Воскресенье.
Ещё в себя добавив по стакану,
Все трое подходили к ресторану
И говорим, мол открывайте двери,
На нас там занято, но нам швейцар не верит
И пузом отодвинул он Алёшу -
А ты, мол, вовсе, ты уже хороший!
Но нас же трое, это ведь не сто?!
А дядя Вася - нету, мол, местов.
Я вас за пьянство не хочу обидеть,
Но вы, ребята, все в абстрактном виде!
У одного потеряна калоша,
А у другого в алебастре рожа,
А третий хоть без шляпы, но культурный,
Стоит молчит, ему, наверно, дурно.
Впустить вас не могу, уж вы простите,
Не стойте вы ребята, не грустите…
А в ресторане, в суете и в гаме
Порхают тётечки с культурными ногами,
И курят девочки с ужасными глазами,
А с ними дяди, без волос и с волосами…
А я б сейчас, какому-нибудь дяде,
Ну просто ни за что, сугреву ради…
А тут открылась дверь, сквозь шум и гам,
Выходит, сразу видно, хулиган,
А нос такой паршивый, сразу видно,
Что продавец, и стало мне обидно,
И стало за порядки эти странно,
Кого пущают в наши рестораны??!!
Я подхожу к нему - и бац ему, и хлесть!
И он лежит, такой спокойный весь…
А я согрелся, веселее стало,
Но показалось мне немного мало,
А он лежит – ну пнуть или не пнуть???
И тут мне трое преградили путь.
Один мне в морду кулачишкой тычет,
Да видел я в гробу таких по тыще!
Я пуговицу в нос ему засунул,
И он отвлёкся, вроде бы заснул он,
Второму пасть порвал и выдал плюху,
А остальному откусил пол уха!
Мне, честно говоря не было трудно,
Пол уха положил в карман нагрудный,
Я вспомнил, есть котишко у меня,
Его я не кормил уже три дня,
Ведь тяжело не жрать три дня подряд,
Тут и хрящам, конечно, будешь рад.
Ну, а пока те четверо молились,
С Алёшей мы тихонько удалились,
Вот только Колю где-то потеряли,
Гляжу, идут навстречу нам две крали,
А так как я был пьян и был печален,
Я только личики в снегу им отпечатал,
А так как женщины мне вовсе не враги,
Я только снега им насыпал в сапоги.
И вообще, пора идти домой,
Закончился воскресный выходной!
Я дома ноги вытер о ковёр,
Но слышу, вдруг, что Васька мол, помёр!
Да как он смел, говорю, такой нахал!
Ему под носом ухом помахал,
Ведь кабы я такое дело знал,
Я б ухо тому типу не кусал,
Я ж для него старался, стервеца!
Но вижу, нет на бабушке лица…
И тихо тут заплакала она,
Сказала, что я сущий сатана,
Что быть таким и стыд, мол, и позор,
И хорошо, что я ещё не вор…
Я вспомнил Ваську и слегка взгрустнул,
Потом заплакал, а потом уснул…
-------------------
Маркевич Станислав Владиславович. Бард и хороший человек.
Это его песня, которую я записал летом 1974 года на туристической
базе "Огни Жигулей" под Тольятти, где мы вместе отдыхали и которую
он часто исполнял в кругу друзей, глотнув для куражу водочки.
Он написал её как ответ на одну из песен Высоцкого про субботу.
Родился 4 января 1938 году в Самаре (тогда г.Куйбышев),
потом какое-то время жил в Тольятти. С юных лет увлекался
горным туризмом и любил путешествовать.
Окончил Куйбышевский техникум легкой промышленности (1956).
Основной своей профессией считал профессию художника.
Успел немного поработать в Западной Сибири и в Якутии.
Часто бывал в Москве, путешествовал по стране, тогда ещё СССР,
был знаком с В.С.Высоцким, считал его своим другом, участвовал
после смерти Володи в оформлении его дома-музея.
Песни начал писать с 1967 года преимущественно на свои стихи.
Много песен написал про Жигули, когда участвовал в водных
маршрутах Жигулевской Кругосветки.
Был Лауреатом первых четырех Грушинских фестивалей, многих
Всесоюзных конкурсов и фестивалей авторской песни в городах
Одессе, Кишиневе, Ленинграде, Казани и Запорожье.
Участвовал в туристических слётах, в конкурсах бардовских песен.
Одна из самых известных его песен — "Картошка в мундире."
Бард остался в наших сердцах навсегда...
26 апреля 2005 года в Самаре с ним простились...
* * * * *
Моя дорогая не блещет красою,
Ни гибкостью стана, ни русой косою,
И так дорожит она этим упрямо,
Как будто она героиня романа.
Всегда носит платье мышиного цвета,
Его не снимает зимою и летом.
И как мне не стыдно, от вас я не скрою,
Я в нём дорогую купаю и мою.
Потом, разогрев так торжественно, смело
Добраться стремлюсь я до белого тела,
Пока горяча, рад единственной в мире
И самой любимой… картошке в мундире!
------------ ------------
Такой я её записал в 1974 году...
А это версия восьмидесятых...
Моя дорогая не блещет красою,
Ни милой улыбкой, ни русой косою,
Ни модной прической, ни прелестью стана,
Чем могут похвастаться звезды экрана.
И титулов громких она не имеет
Но все же за честь познакомиться с нею
Не только бродягам, по праву и лордам -
Поскольку она из Америки родом.
О, как я ревную! На то есть причины -
Все млеют и слюнки пускают мужчины,
По вкусу и юным, и всем старикам -
Такую упустишь - пойдёт по рукам.
Подруга и скромных, и ветреных женщин -
От этого, правда, нисколько не меньше
Любовь моя к ней - без нее я тоскую,
Дрожу, как увижу мою дорогую.
Я в платье её тёмно-серого цвета,
Всегда счастлив видеть зимою и летом!
О, как же, друзья, теперь стыдно, не скрою -
Я в нём дорогую купаю и мою.
Огнём разогрев так торжественно, смело,
Добраться стремлюсь я до белого тела,
Пока горяча рад единственной в мире,
Так мною любимой... картошке в мундире!
---------- ---------