Часто, когда пустота и пророчество
Душат меня, то, подобно бомжу,
Пряча свой взгляд в черный плащ одиночества,
Я по ночным переулкам брожу.
Вот, помню однажды: зима, поздний вечер,
Легкий морозец, канун Рождества,
Город цветными огнями расцвечен,
Елки в витринах, в рекламе дома.
Округлая арка, заброшенный дворик.
Тихо, безлюдно – фонарь и подъезд,
И вдруг… неожиданно стелой безмолвной
В рост человека – базальтовый крест
Вкопан в песочницу детской площадки.
Убран гирляндами и мишурой,
Словно большой новогодний подарок.
Играет, подсвеченный белой луной.
Какое-то смутное чувство возникло:
Церковь – не церковь, погост – не погост,
И черные окна вокруг, будто лики,
Следят этажами сквозь ветви берез.
Лишь только на первом, в полуподвале
Светятся бледно два крайних окна,
Решетки на окнах, и тени играют,
В просветах за шторками свечка видна.
И тут показалось, что слух различает
Порою пронзительный крик или плач,
Который все громче, потом замолкает,
Так нарожденные дети кричат.
Я ближе под окна и там затаился,
С желаньем найти адекватный ответ,
И в роли невольного вуайериста
Стараюсь понять закулисный сюжет.
А там за портьерой просторная зала
И стол деревянный, почти до конца.
По центру массивная свечка мерцает,
Тени предметов вокруг шевеля.
С торцов за столом два седых человека.
Один со спины, а который лицом
Сам излучает корпускулы света,
Весь в белом, глядится священным отцом.
Не стар и не молод, движения плавны,
Взгляд с поволокой, без блеска в зрачках,
Огромной тетради страницы листает.
Три камня сверкают на тонких перстах.
Вдруг наклоняется вниз, что-то ищет,
И выставляет на свет пред собой
Корзину, плетенную бисерной нитью,
С атласною лентою в тон золотой.
Затем из корзины лоскут извлекает,
Кладет, расстилает у самой свечи,
Какие-то жесты над ним совершает
И щепотью крестит кусочек парчи.
И в этот момент плач, что мне показался,
Вновь раздался с переходом на крик,
И контур ребенка вдруг на’рисовался
Прозрачным свечением в этот же миг.
Лежит на пеленке и ножками машет,
Тянет ручонки, таращит глаза,
Но, вот, снова жест, и младенец не плачет,
И слышно – «Хорошая вышла душа».
Душа…, не уже ли, здесь души родятся?
Кто же тогда этот маг-чародей?
Начало и вечность в движениях пальцев.
А я полагал, будто слово сильней.
Стою, потерявший пространство и время,
Застыл под окном и понять не могу, –
То ли Рождественское виденье
Меня посетило, а, может, я сплю?
Но, нет, руки зябнут, и снег серебрится,
И где-то ночные сигналят авто.
Заложник догадок и интуиций
Я продолжаю шпионить в окно.
А там происходят пространные вещи.
Тот маг, чудотворец, что в дальнем углу,
Кивнул головой, и откуда-то с лестниц
Две женщины в черном спустились к нему.
Вдвоем пеленают рожденную душу,
В сверток пакуют, в корзину кладут,
И руки сложив пред собою послушно,
Других указаний внимательно ждут.
А маг под копирку в тетрадь что-то пишет,
Потом вынимает копирный листок,
И этот листок с нумерованной биркой
Послушницам на руки передает.
А те, получив, переносят корзину
От дальнего к ближнему краю стола
И ставят под ноги второму мужчине,
Спина мне которого только видна.
Последний одет, как простой подмастерье.
Блеклый камзол с чередою полос,
Фартук нагрудный, какие-то перья
В прядях засаленных белых волос.
Так увлечен, что, послушниц не видит,
То сделает шаг, то согнется на треть.
Лишь изредка старческий профиль орлиный
Мне удается мельком рассмотреть.
И тут различаю движения кисти,
Баночки с краской, палитру, мольберт.
Теперь понимаю, что он живописец,
Этот, спиною ко мне, человек.
И, Боже! (Уместно ли тут?) Что я вижу?
На планке мольберта, на месте холста
Планшет, а на нем … замерла и чуть дышит
Распятая маленькая душа,
Такая же, как в поднесенной корзине.
Головку склонила покорно к груди.
Сочится ее лучезарная сила,
Пронзенная тройкой гвоздей золотых.
А живописец со знанием дела
Краски берет, составляет колор,
И, кистью, касаясь распятого тела,
Мягко наносит какой-то узор.
Рисует, прервется, а после в раздумье
Читает помятый копирный листок,
И снова за краски, и снова рисует,
На тельце души оставляя мазок.
А краски, мешаясь с прозрачным свеченьем
В мозаику бликов, мерцаний, тонов
Сияния нимба рождают виденье,
Неповторимый цветной ореол.
Роспись закончил и, будто, заданье
Сверяет с тем самым копирным листком,
Пот, проступивший, со лба вытирает
И подпись свою оставляет на нем.
Затем открепляет распятую душу,
Крестит, к листку на пеленку кладет,
И, в темноту сделав знак для послушниц,
Другую корзину на стол достает.
Две женщины в черном опять появились,
Снятое тельце пакуют в лоскут,
Лентою вяжут и словно светильник
В корзине в отдельное место несут.
Я, завороженный мессою тайной,
Щиплю себя и кусаю язык,
Глаза закрываю и вновь открываю,
Но снова свеча и младенческий крик…
-------------------------------
Сколько работал тот мрачный конвейер
Не помню, но вот, маг, что души рождал,
Встал и рукой в направлении двери
Финальный художнику знак показал.
Мастер кивнул, завершая работу,
Прибрал на столе, бросил кисти в раствор,
Какое-то время разглядывал что-то
И свечку задул… – Я метнулся во двор
К детской площадке, сижу, как прибитый,
А мой воспаленный рассудок твердит:
«Для каждой души заготовлена бирка.
Для каждой души заказной колорит».
И тут легкий скрип, звук шагов у подъезда
Двое выходят. Я тут же признал
Мага и старца, который как фрески,
На душах рожденных штрих-код рисовал.
Маг впереди, голова не прикрыта,
Белая ряса с крестом золотым,
А живописец – лохматый, небритый
С котомкой и в старенькой шубе за ним.
Чуть отошли, маг к нему обернулся:
— Ну что, Леонардо? Ты свой гонорар
Сегодня, скажу, отработал не худо,
И брака, по-моему, не допускал.
А души сегодня отнюдь не простые.
Все больше из грешных, такой уж расклад.
На этой земле правят темные силы,
И цены на грех выше в несколько крат.
Чем будешь брать? Может новой одеждой?
Или монетою …. Сам Выбирай.
— Я выбираю, мессир, как и прежде.
Дай волю, и радость творения дай!
— Я знал, ты не прост, и твой выбор не дёшев.
Ведь воля – лишь Богу безмерно дана,
А радость творения – жизненный посох,
Дорога бессмертия средь бытия.
Но ты заслужил и достоин награды,
Будь себе богом, и в радость твори!
Творцу о прощении думать не надо,
Сам согрешил – сам себя и суди.
Да, кстати, кто завтра со мною в работе?
— По списку: Рембрандт, Боттичелли, Брюллов…
— Ну, что ж, с Рождеством! Не упейтесь свободой.
Пусть первый к полуночи будет готов.
— ОК! Передам». Маг, окончив беседу,
В трубку мобильного что-то сказал,
И тут же под аркой, буксуя по снегу,
С тигровой расцветкою джип заурчал.
Простились, а мастер, порывшись в карманах,
Достал сигарету, точней «Беломор»,
Зажег, затянулся и, будто бы пьяный,
Качался, уставившись в дальний забор.
Потом снял котомку, открыл банку пива,
Сделал глоток, чуть плеснув на себя,
И сильно сутулясь, неторопливо
Поплелся, по свежему снегу скрипя.
------------------------------
Двор снова пуст, я на детской скамейке,
В песочнице тот же наряженный крест,
И мне вдруг до боли попасть захотелось
В зимний ночной заколдованный лес.
Но память терзается тем детским криком,
А мозг, как больной, неустанно твердит:
«Для каждой души заготовлена бирка.
Для каждой души заказной колорит».
Назад возвращался почти, как в тумане,
А дома метаюсь. Ни есть, ни уснуть,
Но как преступника дерзкого манит
И гложет меня потаенная суть.
И вот, тот же дворик с округлою аркой.
Также безлюдно. Фонарь и подъезд.
Время к полуночи. Та же площадка.
Но, где же тот самый Рождественский крест?
Что за спектакль? Я не мог ошибиться.
Скамейки, песочница, – всё, как вчера.
Но пусто, и только местами искрится
По снегу разбросанная мишура.
Я к окнам. Увы, те без признаков жизни,
И на решетках повисли замки.
Нетронутый снег у подъезда нечищен,
И в нём отпечатались птичьи следы.
Ждал, караулил, надеясь на случай,
Ловил каждый шорох пустого двора,
Но лишь отголоски ночных переулков
В проемы домов долетали сюда.
После досадных часов ожиданий
Я покидал тот загадочный двор.
Теперь мне казалась, что вся эта драма –
Мой мысленный жар и надуманный вздор.
И, вот, проходя мимо мусорных баков,
Взгляд вдруг упал на знакомый предмет.
Блестит край корзины, отходами смятый,
И вновь пред глазами вчерашний сюжет.
Тяну, снег стрясаю. – Она не пустая. –
Сверток, атласною лентой овит,
И детская кукла, совсем как живая,
Чуть смазанным глазом из свертка глядит.
А сбоку пришпилена круглая бирка,
Но номер не вписан, оставлен про так.
Вместо него неуклюже и жирно
Черною краской помечено – «брак».
И я прижимаю промокшую куклу,
Как мать прижимает ребенка к груди.
Ведь и мою одинокую душу
Быть может в реестре так и не учли?
----------------------------
С тех пор на столе в моей маленькой кухне
Сидит и с улыбкою смотрит в окно
Голубоглазая детская кукла –
Мой светлый подарок на Рождество.
Декабрь 2010 г. – январь 2011 г.