Всё как есть, так и есть –
по-иному уже не получится.
И за чем я иду,
соловея от мерной ходьбы?
Примеряюсь присесть,
да тотчас подгоняет попутчица,
задувает в дуду:
дальше, дальше уйти от судьбы.
От неё не уйдёшь!
Умоляю, бранюсь и выклянчиваю, -
всё в ушах, сквозь шумы,
метроном топотка за спиной.
Я топорщусь как ёж,
да иголками внутрь выворачиваюсь;
ради тёплой зимы
я готов попуститься весной.
Суждено ли дойти
до весны –
это писано вилами
да по мутной воде
на столах постоялых дворов…
В жизни – стёжки пути
наметаются пальцами стылыми,
к путеводной звезде
распускается роза ветров.
Не бродяга, не вор –
никогда не мечтал о скитаниях
и ступил за порог
с жаждой обетованной Урги;
но не ангельский хор
провожал
в благовонных литаниях –
протрубил адский рог
серой
вымученных литургий.
Рядовые травы
на тропе –
без числа и без имени –
погибают молчком
под железной, мозольной пятой.
На поверку – кривы,
в перспективе спрямлённые,
линии,
и у точки
торчком
обозначился хвост запятой.
Мост над пропастью дня
всякий раз превращается в лезвие:
я дрожу всякий раз,
и попутчица взмахом руки
отсылает меня
на лужок местечковой поэзии,
где залётный пегас
колобродит в истоках строки.
… Не сестра, не жена,
не любовница, даже не спутница:
то ли крест, то ли бич,
тень, которой пугаюсь я сам, -
я всё жду, что она
задохнётся, споткнётся, оступится.
Ох, какой магарыч
я б поставил тогда небесам!
Зря, наверное, жду:
в небесах мне никто не поручится –
вдруг, сумей я присесть,
перестанет стучать метроном,
и пойму, что в дуду
задувает в пути не попутчица.
Пусть как есть, так и есть –
по-иному…
а что мне в ином?