"Кукушкин лен" (автор - Его Отчаяние)
http://stihi.ru/2009/09/28/1823
Развитие поэтической мысли, образное развитие, очень понравилось и обнадежило. Все идет к логичному завершению, красивому, мощному. Оно близко его «Оборотню» по «деланию», по структуре делания. Медленная трансформация образа. Нет, скорее его тонкое, детальное разворачивание до «поэтического писка». В первом – от человеческого до звериного чувствования, во втором – от крупного плана «нив и тени» (мое) до трепещущих, ускользающих от ощупи и взгляда светотеней, физически ощутимого, тоже нечеловеческого зрения.
Серая невеличка выскакивает из часов,
Не раскрывая рта, сообщает оттенок цвета,
Откладывает два ноля, откусывает кусок
От суток и запивает бесцветной водой куплета.
Тонкая волосина заканчивается вострием:
Выпадает и силой вонзается в глинозем,
Прорастает травою, колючей стерней, быльем,
Покрываясь росою, туманом, думою о своем,
Северной мыслью гоня за волной волну,
Вдоль склона и тени бегущую по холму,
Будто кошку лаская рукою от головы к хвосту,
Отгоняет, мурлыча, естественную тоску
Убывания, смены времен, имен,
Тишины, погруженной в слепой комариный сон,
Облаков, проплывающих мимо тугой дугой,
Поговорки, оказывающейся под рукой:
Всё течёт далеко, далеко-далеко на юг,
Тень укорачивается к полудню и как-то вдруг
Начинает расти до пяти-шести
И уже помещается целиком в горсти,
Будто шерсти линялой клок или травы пук,
Чтоб на закате невидимо выпасть из рук,
Покатиться куриным яичком до краешка по столу
Посмотреть, как лучинка превращается в пепел-золу,
Оборачивается серой мышкой, проевшей сквозняк в углу,
Утащившей в нору колосок, волосок, глазок –
Посмотреть в темноте то, чего на свету не мог,
В паутинный простенок, в подпол, к корешкам травы
И кореньям былинной землистой шепчущейся молвы,
На ветру текущей в полуночный лунный штиль
Вспоминать и видеть во сне всю земную быль,
Находиться повсюду и тоненько сеять пыль.
Великолепное, по моему мнению, стихотворение, единственное в своем роде. Ювелирная работа.
Обратим внимание на основную часть – пока. Без вступительного четверостишия. Настоящее стихотворение всегда в своей кровеносной системе содержит связующее поэтическое вещество, кольцевую систему и разворачивающееся глубинное действо, не сразу и не охотно порой дающееся нашему внутреннему зрению.
Начинается «основная» часть с определения «тонкая», а завершается почти эпитетным наречием «тоненько». Их филигранно связывают и слова определяемые – «волосина» и «пыль», ведущие стихотворение от лезвия к лезвию, от зарождающегося, еще хрупкого, к «умирающему», истончающемуся, иссякающему…
«Тонкая волосина» злака в своей свето-теневой трансформации кульминационно взрывается точно в центре стихотворения («Тень укорачивается к полудню и как-то вдруг // Начинает расти до пяти-шести») и ниспадает затем да невидимой «пыли» света, возвращаясь и к первоосновам, «к кореньям былинной землистой шепчущейся молвы». Круговорот света в стихе наложен на прорастание живого («зерна»), обретения им зримого традиционного образа нивы (выраженного очень нетрадиционно: «…северной мыслью гоня за волной волну…»), наконец, «серой мышкой» иссякнувшего дня вновь обращенного к «корешкам травы». Тут же замечаешь, что живое, говорящее, световое в мифических потемках продолжает течь в образах «шепчущейся молвы», в снах, в сеянии будущих утр и злаков…
Пробуждается зрение недр, глубин, недоступное световому дню, зрящему миру. «…и только глухо // Звучат, перекликаясь, голоса // Обремененных зрением и слухом, // Имеющих и уши, и глаза».
Читая раз за разом строки, обнаруживаешь, что композиционно две основные части этой художественной картины действуют обратно друг другу: с одной стороны – «путь» семечка до «желтеющей нивы» с каким-то истинно нордическим и еще смысловым, раздумчивым акцентом, почти северно-былинным; с другой – сворачивание всех красок дня до тени «куриного яичка», до «сквозняка в углу», западение этой тени уже не столько в мыслимое зрение, сколько в мысль об этом зрении. Потому как, согласитесь, трудно зреть «коренья былинной землистой шепчущейся молвы». Однако живое и светоносное повсюду сеет свою животворящую пыль.
Закат дня, переход его в ночь так логично вызывают образы вспоминаний и сна, сна-раздумья, в котором не больше не меньше, а – «вся земная быль»!
Стихотворение доброе, тихое, написанное поэтом в минуты внутренней гармонии, едва слышной сердечной радости. Приятно глазу и слуху сравнение шумящей нивы с мурлычащей кошкой, ласкаемой «рукою от головы к хвосту». Созерцание ее, равномерные волны ее прилива и отлива отодвигают «естественную тоску убывания, смены времен, тишины, погружённой в сон…».
«И в небесах я вижу Бога!» – воскликнул другой поэт.
Великолепно прописано в произведении сворачивание тени, рассыпание ее до пепла-золы и уж совсем почти невидимого «сквозняка в углу». Меня это убывающее скольжение тени радует, поэтическая развернутая метафора доставляет истинное наслаждение.
Поэт ничего не «потерял», ни о чем не «забыл». Он стихийно и до конца последователен.
Например, его «серая мышка» тянет за собой в норку «колосок, волосок, глазок». «Тонкая волосина» начала не обрывается в конце стиха, она не забыта; своеобразно дублируется в снах последнего четверостишия «шепчущаяся молва» колосьев; и – для «мысли об этом зрении», как я сказал выше, сгодится и «глазок»…
Ничего не умерло взаправду в концовке стиха – все притаилось, живет и сеет семена рождения новых суток.
Финал возвращает нас к необычному зачину стихотворения, связывая его с «полуночным лунным штилем», ибо когда еще «птичка-невеличка» настенных часов «откладывает два ноля»?
Композиция, таким образом, логично уравновешена.