Энеида И. П. Котляревского, часть четвёртая

Неплохо было догадаться,
Коль приключится вдруг чего;
И с ведьмою не торговаться,
Чтоб не обидела кого.
То, поклонившись старой суке
За поднесённые науки,
Эней пятак бабусе дал.
Сивилла денежку  - в калитку,
Задрав подол, цветную свитку, -
Исчезла, будто чёрт слизал.

Эней, избавившись от бабы,
Рванул немедля на челны,
Юноны гнев пресечь хотя бы,
Рад был подмоге сатаны.
Троянцы в лодки погрузились,
От злого места удалились,
По ветру славно погребли.
Вздымали вёсла очень дружно,
Что некоторым стало душно,
И вёсла на волне цвели.

Плывут – вдруг ветры забурчали,
И закрутили - не шутя.
Завыли грозно, засвистали,
Энею дальше  нет  путя!
И начало челны ворочать,
То дыбом ставить, то курочить,-
Не удержаться на ногах.
Троянцы в страхе задрожали,
Как от беды бежать – не знали,
Играли марши на зубах.

Но ветер вдруг угомонился
И волны чуть поулеглись.
Из тучи месяц появился
И осветилась неба высь.
Ага! Троянцам  легче стало
И злое горе с сердца спало:
Уже готовились пропасть.
С людьми ведь всякое бывает:
Кого -то  козий мех пугает,
То после пес уснуть не даст.

Уже троянцы ободрились
И водки дернули слегка,
На палубе все развалились
И задавали храпака.
Но вот их рулевой, проныра,
Пал на пол, ободравши рыло,
И горько, дико заорал:
«Пропали мы все с головами:
Прощайтесь с душами, телами,
Последний наш народ пропал.

Проклятый остров перед нами,
И мы его не обойдем,
Не обогнем никак челнами,
На нём, однако, пропадем.
Живёт на острове царица
Цирцея, злая чаровница
И не терпящая людей.
Те, кто вдруг не остерегутся
И ей на остров попадутся,
Тех превратит она в зверей.

Не будешь тут ходить на паре,
А враз пойдешь на четырех.
Пропали, как вор на базаре!
Готовьте шеи, чтоб я сдох!
По нашему хохлацку строю
Козлом не будешь, аль козою,
А уж наверняка волом!
И будешь хаживать ты с плугом,
Телега станет твоим другом,
Добро, что станешь не ослом.

Лях щебетать уже не будет,
Забудет чуйку и жупан,
И «не позволям» тож забудет,
Заблеет так, аки баран.
Москаль – тот хоть бы не козою
Замемемекал с бородою,
                А прусс хвостом не завилял,
                Как, знаешь, пёс хвостом виляет,
                Когда хозяин отстегает,
                И твари укороту дал.

                Цесарцы ходят журавлями,
                Цирцее служат за гусар,
                Ночами ходят сторожами,
                А итальянец там маляр.
                Способен он на всяки штуки,
                Певец, бездельник на все руки,
                Умеет и чижей ловить;
                Тот переряжен в обезьяну,
Ошейник носит из сафьяна
И осужден людей смешить.

Французы, давние нахалы,
Но фанфароны и ослы,
Те воют тонко, как шакалы,
Грызут несвежие мослы.
Они и на владыку лают,
За ноги всякого хватают,
Грызутся и промеж собой:
У них, кто хитрый, тот и старше,
И знай всем наминает парши
И ходит гордо, хвост трубой.

Ползут швейцарцы червяками,
Голландцы плавают в дерьме,
Чухонцы лазят муравьями,
Еврея узнаёшь в свинье.
Там ходит индюком гишпанец,
Кротом же лазит португалец,
А шведин волком бродит там.
Датчанин славно жеребцует,
Медведем турчин там танцует,
Увидите, что будет так».

Ну вот, час от часу не лучше!
Опять в беде наш друг Эней.
Троянцы сбились в одну кучу
Подумать о судьбе своей.
И мигом тут уговорились,
Чтоб все молились и крестились,
От острова чтоб улизнуть.
Молитву вознесли Эолу,
Чтоб он ветрам сказать изволил,
В их пользу повелел подуть.

Эол с мольбою согласился,
И дуновенье отвернул.
Троянский курс переменился,
Эней быть зверем увильнул.
Ватага вся развеселилась,
В баклагах водка появилась,
Никто и капли не разлил;
Потом опять на вёсла сели,
Уключины заскрипели,
Эней как дипкурьер поплыл.

Эней расхаживал по лодке,
Роменский табачок курил,
Он рад бы был любой находке
И ничего не пропустил.
«Хвалите, - крикнул, - братцы, Бога!
Он в гребле тоже вам подмога,
Вон Тибр, и мы почти на нём.
Всю эту реку с берегами,-
Зевс-бог их закрепил за нами.
Гребите! Скоро пристаём!»

Гребнули раз, два, три, четыре,
И вот! – у берега челны,
Троянцы наши – волонтиры
На землю прыг – и нет волны!
Тут им пришлося разгружаться,
Чего-то строить, окопаться,
Наладить лагеря остов.
Эней кричит: «Моя тут воля,
И, взором сколь окинешь поля,
Везде настрою городов».

Земелька та была Латынской,
Заядлый был в ней царь Латын.
Он скупердяй был скурвосынский,
Дрожал как Каин за алтын.
Он сам и все его кенты
Носили драные порты,
И, глядя на свово царя,
Не очень деньги уважали,
А больше всё харчи стяжали,-
Не выпросишь и сухаря.

Латын сей, хоть не очень близко,
А всё Олимпским был родня.
Не кланялся особо низко,
Всё было для него фигня.
Мерика, скажем, его мама,
Сигала часто к Фавну прямо,
Да и Латына добыла.
А у Латына дочь шалунья,
Проворная была певунья,
Одна она в семье была.

Та дочь была свежа как роза
И хороша со всех сторон,
Хоть и капризна как мимоза,
Не нанесла отцу урон.
Дородна, росла и красива,
Пусть неприступна – не спесива,
И гибкая, как ивы прут.
Пусть кто-то даже ненароком
Увидит молодецким оком,-
От страсти к девице умрет.

Кусочек лакомый девчушка,
Слюной зальёшься, глянув раз:
Что ваша жареная хрюшка!
Что ваш первач и хлебный квас!
Кондратий вас, конечно, хватит,
И страсть безмерная накатит,
А может, станет хуже вам.
Зальёт слезою ясны очи,
Что не доспишь и летней ночи,
Я по себе то знаю сам.

Соседи – парни женихались,
Чтоб девку ту заполучить,
И даже свататься пытались,
Латына в тести получить,
И с дочки помощью добиться,
Царя приданым поживиться,
Смотри – за рог и царство взять.
Но матушка её Амата
В душе своей была горбата,
Не всякий мил бы был ей зять.

Один был Турн, царёк занятный,
С Латыном по соседству жил,
Был дочке с матерью приятный,
Отец с ним тоже дружен был.
Не в шутку паренёк задорный,
Высокий, толстый и проворный,
Обточенный, как черенок.
Его войска в лесу стояли;
В кармане денежки бренчали,
Куда ни кинь, был Турн царёк.

Тот Турн немало добивался
Царя Латына  дочечки,
Коль с нею был, то выправлялся
Тянулся всё на каблучки.
Латын и дочка, и Амата
Всё ожидали Турна свата,
Пошили свадебное платье,
И всякой всячины купили,
Для свадьбы чтобы не забыли,
Довольно грустное занятье!

Коли чего в руках не держишь,
То не хвалися, что твоё,
Что будет, в это ты не веришь,
Утратишь, может быть, своё.
Не рассмотрев, положим, броду,
Не торопись-ка первым в воду,
Дабы не рассмешить людей.
Сначала сети потряси-ка,
Потом скажи: поймалась рыбка,
Иначе будешь дуралей.

Уж пахло свадьбой у Латына
И ждали только четверга,-
Эней – троянец, лоб, детина
Приплыл на эти берега
Со всем своим Троянским племям.
Эней недаром тратил время,
По-молодецки закрутил:
Сивуху, пиво, мед и брагу,
Он созывал свою ватагу:
Для сбора в трубы затрубил.

Оголодавшие троянцы
Сыпнули рысью на ток клик.
Накинулись на харч, засранцы,
И подняли великий крик.
Сивухи сразу все хапнули
По ковшику; не тормознули,
А начали тут пировать.
Всё войско славно пировали,
А водку всю повыпивало,
Не уставая молча жрать.

Хватали кислую капусту
И загрызали огурцом
(хоть дело было к мясопусту),
Хрен с квасом, редьку на потом;
Была тетёрка, саламата,
Четыре чугунка салата,
И все погрызли сухари.
Что подавалось, посъедали
И водку всю повыпивали,
Словно на ужин косари.

Эней было прикрыл с устатку
Сивухи банку про запас.
Но клюкнул славно по порядку,
Расщедрился, как всяк у нас,
Хотел последним поделиться,
Чтоб до конца уже напиться,
Порядком струйкою хватнул;
За ним и вся его голота
Тянула, сколь было охоты,
Что кое-кто и хвост надул.

Бочонки, штофы и носатку,
Бутылки, тыкву и баклаги,-
Всё осушили без остатку,
Прям до последней капли браги.
Троянцы с хмеля просыпались,
Скучали, что не похмелялись;
Пошли, чтоб землю озирать,
Где им приказано селиться
И жить, и строиться, жениться,
И чтоб латынцев распознать.

Ходили там, аль не ходили,
Но возвратилися назад
И чепухи нагородили,
Что сам Эней им не был рад.
Сказали: «Люди там шептали
И длинным языком болтали,
Мы рты им злые не заткнем;
Слова свои на ус сливают,
Что говорим – не понимают,
Мы между ними пропадем».

К Энею тут пришла догадка:
Велел проведать он дьяков,
Купить Пиарскую граматку,
Полуставцов, октоихов,
И начал всех сам мордовать,
Поверху, в слово составлять
Латинские «тму, мну, здо, тло».
Троянско племя всё засело
Над книгами, что аж потело
И по-латыни завело.

Эней от них не отступился,
Тройчаткой жёстко подгонял.
И если кто-нибудь ленился,
Тем трёпки он и задавал.
И вскоре так латыну знали,-
С Энеем запросто болтали
И говорили всё на «ус»:
Энея звали «Энеусом»,
Не господином – «доминусом»,
Себя же звали «Троянус».

Эней, троянцев похваливши,
Что так латынь они постигли,
Сивушки в кубочки наливши,
Поспешно могорыч запили.
Потом с десяток наимудрейших,
В латыни всех наиумнейших
Из всей толпы избрав как раз,
Послал послами их к Латыну
От имени Троян, по чину,
А с чем послал, на то вот сказ.

Послы, приблизившись к столице,
Послали, чтоб царю сказать,
Что тут к нему и к их царице
Эней прислал поклон отдать.
И с хлебом, солью и с другими
Подарками предорогими,
Чтоб познакомиться с царём;
А как добьётся царской ласки
Эней – вожак и князь Троянский,
То в царский сам придет терём.

Латыну вот-вот сообщили,
Что от Энея есть послы,
Мол, с хлебом-солью подвалили,
Да и подарки принесли.
Хотят Латыну поклониться,
Знакомиться и подружиться,
Как тут Латын и закричал:
«Впустить! Я фактом восторгаюсь
И с добрыми людьми братаюсь,
Вот на ловца зверь наскакал!»

Велел дворец немедля драить,                Светлицы, сени,двор мести,
Вазоны по углам расставить,
Шпалер различных принести
И царскую украсить хату.
Видать, позвал он и Амату,
Чтоб и она дала совет,
Как лучше, краше им прибраться,
Коврами что должно застлаться,
И подобрать ко цвету цвет.

Гонца послали к богомазу,
Чтоб рисованья прикупить,
А также разного припасу,
Чтоб было, что и есть, и пить.
Явилось рейнско с кардамоном,
И пиво чёрное с лимоном,
Сивухи три бадьи набрал,
Откуда ни возьмись – телята,
Бараны, овцы, поросята;
Латын прибрался, как на бал.

Вот привезли и рисованье,
Работы первых мастеров,
Царя Гороха ликованье,
Богатыри на всяк копыл,
Как Александер царю Пор
Отважный учинил отпор;
Монах Мамая как побил;
Как Муромец Илья гуляет,
Бьёт половцев и прогоняет;
Как Переяславль защитит.

Бова с Полканом как водился,
Один другого как вихрил;
Как Соловей-Харциз женился,
Как в Польшу Железняк ходил.
Портрет Француза был Картуша,
Ещё один был – Скарамуша,
А Ванька-Каин впереди.
И всяких всячин накупили,
Все стены ими облепили,
Латын уж рад-то был, поди!

Так дом в порядок приведя,
Кругом всё в залах изучая,
Светёлки, сени обойдя,
Себе уборы подбирая:
Плащом из клеёнки обернулся,
Железным гвоздем застегнулся,
Набросил шляпу, как лопух,
Обулся в новые сапожки,
Чтоб грязные запрятать ножки,
Надулся, как в жару петух.

Латын, как царь, в своём наряде
Шёл в окружении вельмож;
Те были тоже при параде,
Надулся всяк из них, как ёж.
Царя на пуфик посадили,
А сами молча отступили
От окон царских до дверей.
Царица села на банкетку,
Накинув с соболем жилетку,
В кораблике из соболей.

А дочь Лавися, чудо-девка,
В немецком платьице была,
Вертелась, как из цирка белка,
Мелькала, пахла и цвела.
От пуфика царя Латына
Была простелена ряднина
К воротам, где и вход, и въезд;
Стояло войско в тех воротах,
При пушках, конно и пехотно,
И весь тут собран был уезд.

Послов ввели к царю с почётом,
Как и водилось у Латын;
Несли подарки – врозь и оптом,
Пирог длиной почти в аршин;
Там соль была, свинец и порох,
Тряпья цветастого был ворох,
Эней Латыну что прислал.
Послы к Латыну подступились,
Три раза низко поклонились,
И старший речь тогда сказал:

«Энеус нострус магнус паннус
И славный Троянорум князь,
По морю шлялся, как цыганус,
Ад те, о рекс! Прислал он нас.
Рогамус, домине Латыне,
Пусть наш капут совсем не сгинет,
Пермитте жить в земле твоей.
Хоть за пекунии, хоть гратис,
Благодарить мы будем сатис
Бенифиценции твоей.

О рекс! Будь нашим Меценатом
И ласкам туам покажи.
Энеусу ты стань-ка братом,
О оптиме! Не откажи;
Энеус принцепс – он мобильный,
Формозус, грамотный и стильный,
Увидишь сам инкоминя!
Вели акципере подарки
И с видом ласковым и жарким,
Что присланы через меня:

Ковёр вот самолёт чудесный,
Для древнего он ткан царя.
Летает он под свод небесный,
Где месяц есть и есть заря;
Но можно стол им застилать
И перед лежбищем простлать,
И таратайку закрывать.
Царевне будет он пригоден,
А больше до такого года,
Коль замуж будут отдавать.

Вот скатерть Шлёнская – заметно,
Что её в Липске добыли,
Особо тем она приметна, -
На стол как только постели
И загадай какие блюда –
Они прибудут ниоткуда,
Причём – какие в мире есть.
Пивцо, винцо, медок, горелка,
Салфетка, чашка и тарелка –
Царице мы должны поднесть.

А вот сапожки – скороходы,
Что в них ходил ещё Адам;
В старинные пошиты годы.
Не знаю, как достались нам.
Видать, достались от Пендосов,
Что в Трое дали нам по носу.
О том Эней давно допёр.
Сю вещь, родную и старину,
Подносим мы царю Латыну,
С поклоном низким, как ковёр».

Ланина-дочь и царь с царицей
Переглянулись меж собой.
Слюна закапала живицей-
Довольны щедростью такой.
Что им достались за подарки!
Чуть дело не дошло до драки;
Но вот Латын сказал послам:
«Скажите вашему Энею,
Латын с семейкою своею, -
Ей-богу, как мы рады вам!

И вся моя округа рада,
Что бог вас повернул сюда.
Мила мне ваша вся бригада,
Я не пущу вас никуда;
Хочу с Энеем повстречаться
И хлеба-соли не гнушаться,-
Кусок последний разделю.
Дочь у меня одна осталась,
Хозяйничает, вяжет малость,
Так, может, и в родство вступлю».

И сразу пригласил к застолью
Латын Энея посланцов.
Там было водочки довольно,
Икры, баранок, огурцов.
Был борщ с пампушкой, с бураками,
А в юшке потрох с галушками,
Потом каплун в соку горчичном,
Салат, похожий на столичный,
Короче, стол накрыт отлично,-
Была и с чесноком свинина,

Заморские давали вина,
Меню нет силы описать:
Слюной подавится невинный,
Тот, кому это рассказать.
Пили сливянку и перцовку,
Вишнёвку, анисову, зубровку
И ту, что терновкою зовут.
На ура! – из мортир стреляли,
Туш громко трубачи играли.
Дьячки  - Виват! - им всем ревут.

 Латын, обычай царский зная,
Дары Энею отрядил:
Кусок из Лубен каравая,
Корыто опомнянских слив.
Орехов киевских мешочек,
Полтавских пышечек лоточек,
Гусиных дюжин пять яиц.
Рогатого скота с Липьянки,
Сивухи вёдер пять с Будянки,
А также уйму битых птиц.

Латын сдружиться постарался
С Энеем нашим, молодцом.
Эней и зятем назывался!
Но дело красится венцом!
Эней по счастью без помех
Развёл тут шутки, игры, смех.
А о Юноне позабыл,
Его котора не любила,
За ним без устали следила,
Где, и когда, и с кем он был.

Ирися, чёртова болтунья,
Болтливее других брехух,
Олимпска мчалка, попрыгунья,
Крикливее всех щебетух,
Пришла, Юноне рассказала,
Энея как Латынь приняла,
Какой меж ними есть уклад.
Эней, мол, тестем звал Латына,
А тот Энея чтит, как сына,
У дочки же с Энеем лад.

«Ага! – Юнона закричала:
Паршивец, вот что возомнил!
Нарочно я ему спускала,
А он и сопли распустил!
Ох, проучу эту макаку,
И перцу дам ему, и маку,
Узнает, какова есть я.
Пролью Троянску кровь – латынску,
Вмешаю Турна скурвосынску,
Я наварю им киселя».

И на! Посланием к Плутону,
За подписью своей приказ,
Чтоб фурию он Тезифону
Послал к Юноне тот же час;
Чтоб не в берлине, не в дормезе,
И не в рыдване, не в портшезе,
Бежала б на перекладных:
Чтоб не было в пути препоны,
То б заплатил на три прогона,
Чтоб на Олимп явилась вмиг.

Примчалась фурия из ада,
Ехидней ведьм иных была,
Хитра и зла, - ну, то, что надо,
Чтоб всюду свару развела.
Вошла к Юноне с рёвом, треском,
Прегромким свистом, стуком резким,
Сказала о себе рапорт.
Схватили тут её гайдуки
И в терем отвели под руки,
Хоть страшная была, как чёрт.

«Ну, здравствуй, милая матрона,-
Юнона радостно кричит.
Ко мне быстрее, Тезифона!-
И целовать её бежит.-
-садись, голубка, будь, как дома!
Со псом Троянским ты знакома?
Теперь Латына он достал
И крутит там, как у Дидоны-
Влетят теперь и дочь, и бонна,
Латын же в дураки попал.

Весь знает мир, что я не злобна,
Людей губить я не люблю.
Но эта вещь богоугодна,
Коль я Энея погублю.
Ты сделай похорон с веселья,
Задай-ка шумное похмелье,
Чтобы побрали черти всех:
Амату, Турна и Латына,
Энея, гадового сына,
И это, знай, - не будет грех!»

«Я верная твоя прислуга,-
Раскрыла баба пасть свою.-
И если хочешь ты, подруга,
Троянцев я сама побью.
Амату с Турном обвенчаю
И тем Энея покараю,
Латыну в темя дурь введу.
Увидят то боги и люди,
И сватанью добра не будет,
Всех беспощадно изведу».

Вот обратилася клубочком
И фьють! – с Олимпа, как стрела,
Когда шло стадо вечерочком,
К Амате шасть – как там была!
Амата грустно перья драла,
Слезу роняла и вздыхала,
Что Турн-князёк не будет зять.
Кляла Лавинии всех близких,
Кляла и слуг, плохих и низких,
Но на рожон переть нельзя.

Яга, под пелену подкравшись,
Гадюкой в сердце заползла,
Во всех углах поизвивалась,
В Амате рай себе нашла.
Отравленное её брюхо
Набила злостью, словно пухом;
Амата как сошла с ума;
Сердито лаялась, кричала,
Себя, Латына проклинала,
Лупила всех, дерзя весьма.

Потом и Турна навестила
Пресучья, лютая яга;
Из этого князька слепила
Энею нового врага.
Турн, по военному закону
Напился с чаем самогону,
Сказать же проще – пьяный спал.
Яга тихонько подступила
И сон зловещий напустила,
О чем Турн и не помышлял.

Ему, вишь, спящему казалось,
Будто Анхизово дитя
С Лавиниею повстречалось
И приставало не шутя;
Будто с Лависей обнимался,
Будто до пазухи добрался,
Будто и перстень с пальца снял.
Лавися, мол, сперва крутилась,
А после вроде согласилась,
И будто ей Эней сказал:

«Лавися, милое созданье,
Ты видишь, как тебя люблю;
Зачем же это жениханье,
Коль я тебя навек гублю?
Рутулец Турн тебя уж сватал,
За ним, вишь, тянет и Амата,
Ты тоже в нём находишь смак.
Кого же больше ты желаешь,
Скажи, кого ты выбираешь?
Пусть я погибну, коли так!»

«Живи, Энэечек мой милый,-
Царевна сей дала ответ,-
Турн для меня всегда постылый,
Глазам моим один ты свет!
Тебя когда я не увижу,
Тот день и час я ненавижу,
Мои ты счастье и мечты,
А Турн скорее околеет,
Чем, олух, мною завладеет.
Я вся – твоя, и бог мой – ты!»

Тут Турн безвольно приподнялся,
Стоял, как старый пьедестал.
От злости, с похмела всё трясся,
И  сна от яви не прознал:
«Кого? Меня? И кто? Троянец!
Беглец, голяк, наглец, засранец!
Увесть? Лавинию отнять?
Не князь я! Хуже, чем бродяга,
Неужто форы дам, бедняга,
Коли Эней Латыну зять?

Лавиня – куш не для ублюдка,
Каким представился Эней,
А ты, о сизая голубка,
Погибнешь от руки моей!
Я всех поставлю вверх ногами,
Энея одарю рогами,
Свою я удаль докажу,
Латына, гнуснейшего деда,
Прижму не хуже, чем соседа,
На кол Амату посажу».

И вмиг письмо послал Энею:
Тот в поле драться вышел чтоб,
Похвастал силою своею
И получил от Турна в лоб.
Хоть палками, хоть кулаками,
Пожертвовать ребром, боками,
А то подраться и на смерть.
Он также двинул драгомана
Во двор Латынского султана,
Чтоб в морду и тому втереть.

Ехидная яга довольна,
Что дело всё по ней пошло,
Во всех невзгодах ей привольно,
И всяко горе ей мило.
Махнула быстренько к троянцам,
Чтобы Латына постояльцев
По-своему осатанить.
Тогда троянцы все в субботу
Собрались ехать на охоту,
Чтобы Энея взвеселить.

Но «горе грешнику есть сущу,-
Так киевский студент сказал:
Благих дел вовсе не имущу!»
Кто б судьбы божии познал?
Хотел, не думал – а ночует,
Хотел бежать – да ног не чует,
Так грешными судьба мутит!
Троянцы сами то познали,
За мелочёвку пострадали,-
Читатель это сам узрит.

Вблизи троянского кочевья
Был хуторок  - ну, прямо рай.
В нём было мелкое строенье,
Был пруд там, дамба и сарай.
Жила Аматина в нём нянька,
То ли Анфиса, может – Танька,
Но знамо, что была стара.
Скупая, злая воркотунья.
Наушница, без мер болтунья,
Но мзду платила со двора.

Колбас десятков три Латыну,
Лавинии к Петру – сухарь.
Амате в месяц три алтына,
Три фунта воску на алтарь.
Льняная пряжа, всё клубками,
Возок, нагруженный дровами,
И двести вяленых язей.
Латын на няньке наживался,
Зато за няньку заступался,
Коль не сказать чего хужей.

У няньки был щенок дородный,
Её он очень забавлял,
Не то, чтоб прост – своей породой
Он очень ближних удивлял.
Носил поноску, танцевал,
И госпоже лизал от скуки
Частенько ноги, пузо, руки
И даже струпья выгрызал.
Царевна часто с ним играла,
Сама царица миловала,
А царь – тот сладости давал.

В рога троянцы затрубили,
Пустили гончих по кустам.
Вокруг болото обступили,-
Досталося трудов псарям;
Как только свора пробудилась,
Залаяла, зашевелилась,
Тот мопсик, вырвавшись во двор,
На голос гончих отозвался,
Чихнул, завыл и к ним помчался,
Стремянный думал – это вор.

«Ату его! Айда!»- он крикнул,
Из своры гончих отпустил.
Тут мопс совсем к земле поникнул,
От страха дух чуть не испустил;
Но псы, принюхавшись, приспели,
Схватили мопсика – и съели,
И обсосали косточки.
Как эта весть дошла до няньки,
У той глаза стали, как склянки,
Свалились на пол и очки.

Осатанела сразу баба,
И у неё свело живот.
Сперва шептала что-то слабо,
Холодный покатился пот,
Прорвались нервные припадки,
Истерики и лихорадки,
Порвала фартук весь до дыр;
Ей нашатырь под нос совали,
На пуп в салфетке грелку клали,
Был в помощь водочный клистир.

Как только к памяти вернулась,
То сразу вопли подняла;
К ней челядь мигом вся метнулась,
Послушать, как весь мир кляла.
Потом схватила головёшку,
Помчалась на степную стёжку,
Рванула прямо на троян,
Чтоб шалаши предать пожару,
Задать Энею пылу-жару,
Побить троянских басурман.

За нею челядь покатила,
Хватая, кто что отыскал:
Кухарка - та черпак схватила,
Лакей тарелки расшвырял;
С корытом прачка воевала,
С ведром доярка наступала,
Гуменщик с цепом всюду лез;
Тут рота косарей с гребцами
Шли драться с косами, с граблями;
Никто со страху не исчез.

Но у троянского народу
За грош алтына не проси;
Кто москаля объехал сроду?
А тронешь – ноги уноси.
Толковой все бойцы закалки,
Не трусит ни камней, ни палки,                И хоть кому прочистят нос;
Тут нянькину всю рать разбили,
Развеяли, распотрошили,
В конце совсем пошли вразнос.

И в несчастливое то время
И в самый раскалённый бой
Кода два вражеские племя
Дралися там промеж собой,
Прибёг гонец с письмом к Латыну,
Нерадостную корчил мину,
Ему войну Турн объявлял;
И не на пир он звал напиться,
А в поле вызывал сразиться,
В «постскриптуме» вот что писал:

«Ты, царь Латын несправедливый!
Ты слово царское сломал.
Зато ты узел миролюбивый
Навеки с Турном разорвал.
У Турна шмат тот отнимаешь,
И в рот Энею то толкаешь,
Что Турну прежде обещал.
Так становись на бой кулачный,
Боец никчёмный, неудачный,
И чтобы чёрт тебя побрал».

Так не рассердится бандюга,
Коль кто ему вдруг в рыло даст,
Не так свирепствует ворюга,
Коль не найдется, что украсть;
Как наш Латын тут рассердился,
На вестового обозлился,
Что губы в злобе искусал.
И чтобы дать ответ достойный,
И гнев умерить неспокойный,
Посол чтоб Турну всё сказал.

Как выглянул в окно по ходу,
Пришёл Латын в великий страх.
Увидел множество народу
На улицах и всех углах.
Латынцы перлись всё толпою,
Швыряли шапки над собою,
Орали громко, во весь рот:
«Война! Война против троянцев,
Мы всех Энеевых поганцев
Побьём – искореним их род!»

Старик Латын не был рубака
И воевать он не любил.
От слова «смерть» он, не вояка,
Был без души и как не жил.
Все стычки он провел в кровати,
Когда был мил еще Амате,
А уж потом, поизносясь,
Стал вовсе тихим и безмолвным,
Как всякий старый дед, покорным,
К высоким мыслям не стремясь.

Латын и сердцем, и душою
Сам не желал войны никак;
Собрался с мыслью небольшою
И, чтобы не попасть впросак,
Созвал к себе господ вельможных,
Зажиточных и осторожных,
Совет которых слушал сам;
И, выслав прочь дочь и Амату,
Завёл их возле замка в хату,
Вот что поведал господам:

 «Вы что, с угару, аль с похмелья?
Аль чёрт за душу царапнул?
Аль напились дурного зелья,
Аль ум за разум завернул?
Скажите, где война взялась?
С чего идея приплелась?
Когда я тешился войной?
Не зверь я. Кровь чтоб лить людскую.
Не буду драться ни в какую,
И мне любой противен бой.

А как в войну быть безоружно,
Без войска, хлеба, без мортир?
Без денег? Помозгуйте дружно;
Кто хочет, пусть идет в сортир.
Да, кто из вас провиантмейстер,
Или кто будет кригсцальмейстер,
Кому казну доверю я?
Не очень хочете вы биться,
А просто хочете нажиться,
И будет вся беда – моя.
 
Коль чешутся не у одного
Спина ли, рёбра, иль бока,
Зачем просить кого чужого?
Мои два крепких кулака
Почешут рёбра вам и спину;
Ежели мало, я дубину
Готов на рёбрах сокрушить.
Готов служить я вам дубиной,
Кнутом, оглоблею предлинной,
Чтоб жар военный потушить.

Оставьте глупенькие мысли
И расходитесь по домам.
Чтоб мысли о войне прокисли
И не мешали думать вам,
Мозги свои не бередите,
А молча, на печи сидите
И думайте, что есть и пить.
Кто о войне проговорится,
Или кому война приснится,
Тех прикажу на людях бить».

Сие сказав, махнул рукою,
Ушёл из комнаты один,
С осанкой грозною такою,
Что видно. Кто тут господин.
Пристыженные же вельможи
На дураков были похожи,
Никто ни слова не посмел.
Но очень скоро оклемались
И в ратушу идти собрались,
Покуда вечер не поспел.

И долго там совет держали,
Всяк выговаривал своё,
И вслух, и громко закричали,
Что на Латына он плюёт,
Угрозы, мол, не замечает,
Войну с Энеем начинает,
Пора рекрутов набирать;
И не просить чтоб у Латына
Казённых – даже ни алтына,
А у бояр деньжат собрать.

Итак, Латынь зашевелилась,
Задумал всяк побить троянцев;
Откуда храбрость появилась
Против Энеевых скитальцев?
Вельможи царство взбунтовали,
Против царя всех наущали;
Вельможи! Горе будет вам.
Вельможи! Кто царя не слушал,
Таким обрезать нос и уши,
А требуху отдать котам.

Бояре вмиг скомпоновали
На листик манифест хвалёный,
По всем уездам разослали,
Чтоб шли войска под их знамена;
Чтоб головы все оголяли,
А оселедцы оставляли,
А ус в пол-локтя чтоб торчал;
Чтоб сала и пшена набрали,
Чтобы хлебов понапекали,
Чтоб ложку с котелком всяк брал.

Всё войско быстро расписали
По разным сотням и полкам,
Полковников поназначали,
Патенты дали сотникам.
По городам полки назвались,
По шапкам вроде различались.
Вписали войско под ранжир.
Пошили синие жупаны,
Под низ же белые кафтаны, -
Тот воин, кто надел мундир.

В полки людей распределили
И по квартирам развели,
И всех в мундиры нарядили,
К присяге срочно привели.
Верхами сотники кружили,
Хорунжие усы крутили,
Махорку нюхал есаул;
Урядники с атаманами
Вовсю кичились сапогами,
И всякий ратник губу дул.

Так вечной памяти бывало
У нас в Гетьманщине надысь,
Так просто войско ликовало,
Не зная «Стой, не шевелись»;
Так славные полки казацкие
Лубенский, Гадяцкий, Полтавские,
Все в шапках, что как мак цветут,
Как грянут, сотнями ударят,
Перед собой пики наставят,
То как метлою прометут.

Вольнонаёмные солдаты –
Из сброда всякого людей,
Как запорожцы, все чубаты,
Не победит их Асмодей.
Оно, как видишь, всё угарные,
Как говорят – нерегулярные,
Но на войну-то всякий рад,
Украсть чего-нибудь, достать,
Кого живьём, аль ободрать,–
Их сотней не сдержать гранат.

Для сильной армии своей
Кирас, мушкетов и оружья
Забили полный гамазей
Винтовок, фузей без пружин,
Булдымок, флинт и янычарок,
А вот в отдельный закаморок
Пик, копий, ратищ, гаковниц,
Тут были страшные мортиры,
Что оставляют в сажень дыры,
А пушкари валились ниц.

Держась военного обряда,
Готовили, так скажем, впредь
Немало всяческих снарядов,
Аж жутко было посмотреть.
Для пуль галушки всё сушили,
А бомб из глины налепили,
Олив солёных для картечи.
Тазы щитами припасали
И днища в бочках выбивали
И надевали всем на плечи.

Не было палашей и сабель,-
У них, вишь, Тулы не было;
Не саблей был убит и Авель,
Полено гибель принесло.
Совки сосновые строгали
И на бока их подцепляли
На витых изо льна шнурках;
Из лыка наплели туёсы
И в них хранили папиросы,-
Висели справа на плечах.

Как амуницию снарядили
И насушили сухарей,
На сало кабанов набили,
Взяли подымное с людей;
Тут все подворья расписали
И выборных поназначали,
Кто тяглый, конный, кто пешком,
Кто за себя, кто на подставу,
В какое войско, сотню, лаву,
И стал порядок в войске том.

Тут стали войско муштровать,
С мушкетом изучать приёмы,
Вперед как ногу выставлять,
Как дать сигнал для обороны.
Шагаешь левой, коль пешком,
А правой – если ты верхом,
Чтобы твой одр скакнул вперёд.
Такое ратное фиглярство
Было у них за регулярство,
И всё Энею лишь во вред.

Как посполитое рушенье
Латына в царстве началось,-
Повсюду муштра и ученье,
Всё за рекрутство принялось.
На прутьях девки разъезжали,
Парней колами муштровали,
А старики метали в цель.
А старых баб на печь сажали
И на печи их штурмовали:
Вот для баталии модель.

Латынцы дружные все люди
И воевать могли хотеть,
Не все с добра, кто от причуды,
Чтоб драться, так и рад лететь.
В горячу пору, всю неделю
Харчи сносили и постели
И отдавали всё на рать;
Одежду, сухари, соленья
Своей Отчизны для спасенья,
Что было некуда девать.

Так постаралася Амата,
К войне латынцев подвела,
И стала ей противной хата,
Она на улице жила.
С Аматой бабы все связались,
По всему городу таскались
И подбивали воевать.
Творили с Турном шуры-муры
И поклялись, хоть вон из шкуры,
Энею дочку не давать.

Коль женщины куда вмешались
И поворочать им дадут,
Когда с рассказами втолкались,
То всяких всхлипов будет тут;
Навек с порядками проститесь,
Ко всем чертям тогда катитесь,
Настоят бабы на своём!
Эх, бабы! Лучше больше б ели,
А меньше тарахтеть умели,
В раю б вы были, ё - моё!

Как Турн беснуется, лютует,
К соседям в царство шлет послов:
Мол, кто поможет, образует
Союз против анхизовых сынов?
Коли Латын, страшась немало,
Под свод запрятался подвала
И ждал, какой придет конец,
Коли Юнона бал там правит,
Всех на Энея злобно травит
Сбить свадебный с него венец.

Гудит в Латии звон кондовый
И всем призыв к войне даёт,
Чтоб всяк латынец был готовый
К войне, к которой злость ведёт.
Там крик и шум, что-то визжало,
Теснился люд, везде трещало,
Война в кровавых ризах тут;
За нею раны, смерть, увечья,
Безбожность и бесчеловечье
Хвост мантии её несут.

Была в Латии синагога,
Ей было, может, тыща лет,
Для Януса, такого бога,
Что славен странностью примет:
На голове его две твари,
Красивы были или хари-
О том Вергилий сам молчит;
В мирное время запирался,
Когда ж из храма появлялся –
Как раз война и закипит.

На звоны вся Латынь махнула
И в храм тот всей толпой неслись
И настежь двери распахнули,
Тут Янус к ним спустился вниз.
Военна буря закружила,
Латынов сердце замутила,
Азарт вздымается слегка;
«Война! Война!» - кричат, желают,
И адским пламенем пылают
Младого сердце и старика.

Латынцы войско хоть собрали,
Но нужно в войско должностных,
Которы класть на счётах знали,
Те, кто пограмотней из них.
Конечно, всякий должен знать,
Что войско нужно харчевать,
Что воин без вина – хомяк,
Без битой голенькой копейки,
Без этой каверзной злодейки,
Не можно воевать никак.

Златые были дни Астреи
И славный бал тогда народ;
Менял сажали в казначеи,
А фигляры вели учет.
К раздаче порции – аптекарь,
Картежник – этот хлебопекарь,
Гевальдиером был шинкарь;
Вожатыми – слепой, калика,
Оратором там был заика,
Шпион – церковный пономарь.

Всего сегодня не опишешь,
Что в этой Латии творилось,
Читаешь то, чего не пишешь,
Что в голове у них варилось.
К войне стремились, торопились,
Не знали, в мире что творилось,
Чудили всё наоборот:
Что строить надо, то ломали,
Что надо бросить, то скрывали,
Что класть в карман – совали в рот.

Пускай заботятся  латынцы,
Готовятся против троян.
Пусть навыдумают гостинцев
Энею нашему в изъян.
Заглянем, что там Турн готовит,
Какую рать к боям построит.
Ведь Турн и сам – как в сказке дух!
Когда он пьёт – не проливает,
А когда бьёт, то попадает,
Ему людей давить, что мух!

Он явно был авторитетом,
Все рядом жившие князья
Сошлись на сходку, и при этом
Им было улизнуть нельзя;
Пошли в поход со всем народом:
С запасом. Порохом и плодом,
Чтоб Турну в битве помогать;
Энею чтоб не дать жениться,
Не дать в Латии поселиться,
К чертям энейцев всех прогнать.

Не туча солнце заступила,
Не вихрь там листьями кружит,
Не вороньё поля покрыло,
Не ветер буйный там шумит:
Войска идут по всем окружьям
И ратным лязгают оружьем,
В Ардею-город торопясь;
Столб пыли аж до неба вьётся
И кажется, что суша гнется.
Эней, Эней! Ну, где ты, князь?

Мезентий впереди Тирренский
Пред страшным воинством грядет,-
Было, полковник так Лубенский
Когда – то в Лубнах полк ведёт.
Как шведы заявились в гости
(сложили под Полтавой  кости)
Полтаву – матушку спасать;
Пропали шведы – и бульвары,
Наместо вала тротуары
Теперь досталось нам топтать.

На возе с клячами плетётся
Геракла сын, Авентий – пан.
Он с челядью своёй ведётся,
Как будто он прислужник – хам.
Известной он персоны внучек,
Любитель пёсиков и сучек
И лошадей менять знаток.
Авентий был разбойник умный,
Всех тормошил, валил бездумно,
Едва не надсадив пупок.

Тут войско конное явилось,
Довольно славное было;
Был атаманом Покатиллос,
А есаул – Караспуло.
Всё греческие проходимцы,
Из Беломорья лихоимцы,
 С Морея, Дельта, Кефалос.
С собою воинство набрало
Оливы, мыла, но не сала,
И капама, кебаб, калос.

Цекул, Вулкана сын внебрачный
Оружно в Латию припёр.
Так Дорошенко с Сагайдачным
Из Сечи на султана шёл.
Один с бунчуком перед ратью,
Другой же  сзади пьяну братию
Донскою плёткой подгонял.
Рядами ехали искусно,
Из трубок дым клубился вкусно,
А кто на лошади дремал.

За ними плёлся забияка,
Нептуна сын, Мезал – барон;
В бою он злее был собаки,
Башкой как бык бодался он.
Боец, несдержанный задира,-
Была в нём яростная сила,
Не победить его никак;
Он если в патлы чьи вопьётся,
Тот просто так не отобьётся;
Таким ляхам был Железняк.

Другим путём, с другого боку,
Агамемнона сын Галёс
Летит, чтобы успеть до сроку,
Будто к воде горячий пёс;
Ведёт орду – народу много, -
Рутульцу, значит, на подмогу;
Народ различных языков:
Были аврунцы, сидицяны,
Калесцы и ситикуляны,-
И всяких разных казаков.

За ними топает особо
Тезея сын, сам Ипполит, -
Надуто гордая особа,
С огромным воинством пылит.
Он парень был дородный, полный
И заводной, неугомонный,
Что даже мачеху подбил.
Никто не знал от него спуску,
Богинь держал он на закуску,
Брал часто там, где не просил.


Нельзя, ей – право, перечислить,
Что за народы тут сошлись,
И на бумаге не размыслить,
Зачем, откуда приплелись.
Вергилий жил ещё в то время,
Но начесал изрядно темя,
Пока подробно описал:
Были рутульцы и сиканцы,
Аргавцы, лабики, сакранцы,
Да ещё те, что бес их знал.

Ещё наездница скакала
И войско доброе вела,
Собою всех людей пугала
И всё как помелом мела.
Та дева звалась царь Камила,
До пупа баба, там – кобыла,
Кобылью всю имела стать:
Копыта были, хвост с прикладом,
Хвостом махала, била задом,
Могла и говорить, и ржать.

Коли слыхал кто о Полкане, -
Она была его сестра;
Бродили больше по Кубани,
А род их был из-за Днестра.
Камилла хуже амазонки:
Рвала руками посторонки
И резвою на бег была;
Через ущелия скакала,
Из лука метко в цель стреляла,
Немало крови пролила.

Такая, видишь, рать явилась,
Чтобы разбить Энея в пух;
И уж Юнона где озлилась,
Там затаи покрепче дух.
Жаль невезучего Энея, -
Коли его на мель скорее
Зевес допустит посадить,
Аль увильнёт он от напасти?
Увидим то мы в пятой части,
Ежели удастся смастерить.