Вот если бы с пальцев содрали мне кожу,
чтоб нервною болью прощупывать дни,
наверное, было бы это похоже,
как чувствую я свою дружбу с людьми.
А впрочем, со мною никто и не дружен.
Я в добром – и в том неожиданно зол:
не понят, не ждан, не любим – и не нужен,
как моду свою переживший камзол.
Уставший, угрюмый, по жизни брожу я,
любуясь собой: мне всех тяжелей!
То вторгнусь в идиллию чью-то чужую,
чужую подругу молю: пожалей!
То кто-то со мною бездумную шалость
затеет шутя, как сбиранье грибов,
а сердце навстречу моё разбежалось:
догнать, захватить недотрогу-любовь.
И вновь не догнал. Так зачем, для чего же –
невидный по росту, невзрачный с лица –
куда-то иду и невольно тревожу,
тревожу своё и чужие сердца?
Другие сердечный не ведают холод.
Другие по жизни проходят вдвоём.
А я – я один. И на сердце приколот
потрёпанный листик: «сдаётся в наём».
1952, Степлаг