Теперь все это так неактуально -
Как воздух, перечеркнутый строкой,
И очень трудно высказать словами,
Как можно быть настолько никакой,
Как можно жить обманом и острасткой,
Лишь иногда устраивать оглас,
Как будто обнажая из-под маски
Прозрачные белки дрожащих глаз.
Я проиграла все на наших войнах,
Чтобы понять, свободу дав греху,
Как можно быть настолько многослойной,
Что все дела скрывать под шелуху.
Я думала, что могут только тени,
Ведомые шеренгой на убой,
Зависеть всякий раз от чьих-то мнений
И никогда не быть самим собой,
Поскольку быть никем настолько гадко,
Что это значит и не жить совсем.
Вы опровергли все мои догадки,
Приняв во власть свою и серых стен.
И так же, как когда-то Виль Липатов,
Ценой войны, беды и прочих средств,
Я поняла, что можно не лопатить
И воровать, а властвовать и есть;
Что можно жить, не видя неполадки,
Не брать людей бесчестных под прицел
И загонять тоску в собачьи складки
На ласково-отеческом лице.
Я прочитала смятые страницы -
С них била силой правда мощных фраз.
Я не могла в себе не поразиться,
Насколько это было все о нас.
Я знала шум трелевки с эстакады,
Я чувствовала телом пни и рвы,
И мастер производственной бригады
Гасилов - это тоже были Вы.
Я билась от бессилия и выла,
Короткий холод криком пронизав:
Ну, почему никто вокруг не видел,
Какая фальшь царит в ее глазах?
Мне все казались так глупы, и слепы,
И не способны что-то поменять,
И в целом мире был один Столетов,
Который был со мной и за меня.
Но он погиб от страшного паденья
С раскрытой пастью хищного сома.
Я лишь переняла его идеи,
А воплощать должна была сама.
Сама - как в дань молитве и могиле,
Сама - ступая ночью на погост,
Поскольку жил на свете Петр Гасилов
И занимал верховный школьный пост.
Он расставлял ловушки и капканы -
Я в боль и кровь рвалась с его крюка.
И каждый раз по свежим сочным ранам
Вела его отцовская рука.
И каждый раз снимала нас со старта.
Я не могла войти в привычный круг,
Когда по вечерам играла в карты
И ощущала тяжесть мудрых рук.
Но долгий вздох был тоже только ложью,
В упор обезоружившей меня.
Татьяна Анатольевна, я тоже
Старалась Вас осмыслить и понять.
Я раздражалась яростно и крупно,
Я воздвигала тысячи преград,
Но ощутила снова Вашу руку
И снова впала под протекторат.
Я впала раз и так под ним осталась.
Воспроизводит слух удар двери.
О Боже мой, как часто я пыталась
Начистоту про все поговорить.
На чистый лист ложился резкий почерк,
Но вновь сбивали с трезвого ума
Изломы рук, губы неровный очерк,
Красивых глаз прозрачная кайма.
Пыталась я вершить большие даты,
Ввести в века судьбы неровный бег.
А Вы - Вы были только созидатель,
Спокойный и счастливый человек.
Вы избегали дел больших и длинных,
Неровных и извилистых путей;
Из липкого кусочка пластилина
Лепили судьбы собственных детей;
От рваных дыр скрывались под заплаты.
За много лет вошли в привычку всем
Стабильно премиальные оплаты,
Статьи о Вас на первой полосе.
Столетов мстил старанием и риском -
Он просто пролетарски-честно мстил
И объявлялся первым трактористом,
Отдав на то немало юных сил.
Любовь в глазах вокруг вошла в привычку,
Переломив в Вас гордость и вину,
А я - как он - училась на "отлично"
И против Вас вела свою войну.
Теперь, когда сошло на финиш ралли,
Я все могу сложить и увязать
И признаюсь себе, что проиграла:
Мне жаль Ваши красивые глаза.
Пыталась я и мстить, и сговориться.
Но лишь саму себя свела на треть.
Передо мной мелькали Ваши лица -
Я просто не смогла Вас рассмотреть.
Мне непривычно видеть Ваши фото,
Когда я приспособилась к тому,
Что Вы неодномерны и аморфны
И что я никогда Вас не пойму.
Вы человек совсем иного кроя,
Чем эти фото - темны и тихи.
Я Вас не узнаю на них порою,
Как собственные старые стихи.
Я не привыкла к теням и границам.
Мой внешний мир от вечной лжи разбух.
И я все чаще вижу на страницах
Расплывчатый поток нечетких букв.
Я не веду борьбы. Так стало проще.
Столетов мертв. Я чувственно глуха.
Липатовские строчки били мощно,
Но и от них скрывает шелуха.
И острый смысл меня уже не ранит:
Я укрепилась прочно на гряде.
Так часто время сглаживает камни,
Черные камни в розовой воде.
(10.08.2002, г. Курган)