Я честен был, когда в стихе моем
Лгал, что не может быть любви полнее.
Как мог я знать, охваченный огнем,
Что не в предельной страсти пламенею?
У времени ведь столько средств ломать
Любые клятвы, отменять законы,
На красоту – уродства класть печать
И лучшим замыслам чинить препоны.
И что же, мне в те дни сказать, что нет,
Одна моя любовь избегнет тленья?
Страшился я взглянуть сквозь бездну лет,
Ища лишь в настоящем утешенья.
Меж тем, любовь дитя, и время ей
Порой дает взрасти и стать сильней.
Those lines that I before have writ do lie,
Even those that said I could not love you dearer;
Yet then my judgment knew no reason why
My most full flame should afterwards burn clearer.
But reckoning Time, whose millioned accidents
Creep in 'twixt vows, and change decrees of kings,
Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
Divert strong minds to th'course of alt'ring things --
Alas, why, fearing of Time's tyranny,
Might I not then say `Now I love you best',
When I was certain o'er incertainty,
Crowning the present, doubting of the rest?
Love is a babe: then might I not say so,
To give full growth to that which still doth grow.