Это было в далекие годы.
Жил на свете один человек.
Он рассказывал в лекциях что-то
Про запретный Серебряный век.
Был он даже доцент, не профессор,
Но девицы сходили с ума!
Прибавляла к нему интереса
Эмигрантская тема сама.
Ходасевич, в какой-то трущобе
Свой последний увидевший час….
Романтично… трагично… еще бы!
(но пока не касается нас.)
Или Бунин с одним чемоданом,
Или мало ли кто там потом…
Адамович… Георгий Иванов…
тишина под парижским мостом.
Говори же, Смирнов, говори же!
(все его называли В.П.) –
Мы, конечно, умрем не в Париже,
Это все не о нашей судьбе!
Нам под Ваши высокие бредни
О России трагических дней
Сладко спится за партой последней –
В самом сердце державы своей.
… Мы умрем и в Париже, и в Ницце,
В Тель-Авиве, в Нью-йорке, везде…
Это прочное слово «граница» –
Не прочней, чем круги на воде.
Это цепкое слово - «держава» -
Разлетится салютом во прах.
Это слово летучее - «слава» -
Приземлится синицей в руках.
Сладко спится под говор Смирнова,
Под его вдохновенную речь!
(Но высокое русское слово
никого не сумеет сберечь.
Но высокая русская проза
И поэзии белая кость
Обернутся безумною позой,
Превратятся в чернильную злость…)
…Говори же, В.П., говори же,
Говори нам о самом святом.
В тель-авивской коморке на крыше
Я тебя через годы услышу.
И неважно, что будет потом.