящей поэзии».
Недели две назад я написал стихотворение. Писал его и почему-то думал об Евгении. Я не знал, что он – в хосписе. Я вообще не понимал, как это вдруг оно получилось. Сейчас я понимаю, что стихотворение это было не от меня, а от наших друзей, которые уже ушли, и от Евгения, который уже понимал, что …уходит. Эти строки я воспринимаю как завещание всем нам, живущим…
"Жизнь – великое таинство звёздных систем,
между Богом и Космосом тонкая нить…
Надо жить, если даже не знаешь, зачем,
даже если нисколько не хочется жить!
Выход лбом пробивая в бетонной стене,
снова видишь в проёме суму да тюрьму…
Надо жить, если даже не нужен стране,
своим детям, друзьям и себе самому!
Прорываются дамбы духовных плотин,
напирают сомненья, сознанье дробя…
Надо жить, если даже остался один,
и обрушился прахом весь мир на тебя!
Заблуждений, страстей и безумств круговерть
человек на кровавом плетёт колесе…
Надо жить, если даже осклабилась смерть,
даже если вокруг уже умерли все!
Жить, по огненной пашне вселенских борозд
эту ниточку к Богу шажками стеля,
и исполнить великое таинство звёзд
до последнего вздоха, движенья и взгля…"
Записала Людмила Дягилева.