***

Долгов моих множится список,
которых не в силах отдать
любимым моим, самым близким.
Отец не дождался и мать.

А совесть вцепилась и гложет,
что столько мной взято взаймы!
Считаю их, множу, итожу…
Отдать все – не хватит сумы.

           ***

Я буду смертельно ранен
рассветом в майском саду
и утром, щемяще ранним,
из жизни этой уйду.

И, как последняя почесть,   
мне отданная весной,
салют тополиных почек
грянет в тиши надо мной.

                ***

Октябрь отскучал и отплакал,
скудеют леса и поля.
В пронизанном холодом мраке
душа и суставы болят.

Итоги осенних лишений,
грядущих забот и утрат
с утра подвожу, о прощенье
моля, пробужденью не рад.

С собою что делать – не знаю:
что пел я, того уж не петь…
До крайнего месяца мая
ещё предстоит дотерпеть.





















2   НА ОТЧЕЙ ПОВЕРКЕ

                ***

Говорящий до сих пор по-вятски,
я родился в городе Советске.

Переименуют — будет жалко,
назывался раньше он Кукаркой.

Мне названье это тоже близко:
Ковш глубокий, если по-марийски.

Области столица — город Киров,
Киров был не из моих кумиров.

К гибели его причастен Сталин:
до сих пор название осталось.

А пока старинный город Вятка
наступает Кирову на пятки.

Кошкино — название деревни,
где я в детстве лазал по деревьям.

Дед с бабулей, что меня растили,
меня в русском храме окрестили.

Дед мой в жизни часто с печи слазил,
забирался за рублём до азий.

Плавать не умел, но летом с блеском
гнал плоты по рекам европейским.

И была бабуля кружевницей,
наплетёт – и Ницце не приснится.

Буду счастлив, если на планете
у моих детей родятся дети.

Вышепчу я Богу: «Благодарствуй!»,
если окажусь в небесном царстве.

Я — советский, кукарский и вятский,
европейский я и азиатский.

Был в России рожден, в ней и прожил,
православный, земной я и Божий.

 











 В РОДНОМ ГОРОДЕ

В России есть маленький город,
в котором на свет был рождён.
Я счастлив, что рос в нём и горд им.
Любим мною трепетно он.
Я с чувствами первопроходца,
когда всё впервые, всё вновь,
иду по нему…Как пропойца,
туда, где торгуют вином!
Мне дороги эти прогулки.
Мне детство забыть не дают
домашний уют переулков
и родственный улиц приют.
Люблю я с откоса над Пижмой
смотреть на раздолье лугов.
Роднее, красивее, ближе
реки нет на свете другой.
Как нету прекраснее храма,
в котором крестили меня,
крестили где папу и маму,
которых уже не обнять
и больше не свидеться с ними.
Как жил я, мне больше не жить.
Но памяти чёткие снимки
хранятся в архиве души,
которая стонет и стынет,
которой не в силах кривить.
На снимках рождение сына,
крушение первой любви…
Вот вместе я с папой и мамой…
С друзьями…С невестой…Один.
Как много прошло… И как мало
осталось уже впереди...
И снимки к печати иные
готовит мне исподволь век!..
В душе моей гибнет в руинах
оставленный мною Советск.
Я был в нём и буду изгоем: 
моя жизнь ему не годна.
Но не позабуду его я
до самого смертного дня.












    

                ***

Душа перелётною птицей
Стремится в дни прошлые вновь,
Но даже во сне мне присниться
Не в силах былая любовь.

Наказан за всё, что сумел я
Неправедно в жизни нажить:
Душою в смиренье немею
Пред тропкой, что вьётся во ржи.

Уводит она меня в годы,
Где молоды мама с отцом…
Сияют небесные своды,
Ласкают мне ветры лицо.

Знакомо здесь всё наизусть мне,
Здесь чист я - грешил, не грешил…
В российском, родном захолустье
Спасенье пропащей души.

          ***

Вспомнилось данное слово,
дума в кручину повергла.
Вновь я к родимому крову
прибыл для отчей поверки.

Вечность укрыла плечи
чёрною шалью небесной.
Топится в доме печка,
слышится мамина песня.

Тяжко без отчего дома
жить, по земле скитаясь,
думать о нём годами
и возвращаться, каясь.

Под одеялом детства
ангелом сплю до утра я,
прожитых лет наследства


Быстро кончается ночка,
утром опять побудка…
Спит, улыбаясь, дочка,













                ***

Разбитые мной памяти дороги,
воспоминаний сумеречный бред
опять пригнали к отчему порогу,
других причин для возвращенья нет.

Мне кажется, что без меня скучали
оставленные реки и поля,
старела от тревоги и печали
моя родная вятская земля.

Что здесь я лишний, трудно мне поверить,
меня дороги помнят и леса.
Пускай не все мне здесь открыты двери,
но всех людей знакомы голоса.

Уже, что потерял, пусть не отыщешь,
отобранного жизнью не вернёшь,
но снова детства воздухом подышишь
и снова песни юности споёшь.



      В ДЕРЕВНЕ ДЕТСТВА

Морозное солнце, крашеный пол
и звуки короткой молитвы,
когда мы садились за струганый стол,
ещё до сих пор не забыты.

Стучали коклюшки – бабуля плела,
а дед уходил на конюшни,
из радио песня раздольно лилась,
нам с бабушкой радуя души.

Мурлыкала кошка на теплой печи,
и ждали нас с дедом полати...
В погоне за счастьем, мечись не мечись,
не знать мне иной благодати.

Нам Пятницкий хор задушевно поет,
а солнце к весне повернуло,
а вечером мама, быть может, придет
и мне принесет белых булок.
 














           ***

Ночное снежное небо...
С отцом из бани иду.
Я обездоленным не был
в победном бедном году.
Со мной трофейный фонарик,
снегу навстречу свечу,
несу отцовский подарок
я бережно, как свечу.
Спокойно в мире и тихо,
до дома скоро дойдем:
и мне неведомо лихо,
а мылся с нами детдом.
Во тьме без света и папы
дети за нами идут
строем, как по этапу,
в бедном победном году.
   
                ***
                Вадиму Терехову

В этом мире имею я брата,
он младше меня на пять лет:
в детстве разница эта преградой,
которой уж в зрелости нет.
Девять мне, а ему лишь четыре,
он хочет со мной на реку:
Ох, как трудно жилось мне с ним в мире:
устал -  на себе волоку.
И тяну, и  несу, спотыкаясь,
отчаясь, горячку порю –
доля старшего брата такая –
им измученный, говорю:
«Вот ногу сломаю случайно,
ты что будешь делать, ответь?!»
Молчал брат, а после в отчаянье:
«Я сяду и буду реветь!»
И глядит на меня, обреченный
вслед, вдогонку за мною жить:
до сих пор на щеках горячо мне,
как вспомню, как вслед он бежит.
С ним по жизни давно мы сравнялись,
беды детские позади:
кроме крови, душой побратались,
по возрасту я впереди.
Поневоле его я оставлю
и сломаюсь, уйду во твердь…
Вот тогда он, родной и усталый,
сядет рядом и будет реветь.











«ПОВЫШЕ, ГОЛОВУ, ПОВЫШЕ!»
               
 Учителям средней школы №1 г. Советска Кировской области
и своей первой учительнице Любови Ивановне Бердниковой.

В начале всех моих начал
Я по лбу часто получал.
Когда наш класс был тише мыши,
Вдруг подойдя ко мне неслышно,
Учитель шёпотом кричал:
«Повыше, голову, повыше!»
И сжатым средним пальцем в лоб,
Сутулым в жизни не был чтоб,
Вбивали правила мне больно.
Вытягивался я невольно.
С учителями мне везло:
Больнее били, дольше помнил,
Что надо голову держать
Повыше, зубы крепче сжать
И от удара в лоб не плакать.
Пока бьют в лоб—ты не на плахе.
За покоренье рубежа
Синяк—нормальная расплата.
Пусть мало пядей я во лбу,
Пусть им не повалил я дуб,
Как и известный миру классик,
Но в 1-ой школе в первом классе
Научен лбом встречать беду
И под топор его не класть.
И не каждый день берёшь призы,
Пусть часто жизнь бедой грозит,
Пусть я набил немало шишек               
И до сих пор в ферзи не вышел,
Мне дорог первый тот призыв;
«Повыше, голову, повыше!»

     МОИ   ПАРОХОДЫ

Я в детстве застал пароходы,
каких ныне сыщешь едва ли…
Их имена я запомнил:
«Либкнехт», «Плеханов» и «Бебель»,
«Энгельс», « Воровский» и «КИМ».
За весенним вслед ледоходом
Они чередой приплывали
в наш городок районный…
И чайки парили в небе,
как мысли мои, легки.

Когда же я стал студентом,
на лекциях по истпарту
снова  встретился с ними:
Плеханов, Бебель и Либкнехт,
Энгельс, Воровский и КИМ…
И мне вспоминалось лето,
когда не надо за парту,
Вятка в раздольной сини,
мы с братом к маме приникли,
на палубе трое стоим.

В прошлом уже эпоха,
когда так гордо звучали
на пароходах и книгах
Плеханов, Воровский и Бебель,
Энгельс, Либкнехт и КИМ…
Всем они стали по фиг,
а мне стало просто печально,
что многие нимбы поникли,
что прежние гимны отпели
и мы почти старики.
                ***

«Ядом коммунизма ты отравлен»,—             
молвил снисходительно мне друг.
До сих пор не знаю, так уж прав ли               
он или не прав. Но мой недуг
в том, что я сочувствую идее
справедливой жизни на земле…
Правда, коммунистов как людей    
я многих не любил, скорей жалел
их за ограниченность сознанья,
за способность за идею сдать…
Красное ж отвергнутое знамя               
я любил и шёл под ним в рядах
пионеров, помню поимённо,
детства с кем прошла моя пора…
Коль придётся выбирать знамёна
красные я буду выбирать.

                ***

Из вождей, при ком вырастал я,
Безразличен мне был даже Сталин.
Любых орденов кавалеров
Выше был Чистополов Валера•.
Среди тех, кому я благодарен,
Мальцев, Якушев, Юрий Гагарин,
Смоктуновский, Стриженов, Стрельцов…
Пусть на всех не хватило венцов
Терновых, алмазных, лавровых –
Не иметь мне кумиров уж новых.

                ***

Когда впервые на футбол пришёл,
на поле красные и белые играли,
народ вздыхал огромным хором
кругом, и правила мне папа объяснил.
«Мы за кого болеем?» - я спросил.   
«Мы за того, проигрывает кто…».
«А почему? ». «Всегда болей за слабых».   
Теперь болею против «Спартака»,
когда легко он слишком побеждает.
За хоккеистов душу надрываю,
как начали проигрывать они.
Сочувствую я пораженью красных,
за белых я, униженных в сраженье.
Я чту завет любимого отца.
    
                *** 
Мальчонкой с отцом я на матчи ходил:
"Лесотехникум" – "Авторота".
Смотрел с замиранием сердца в груди,
как гольман• метался в воротах.

За сборной Союза пристрастно следил
с победного в Мельбурне года,
и с этой поры мой болельщика пыл
навеки спартаковцам отдан.

О славе вратарской мальчишкой мечтал,
играя за сборную класса.
Что мог о футболе прочесть – прочитал,
от книг не повысил я класса.

Когда нацепили в девятом очки,
забыл о спортивной я школе.
По прессе уже про голы и очки
вникал не по собственной воле.

В воротах не в силах я больше блеснуть,
мозжат к непогоде суставы…
И чтобы отвлечься, быстрее заснуть,
припомню былые составы.

Осянин, Численко, Татушин, Стрельцов,
Блохин, Симонян, Еврюжихин…
Прорывы великих футбола бойцов
все вновь предо мной закружили.

Вот мчится с мячом Метревели ко мне,
был точен Стрельцова пас пяткой…
Не бойтесь, когда я вдруг вздрогну во сне—
я мяч достаю из "девятки".

 МОНОЛОГ  БОЛЕЛЬЩИКА
             
Любил и люблю звон мяча,
футбольных болельщиков гомон.
И сам по воротам стучал,
спортсменов повадки знакомы.

С трибун я, завистник, гляжу,
на мужей, что играют, как дети.
В отцы большинству уж сгожусь,
а скоро, наверно, и в деды.

Вскричу на судью сгоряча,
выкрик мой в общем потонет,
но гладкое тело мяча
помнят ноги мои и ладони.

Как сладок был взятия миг
ворот иль удара под планку…
Если слышал команду: «Возьми!»,
бросался к мячу, как под танк я.

Был в принципе тренер не прав,
но только не в этом всё дело.
Сражённым ушёл, не сыграв,
как мог, с кем мечтал, где хотелось.

Проигран последний мой матч,
и наград не снискал и не выгод,
но бился за каждый я мяч,
судьей с поля не был я выгнан.

Мой затоптан родной стадион.
Нет партнёров…Осень и лужи…
Но братства порыв, его дух и закон
с той поры заполняет всю душу!

                ***

В занесённом снегом городишке
было люто холодно зимой.
Но неслись на санках мы, мальчишки,
наплевав на ссадины и шишки,
по горе крутой и ледяной.

Мы метелей, стужи не боялись,
не боялись вьюги и пурги.
Летом же рыбачили, купались,
по реке на лодочках катались.
Городок стоял наш у реки.

Дотемна с друзьями в мяч играли,
бегали на танцы в горсаду,
где нам липы что-то лепетали…
Унесло те дни в такие дали,
что дороги к ним я не найду.

Только знаю, все они остались,
до сих пор по-прежнему живут
в памяти мальчишек, что катались
с гор крутых и стужи не боялись…
Вижу их во сне как наяву.

Да, стишок простой и примитивный,
от меня не ждите в нём причуд.
Я на санках памяти в старинный
городок несусь, морозный, дивный,
где меня друзья, собравшись, ждут.
                ***
                Валентине Ивановне Тереховой
                и Михаилу Николаевичу Терехову –               
                моим родителям
У меня было счастливое детство. В этом стыдно порой признаваться.
Мама с папой нас с братом любили, у нас был свой дом и свой двор.
Уже скоро – не скрыться, не деться – нам одним на земле оставаться:
папу уже схоронили, память болит до сих пор.
Спокойную тихую старость мы Вам не смогли обеспечить: поздно рождались внуки,
рано умер Советский Союз. Но что были всем только в радость
семейные наши встречи и что были несчастьем разлуки – я утверждать берусь.
Проклятая жизни гонка быть не даёт счастливым опасными поворотами в дороге, где цель – успех. Себя ощущаешь ребёнком, покуда родители живы. И Вы для нас не умрёте, когда умрёте для всех.
Мы живём терпеливо и кротко, независимо и упрямо. В погоне своей за удачей мне сладостно вспоминать: к ночи отец запирает ворота, перед сном моет ноги нам мама, я ребёнок, я счастлив,
я плачу, я живу, мне не хочется спать.
               
                ***

Я плохой сын, плохой внук и друг,
Таким стал не сразу, не вдруг.

Брат и муж я тоже плохой,
А любовник вообще никакой.

За что же любили меня
До последнего смертного дня?

   НА СМЕРТЬ МАМЫ

Ждал твоей смерти,
надеясь, что ждать ещё долго.
А ты доживала, надеясь,
что скоро уйдёшь.
Не доказал я – верна моей жизни дорога.
А ты доказала – жила для детей и умрёшь.

Августа дни дотлевали  последнего лета,
когда вспоминал о тебе,
молодой и живой...
Мама! Я знаю, ты видишь
уже с того света: с сынами своими
сегодня стою пред тобой.
                25.08.98 г.

              ***

Много ли в жизни сочтешь ты годов,
Когда радость близким дарил?
Ответить на этот вопрос я готов
У родительских, скромных могил.

В детстве болел, юность чуть не пропил,
Со зрелостью запоздал.
На старость родителям я не скопил,
Сыновних долгов не отдал.

Всё ниже и уже возмездья круги,
Итога Всевидящий ждёт…
Годами плачу своим детям долги,
А счёт на секунды идёт.

              ***
Вот уже ни единой заставы
на оставшемся мне пути:
я с родителями расстался,
их на погост проводил.

Теперь мне идти до предела
с их могильного  рубежа,
чтобы дольше семья не редела,
отодвигалась межа,

за которой останутся дети
одни против ветра идти…
Пока жив я на этом свете,
мне прокладывать им пути.

             ***
Глава моя низко склоняется
над цветком, что растёт на могиле
не ценимого в жизни отца,
для кого я был малым и милым.

Вспоминается вынос – реву, 
вспомню детство счастливое – плачу,
Осторожно цветок я сорву.
и между страницами спрячу

Пролистает когда-нибудь внук
страницы старинного тома…
Остающимся не вернуть
навсегда уходящих из дома..

                ***

Ко многому стал я не годен,
Седеют виски и усы,
Но встал очень рано сегодня:
Рыбачить позвал меня сын.       

Давно не ребёнок, отец я,
А доля отца как раба…
Но вольное утро детства,
Расщедрясь, вернула судьба.

      НАШ МАРШ            
               
                Сыновьям посвящаю.
Уснувших кличем разбуди,
Озябшего прижми к груди,
На денег зов и славы звон не отзывайся.
Как трудно б ни было в пути,
Ты должен весь его пройти,
Не отступи, не оступись, не поступайся!

Коль вышел ты на твёрдый путь,
Идущих следом не забудь,
От тех, кого в поход увлёк, не отрывайся!
Пусть не видать порой ни зги,
Из темноты следят враги,
Всегда будь весел и в себе не сомневайся!
Кругом пусть много дураков,
Ты, слава Богу, не таков,
Живи своим умом и с ним не расставайся!
Ты помни, что такое долг
И что король бывает гол,
На лесть и почести всерьёз не отвлекайся!

За стол один с подонком сесть
Тебе пусть не позволит честь,
До уровня скота не опускайся!
Пусть ты любимой не любим,
Пусть не с тобой она, а с ним,
Прости ей всё, но с нею не прощайся!

В лицо пусть ветер больно бьёт,
И полк твой песен не поёт,
Ты с верой в свой успех не расставайся!
Ты долу знамя не клони,
Сухим свой порох сохрани,
Ни перед кем и никогда ни в чём не кайся!

Доверь Любви свою судьбу,
Жестоким, жадным, злым не будь,
Мозолей, пота и седин ты не стесняйся,
Всегда вперёд и только в высь,
И в очередь не становись,
Во всём всегда быть первым добивайся!

            ***

Налегаю уныло на вилы,
зимой чтоб картошкой питаться.
Поясница с отвычки заныла:
упираться – не прогибаться.

Надо мною с российского неба
давно уже солнце смеется.
Я хотел бы не думать о хлебе,
да рядышком  доченька вьется.
    
                ***

«Мне без тебя жить жалко», —
дочь, вздыхая, пролепетала,
сердце от нежности сжалось,
и жизнь смысл иной обретает.
Боле не жить в одиночку,
хотя иной я породы.
Бог дал двух сынов и дочку
и тем отнял мою свободу.
Мне этим ее проговором
судьбы моей смысл истолкован:
отца не сбросить оковы —
мне пожизненный срок дарован.
Так и живу в заточенье
без кассаций, амнистий, жалоб,
закованный слов значеньем,
что дочь мне, вздыхая, сказала.
            
 
                ***

В детстве хочешь жаркого лета,
купанья на тихой реке,
скитаний в лугах без обеда
со снастями в смуглой руке.

А в юности  хочется песен,               
прогулок с девчонкой в саду,
светила когда, как известно,
беседу друг с другом ведут.

А в зрелости хочется счастья,
которое ты упустил,
и почестей, денег и власти,
чтоб править уже, не грести.

А в старости хочется жизни,
спокойной, как в кружке  вода…
Но в нашей любимой Отчизне
тому не бывать никогда

                ***
               
При храме, что вознёсся над рекой
у города единственно родного,
отраден мне пленительный покой
последнего убежища земного.

Мной вспугнутые вороны кружат,
из поднебесья каждый холмик виден.
Усопшие здесь в тесноте лежат,
но на живых за это не в обиде.

Сегодня лето. Зноем лют июль.
Теплы кресты и горячи ограды.
Я слёз своих у них почти не лью:
свиданью и такому сердце радо.

И сладок поминальный мне глоток,
болит душа, но сердце в смерть не верит…
Растёт политый памятью цветок.
Открыты в прошлое и в будущее двери.

             ***

На кладбище берёзы в серебре
И столько снега, что крестов не видно…
Не гневайся, стерпи, прости обиды,
Забудь о зле и вспомни о добре.

Ночной пороши не измят покров—
Сегодня никого здесь не хоронят,
Лишь только грач с берёзы иней ронит.
Вернувшись рано с чуждых берегов.

Крестов и плит могильных не страшась,
По кладбищу юнцами мы сновали,
Нас свежие венки не волновали,
Была чиста мальчишечья душа.

При ярком свете на краю зимы
Теперь иное всё, и красота погоста
Смущает душу, и неровна поступь
Моя туда, где люди все равны,

Куда мне пропуск Господом не выдан....
Взмывает к небу церковь на горе,
На кладбище берёзы в серебре
И столько снега, что крестов не видно.