ПОВЕСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
КАМАЛ
В другое время бы Аника
Мгновенно бы вскочил в седло,
И быстро в бегство обратил бы
Своих противников мечом.
Но дни такие миновали,
Когда врагов он не щадил,
Да и не так, как было ране,
Жизнь и свободу он ценил.
Но, что важней, совсем не сила
Была на стороне врага,
А то, что сын его, Атилла,
Чья жизнь одна лишь дорога
Была ему средь тысяч жизней,
Не исключая и свою,
Во власти был не этих слизней,
А у того, кто сам в бою,
Его лицом к лицу не встретит. –
Аника понял, что Камал
Его признал и на примете,
Не опасаясь, но держал.
Как и отец, он жаждал власти,
Секрет сокровищницы знал,
И каждый год к предмету страсти
Его всё ближе продвигал.
Преградой, но уже последней,
Был князя Эль-Гарея внук, –
Его естественный наследник,
Но осторожный, как паук,
Камал лишь сети плёл у трона,
Копил свой яд и выжидал.
И вот теперь, когда корона,
Нечаянный, бесценный дар,
Попала чародею в руки,
Решил он, что настал тот час,
Когда он, наконец, получит,
Что жаждал страстно, – всё и власть.
Как ни далёк от совершенства
Он был по части колдовства,
С короной захватить главенство
Ему не стоило труда,
А благородство Эль-Гарея,
Что гнать из дома не могло
Ни слуг Джаффара-чародея,
Ни приближённых, помогло.
Любой из тех, кто рвётся к власти
Неведомым для всех путём, –
Подлогом, подкупом отчасти,
Обманом, силой, колдовством,
Расплаты часа опасаясь,
Творит бесчинства, но Камал,
От них ничем не отличаясь,
Врагов пока, что не искал, –
Он знал, кто может стать в защиту
Атиллы, не щадя себя, –
Да и Джаффар стремясь к зениту,
Владея всем, не мог же зря
Аники-воина бояться,
Пусть не бояться и не чтить,
Но почему-то опасаться,
А иногда ему и льстить.
Так, что причин вполне хватало,
Возненавидеть наглеца,
Но без заложника Камалу
Не взять наследника отца.
И вот Аника в подземелье,
Когда-то, года два назад,
Дождался он освобожденья,
Теперь и думать не дерзал, –
Камалу он совсем не нужен,
И то, что смотрит он на мир,
А не в могиле, только хуже,
И нечто страшное сулил.
На самом деле так и было,
Камал и казнь им загадал,
Чтоб кровь от ужаса застыла,
Но и народ не зароптал.
Хотя Камал в своих деяньях,
И шёл дорогою отца,
Но не имел того влиянья
На духов гор, на силы зла.
Не знал и многих тайн природы,
И в книгах чёрных всё понять
Ещё не мог, – был слишком молод,
Однако он успел узнать,
Что на пути к вершинам власти
Стоят Аника, сын его
И даже конь к тому причастен, –
Не так уж много и врагов.
Но сам колдун боялся крови
И колдовством предпочитал
Прибрать к рукам чужую волю, –
Когда не мог, то не кинжал,
Не меч коварный в ход пускал он,
А яд смертельный и огонь,
Но пламя больше взгляд ласкало
И дольше приносило боль.
Причин для казни было место,
За ней колдун и не ходил, –
Давно проверенное средство
Он в ход заранее пустил:
Едва Аника объявился,
То тут, то там случался мор, –
То скот внезапно с ног валился,
То умирали люди гор.
Уже не домыслом заумным
В долине разносился слух:
А не старик ли полоумный
Принёс в долину смерти дух.
Он и пришёл как раз оттуда,
Чему не верилось тогда,
Из места странного, откуда
Не возвращались никогда.
Теперь был сделан ход последний,
Камал пустил другую ложь:
Смертельно болен и наследник,
А во дворец старик был вхож.
И слухи тут же подтвердились, –
Как оказался он в тюрьме,
Так и напасти прекратились, –
Расчёт был точен и вполне.
Но всё, что нужно, подготовив,
Определив конец, колдун
Хотел, используя корону,
Проверить, быть ли посему.
И убедился, видя ясно
Не в дымке сна и не игру,
Как на костре, в огне ужасном,
Пылал Аника, а к нему
Шёл, спотыкаясь, конь горбатый,
Как пламя вспыхнуло сильней
И языком голубоватым
Коня лизнуло по спине;
Как шерсть на нём заполыхала,
Как дымом всё заволокло…
На этом зрелище пропало,
Как будто кто закрыл окно.
Колдун не смог конца увидеть,
Но зуд сомнения угас
И чародей, вернувшись к свите,
Назначил казни день и час.
КАЗНЬ
И этот день, и час настали.
Нетерпеливая толпа,
Хоть и сочувствовала втайне
Столь страшной казни старика,
Под зорким оком не роптала,
Легко ли было позабыть
Правление отца Камала,
А этот мог и жёстче быть.
Но, новоявленный правитель
В глазах людей, само собой,
И жалость, и сомненье видел,
И молча сделал знак рукой, –
Врата дворцовые раскрылись
И к месту казни на руках
Служанок, нянек и кормилиц,
В сопровожденье грозных страж
Доставили малютку-князя,
Чтоб убедился весь народ
Что тот, кто был к столбу привязан,
Губил ещё и древний род
Защитников страны и веры.
Малыш имел ужасный вид:
Одни глаза, иссохший, белый,
И кто, как не злодей-старик
Ещё и князя отравитель,
Не зря же слухи шли о нём,
И справедливо, что правитель
Воздаст преступнику огнём.
Когда народ угомонился,
Правитель подал новый знак
На этот знак палач явился
С горящим факелом в руках.
И вот огонь, почти без дыма,
Заполыхал вокруг столба,
Горя всё жарче, – и застыла
Заворожённая толпа.
Но вдруг она зашевелилась,
Донёсся слабый ропот, гул,
Но, что там, быстро прояснилось
И успокоился колдун.
Через неё неверным шагом,
По мере как сама толпа,
Проход давая, расступалась,
Шёл конь горбатый; но Камал
Картину эту прежде видел
И потому не возражал,
И даже руку отпустил он,
Мгновенно сжавшую кинжал,
Хотя и завистью давился
Их дружбе, верности коня, –
Он понял: старый конь стремился
Спасти Анику из огня.
Но не бывает зависть белой,
Как ни смотри, она черна.
Вползёт змеёй, разъевшись телом,
До злобы дорастет она,
Поднимется, заполнит душу,
А там уж, яростью кипя,
Заглушит разум и наружу
Плеснётся ядом из тебя.
Но, как бы ни кипела ярость,
Колдун был чересчур хитёр,
Чтоб ей поддаться даже малость,
И всё вниманье на костёр,
На то, как пламя разгоралось,
И на Анику перенёс.
Пока виденье повторялось:
И старый конь, как верный пёс,
К костру и к смерти приближался,
Уже огонь плясал у ног
И выше, ближе подбирался.
Уже и искр взметнулся сноп,
Осыпав разом и Анику,
И шкуру старого коня.
Но даже жалость не возникла,
Когда огонь её объял.
Колдун почти, что наслаждался, –
Он победил, он гений зла,
А те, кого он опасался,
Вот-вот сгорят, сгорят дотла.
Что до наследника, лекарства
Уже давно ведут к концу,
И он возглавит это царство,
Сам приведя себя к венцу.
Но, чародеем позабытый,
Конь вдруг поднялся на дыбы,
Ударил, бешено, копытом
И горы, к ужасу толпы,
На это эхом отозвались,
И страшно вздрогнула земля.
Смогли бы, люди разбежались,
Но конь приковывал их взгляд.
Удар второй и стены замка
Едва не пали, грозный вал
Дошёл до самой старой башни,
Накрыв её и тронный зал.
На третий молния сверкнула,
Ударив там, где он стоял,
И жаром запалила шкуру
На холке бедного коня.
И тут, как старая заплата,
Она рассыпалась трухой,
И конь волшебный, конь крылатый
Предстал пред замершей толпой.
Мгновенье, – и, расправив крылья,
Что были скрыты под горбом,
Он растоптал костёр и с пылью
Его смешал, махнув крылом.
Тут и Аника, как проснулся,
Напрягшись, путы разорвал
И, хмуря брови, повернулся.
Вот тут Камал и задрожал.
От страха мысли и заклятья
Клубком смешались в голове, –
Что конь волшебный и понятья
Колдун в то время не имел,
А потому и сник. В испуге,
Заметив страх в его глазах,
Мгновенно разбежались слуги,
А мамок, нянек, на словах
Готовых жизнь отдать за чадо,
И палача, что рядом был,
Не говоря уже о страже,
Ещё скорее след простыл.
Колдун, застывший изваяньем,
И изумлённая толпа
Едва ли были в состоянье
Анике помешать, пока
Он нёс несчастного Атиллу
Как драгоценность на руках
И на коне волшебном с сыном
Не скрылся в белых облаках.
ВОЛЯ
Ну, и куда, в какие дали,
Не управляемый уздой,
Понёс их конь над облаками?
На встречу с новою бедой
Иль, наконец, в края родные,
Куда душа давно рвалась,
И, вспоминая, сердце ныло,
Да и нет-нет слеза лилась?
Уже под вечер, в час заката,
Когда восток уже темнел,
Спускаться начал конь крылатый
И оказался на земле,
Но не в долине, а в предгорье,
Недалеко от темных скал,
Стоящих грозною стеною.
Аника это место знал, –
Там среди них была пещера,
За эти долгие года
Она, возможно, опустела,
Но рядом с ней была вода,
Да и ночлег под небосводом
Сейчас мог плохо повлиять
На столь привычное к уходу
И захворавшее дитя.
Освободив от ноши друга,
Аника с сыном на руках,
Не торопясь, пошёл по лугу
Назад, к пещере старика.
Нашёл её такой, как прежде,
Но одного не ожидал:
Но не того, что жив был грешник,
А то, что он чего-то ждал,
А не пустился в путь далёкий
К родной земле, о чём молил,
Надеясь, что Аника сможет
Свершить всё то, о чём просил.
Мечта его осуществилась,
Но что его держало здесь?
Чуть позже всё и прояснилось:
Старик не знал, ни кто он есть,
Ни то, что он ужасно грешен.
Возможно, Бог его простил
И муки разума утешил,
Но тем, что памяти лишил.
Анику встретил он радушно,
Хотя, конечно, не узнал,
Но приготовил лёгкий ужин
И ложе мягкое устлал.
Впервые ночь за эти годы,
На удивление, прошла
Вполне спокойно. Все невзгоды
И все ужасные дела,
Что колдовством и злом творились,
Неся с собою страх и боль,
На сон грядущий вдруг забылись
И в мыслях царствовал покой.
Наутро так же, как и в вечер,
Старик опять заботлив был,
И сам Аника стал беспечен
О друге даже позабыл.
А верный конь, беды не чуя,
В то время тоже отдыхал,
С лугов предгорных в степь кочуя,
Поскольку друг его не звал.
Так день прошёл, другой и третий,
Конь отдохнул, набрался сил,
Но заскучал, – настало время
И он к пещере затрусил.
А там всё было тихо, мирно:
Горел костёр, ручей журчал,
Старик возился со стряпниной,
Аника с мальчиком играл.
Их встреча вновь была желанной,
Но что-то омрачало дух, –
Аника был каким-то странным:
Огонь в глазах его потух,
Он никуда не торопился,
Его не мучила тоска,
Здесь, показалось, он прижился
И лучшей доли не искал.
Что ж и такое может статься,
Возможно, думалось коню,
И время подошло расстаться.
А может родину свою
Он, как Аника, помнил тоже,
И тоже часто тосковал,
И то, что было невозможно,
Он тоже, может быть, желал.
И вот теперь, когда есть крылья
И другу не грозит беда
Его мечтанья станут былью, –
Он может полететь туда,
Где он на божий свет явился,
Где мир прекраснее, чем сон,
Где беззаботно он резвился
Среди таких же, как и он.
Воспоминанья возбудили,
Разгорячили, как в бою,
А чувства чуть не задушили, –
Крылатый конь шагнул к ручью,
Журчащему среди бурьяна,
Чтоб жар и жажду утолить,
К воде нагнулся и отпрянул, –
Её опасно было пить!
Конь ошибался очень редко,
И здесь его не подвело
Шестое чувство – память предков, –
Вода владела волшебством.
Она несла не смерть, – забвенье,
Но не мгновенно, а потом:
Ты пьёшь и пьёшь, проходит время,
Ты жив, здоров, – но ты никто:
Что было в прошлом, позабыто,
Нет ни печали, ни забот,
Ни мыслей ярких, – скромным бытом
Доволен, счастлив, даже горд.
Чего же ради жизнь крутила?
Чтоб помнить три последних дня?
И жалость к другу охладила
Былой восторг в груди коня, –
Он помнил, как Аника жаждал
Вернуться в край своих отцов,
Откуда и ушёл однажды
Взглянуть на мир совсем юнцом.
КРУГОВОРОТ
И день, и ночь прошли в смятенье
Для благородного коня,
Не смог он одолеть волненья
И утром следующего дня.
А утром всё и закрутилось:
Так, несмотря на лёгкий страх,
Для развлечения Атиллы
Они поднялись в облака.
Анику горные вершины
Не удивили красотой,
Как и далёкая пустыня
Своею дикой простотой.
Ни степь, цветущая под ними,
Ни стадо резвых антилоп,
Несущееся в клубах пыли,
Ни их преследующий волк
Чувств никаких не пробудили,
И, если б не горящий взгляд
Забывшего свой страх Атиллы,
Он возвратился бы назад.
Внезапно небо изменилось:
Вдруг набежали облака
И в тучи чёрные сгустились,
Сверкнула молния, удар
Потряс собою всю округу
И небо словно прорвало,
Спускаться было поздно, глупо, –
Их вместе б с ливнем унесло
И вмиг разбило бы о землю.
Волшебный конь крылом взмахнул,
Да только небо в это время
Не подчинялось волшебству:
Едва над облаком поднялись,
Как налетел внезапно вихрь
И закрутил, что крылья смялись,
Потом понёс их всех троих,
Быстрей чем мысль, над облаками,
И также вдруг внезапно стих.
Пусть крылья сильно потрепались,
Но в воздухе держали их
И можно было оглядеться,
Но даже с высоты небес
Глаз не нашёл, куда им деться, –
Повсюду был дремучий лес.
Ни на пригорках, ни в ложбинках
Среди запутанных ветвей,
Не видно было ни тропинки,
Ни для людей, ни для зверей.
И конь волшебный растерялся:
Куда лететь? Вперёд? Назад?
Аника тоже сомневался,
Но выбрал к солнцу, на закат.
Конечно, он не знал окрестность,
Но показалось, в той дали
Была не только неизвестность,
Их кто-то звал туда, манил
И, оказалось, без обмана.
Недолго им пришлось лететь,
Как появилась и поляна
Пусть не широкая как степь,
Но места в ней вполне хватало
Не только травку пощипать,
Что для коня не так уж мало,
Но порезвиться, поскакать,
Что было тоже очень кстати.
Но удивительней всего,
Что кроме этой благодати,
В конце поляны был и дом,
Скорей избушка, но с оградой
От хищных и иных зверей,
И уж немыслимой наградой
Был за оградою ручей.
Но это позже прояснилось,
Уже наутро, а пока
Хозяев в доме не случилось
И в гости их никто не звал.
Пришлось зайти без приглашенья, –
Авось, их пустят на ночлег, –
Но там царило запустенье.
Похоже было, много лет
Как дом хозяевами брошен
И потихоньку гнил один,
Но вот теперь по воле Божьей
В нём появился господин.
Аника в нём и поселился:
Он постепенно оживал
И прошлой болью не томился,
Но бедный конь затосковал.
И вот однажды он к Анике
Несмело, тихо подошёл,
Потёрся головой поникшей
И тот почувствовал душой,
Что время им пришло расстаться,
Была б богинею судьба
И ей пришлось бы разрыдаться, –
Они прощались навсегда.
РАСПЛАТА
И улетел золотогривый
В свою неведомую даль,
А лес и прежде молчаливый
С Аникой разделил печаль.
Совсем не стало слышно пенья
И так довольно редких птиц,
И ветерок среди деревьев
Пошелестел да и затих, –
Ни стрекотанья, ни жужжанья,
Ни треска лёгкого сучков,
Ни даже тихого шуршанья
В траве жучков и паучков.
И лишь когда закат багровый
Шатром полнеба затянул,
Зловещим криком чёрный ворон
Нарушил эту тишину.
И той же ночью, в лунном свете,
Когда Аника крепко спал,
В лесной чащобе, меж деревьев,
Неясный призрак замелькал,
С избушкой медленно сближаясь.
Без скрипа отворилась дверь
И призрак, с темнотой сливаясь,
Скользнул вовнутрь. И хитрый зверь
Не смог войти бы так бесшумно,
Но кто он? – Вспыхнула свеча, –
И загорелся взгляд безумный:
Ни капли разума в очах,
Одна бессмысленная злоба
И где-то искры торжества, –
Заметил он, что спали оба, –
Пришёл он вовремя сюда.
Свеча горела всё сильнее
И, если бы не крепкий сон,
Что был скорей всего навеян
Ничем иным, как колдовством,
Аника в призраке неясном
Узнал бы злейшего врага,
О ком забыл он. И напрасно:
Не призрак, – старая карга,
Когда-то бывшая княгиней,
Колдунья, мерзость, демон зла,
Сам ужас, что едва ли ныне
И есть такое, в дом вошла.
Все эти годы с нетерпеньем
Старуха злобная ждала
И представляла те мгновенья,
Когда она за всё сполна
И страшно отомстит Анике,
Ему напомнит день и час,
И всё: как камень он похитил,
Как в прошлом чуть не выбил глаз
И жизнь сломал, и как, наверно,
Родного брата погубил,
А прежде слуг до гроба верных,
Но час расплаты наступил!
Ещё чуть-чуть и он проснётся
И всё поймёт, всё будет знать,
Но волоском не шевельнётся, –
Пут колдовских не разорвать!
С каким великим наслажденьем
Она ему разрежет грудь
И сердце вырвет, но мгновенно
Она не даст ему уснуть
Пусть сном ужасным, но навечно, –
Он в муках будет наблюдать
Не просто страшное и нечто,
А то, что душу будет рвать:
Всё сотворённое над чадом
Достигнет глаз его, ушей
И муки, созданные адом,
Не будут ужасом уже.
И только насладившись вдоволь
Его мученьями, она
Отпустит духов зла на волю,
Пускай тогда и Смерть сама
Войдёт сюда по приглашенью, –
Колдунья всем своим нутром
Её узнала приближенье, –
Ну, что же, небольшой урон
Она до времени потерпит:
Ни по желанию, ни вдруг
Не дозволяется и Смерти
Перешагнуть заветный круг,
Что силы ада очертили
Вокруг неё лет сто назад,
А с ней жертву оградили.
Пока они в кругу, то в ад
Ещё Анике рановато,
Пока ещё её черёд:
Потешится над виноватым,
А там пусть ад своё возьмёт.
И так колдунья распалилась,
Что в нетерпении своём
Взглянуть на жертву наклонилась
И тут же вспыхнула огнём, –
Свеча лишь чуть коснулась платья
И пламя колыхнулось чуть,
Задев лишь волос, но проклятья
Не помогли: огонь смахнуть
Старуха даже не успела,
Как факел вспыхнула она, –
Мгновенье, два, – и кучка пепла
На нож отброшенный легла.
И тут другая тень мелькнула,
Раздался слабый визг в ночи,
И тень обратно ускользнула,
А тут и час ночной почил.
Чуть позже ветерок повеял,
Случайно залетел в окно,
Чуть покрутил в избе – и в двери,
Развеяв пепел заодно.
Он и Анику поднял рано,
И очень кстати, – хлопнув в дверь,
Он оборвал и сон кошмарный:
Невиданный ужасный зверь
Над ним, Аникой, наклонился,
Оскалив страшные клыки,
Когтями в грудь его вцепился,
Чтоб разорвать её в клочки,
Трепещущее сердце вырвать
И на его глазах сожрать,
А он, как пойманная рыба,
Не только должен был молчать,
Не мог не только трепыхнуться,
Не то, чтоб отмахнуть рукой,
А даже пальцем шевельнуться,
Стеснённый силой колдовской.
Но эта сила отступила.
Аника потихоньку встал
И с удивлением увидел
Лежащий на полу кинжал,
Покрытый тонким слоем пепла,
Огарок восковой свечи,
И запах странный, кисло-серный,
Стоял совсем не от печи.
Здесь явно пахло чародейством
И Смерть была здесь, – он нашёл
Её следы, но от злодейства
Каким-то чудом он ушёл.
Возможно, что и прояснилось,
Найди он старое кольцо,
То, что за печку закатилось,
А так, он вышел на крыльцо
Вздохнул глубоко и свободно
И вдруг, как спала пелена, –
Иной представилась природа
И чувств широкая волна
Его внезапно охватила,
Нахлынув вместе с пеньем птиц,
Сияньем вечного светила,
Простора неба без границ,
Ласкающим порывом ветра,
Знакомым шорохом листвы
И морем запахов и цвета
Кустов, деревьев и травы.
И нечего, что слёзы льются,
А в горле, словно ком застрял,
Он, наконец-то, смог вернуться
И всё вокруг – его земля.
Чего теперь недоставало?
Людей. Но в этом-то судьба
Ему хлопот не доставляла
И даже в чём-то помогла.
Уж не она ль предупредила,
Анику приведя в себя,
Пока беда не наступила,
Внезапно разбудив дитя?
Он вынес плачущего сына,
Чтоб успокоить, из избы,
Решив, что странный запах дыма
И нёс в себе кошмары-сны.
И вовремя. Пройдя немного,
Прохладным воздухом дыша,
Вокруг избушки их убогой,
Он вдруг заметил, что ветшать
Она куда быстрее стала,
А дальше – больше, на глазах
Избушка просто рассыпалась
И превращалась в пыль и прах.
Оторопевший, изумлённый
Аника только наблюдал
Как этот тлен травой зелёной
В мгновенье ока зарастал.
Но там, где лезвие кинжала
С трухой под землю не ушло,
(Ей что-то вырасти мешало),
Осталось тёмное пятно.
Недолго думая, Аника
Клинком то место раскопал
И клад не клад, но что-то близко,
Из-под земли себе достал.
ЭПИЛОГ
Ну, посудачили в деревне,
Когда однажды старичок,
Не мухомор, не старец древний,
А так, седой боровичок,
А с ним мальчишка-несмыслёныш
В одежде странной, непростой,
Дорогой дальней запылённой,
К вдовице стали на постой.
Его судьбе поудивлялись,
По слухам, много лет назад
Он и друзья его попались
Княгине-ведьме на глаза
И были проданы в неволю,
Где и провёл он жизнь свою,
И лишь когда к несчастной доле
Он потерял свою семью
В стране чужой, теперь далёкой,
В междоусобице князей,
Он смог бежать и путь нелёгкий
Преодолел к родной земле.
И где он только в жизни не был:
Был у разбойников в плену,
С купцами много стран изведал,
Рабом на многих спину гнул,
С мечом в руке на поле брани
Чужое счастье защищал,
Гнил в кандалах в тюрьме и в яме,
И смерть лицом к лицу встречал.
Чему-то люди доверяли,
Во что-то верили с трудом,
А что-то выдумкой считали,
Но вот сходились все в одном:
Что жизнь, хотя и потрепала,
Но полной до краёв была,
Не то, что их, – забот немало,
А для души, – тоска одна.
Само собою, постепенно
Привыкли люди к старику
И он прижился, близ деревни
Построил добрую избу,
Охотой, рыбкой пробивался,
Но на отшибе жил один, –
Хотя людей и не чурался,
Особой дружбы не водил.
И всё же было исключенье,
Иначе как бы мир узнал,
Что было с ним на самом деле,
Возможно сам он, как Казна
Детишкам рассказал немало.
Но наш костёр совсем погас,
Герой заснул, пора настала
И мне закончить свой рассказ,
И как ни горек час разлуки,
Но я надеюсь, что сумел
Словами не навеять скуки,
Да и стихом не надоел.