ПОВЕСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
СУДЬБА И РОК
ЧУЖОЙ
Аника выбрался из кельи.
Золотогривый вороной
Как будто знал о возвращенье,
И ждал его не за горой,
В Долине Смерти, где расстались,
А мирно пасся на лугу
Вблизи ворот Преддверья Храма
И громким ржаньем на бегу
Ответил на призывы друга.
Но странно вдруг повёл себя,
Когда приблизился вплотную:
Косясь глазами и храпя,
Как будто в нём не признавая
Того, кто только что позвал,
И, почему-то опасаясь,
Анику круто обежал
И ускакать уже собрался,
И даже сделал два прыжка,
Но, слыша голос, удержался,
Чуть потоптался близ дружка
И возвратился виновато,
А так как объяснить не мог
Свою нелепую промашку,
То лишь покорно встал у ног.
Что до Аники, эта странность
Пусть покоробила слегка,
Но долгожданной встречи радость
Её отставила пока,
Не навела на размышленья,
Но, по прибытии домой,
Увы, рассеялись сомненья:
Не виноват ни в чём был конь.
Никто, – ни слуги господина,
Ни знать, ни добрая родня,
Ни няньки маленького сына
И уж тем более друзья
Анику в нём не признавали.
Он ничего не понимал,
Как и его не понимали.
Что за загадку он задал?
Чуть позже, в зеркале хрустальном
Он, наконец, нашёл ответ:
Кто мог узнать его в печальном,
Седом, глубоком старике,
Когда в бесстрастном отраженье,
(Какие здесь найти слова,
Чтоб передать его волненье?)
Он сам себя не узнавал!
Но это было полпечали,
Другую он узнал поздней, –
Природа, или злые чары
Навеки скрыли от людей
Под грозной каменной лавиной
Пещеру тайную и склеп,
Где упокоилась Эльмира.
И снова тьма закрыла свет!
Уже не мог он видеть горы,
Весь этот тихий мирный край,
Его леса, луга, озёра,
Да будь он трижды сущий рай!
Для всех он был старик несчастный,
В любой семье, – почти родной,
Их мир был добрым и прекрасным,
Но для него уже чужой.
Ему всё чаще вспоминались
Совсем другие облака,
Дурман травы на сеновале,
Простор, малиновый закат,
Берёзы, шорох жёлтых листьев,
Крик журавлей и их полёт,
Под ярким солнцем снег пушистый,
А на реке прозрачный лёд.
Но, как же выбраться из клетки?
Ему вернуться не дано
Путём когда-то и известным, –
Джаффар закрыл его давно,
Как прежде он разрушил в гневе
Подземный ход в стенах тюрьмы,
Через который Эль-Гарею
Когда-то удалось уйти.
Но в чём Аника ошибался,
Так это в том, что только он
В чужом краю истосковался
И не забыл про отчий дом.
Измученный своим недугом,
Аника и не замечал,
Что происходит с лучшим другом,
А друг его давно скучал
По диким и родным просторам,
Где ветер вольный и шальной,
И где-то там, за дымкой, горы,
Что не стоят вокруг стеной,
Где опьяняет и дурманит
Волшебным запахом травы,
Где жизнь кипит, где кровь играет,
Где вихрем мчатся табуны.
Так оба неразлучных друга
Тихонько чахли от тоски:
Один хирел, бродя по лугу,
Другой, – за стенами грустил
И увядал, с судьбой смирившись.
Но наступил тот самый день,
Означенный, быть может, свыше,
Прогнавший всё как сон, как тень.
СОКРОВИЩНИЦА
Ища себе уединенье,
Аника как-то в тронный зал,
Где после князя Эль-Гарея
Довольно редко кто бывал,
Зашёл, пожалуй, что случайно,
И так спокойно было там,
Так тихо, даже чуть печально,
Особо в кресле у окна,
Так соответствовало боли
И грусти, что теснили грудь,
Что он остался поневоле
Там посидеть, передохнуть
И засиделся в полудрёме
В воспоминаниях своих.
Стемнело за окном и в доме;
Далёкий шум и тот затих,
И в этой тишине могильной
Он вдруг услышал лёгкий скрип
И шорох, явно не мышиный.
Сначала он не заострил
На этих звуках всё вниманье,
Но скоро мненье изменил,
Поскольку кто-то не случайно,
А тайно в тронный зал входил.
Ему об этом говорили
Свеча, прикрытая рукой,
И то, как тихо дверь прикрыли,
И с осторожностью какой
Тот неизвестный огляделся,
Подняв свечу над головой.
Аника был за спинкой кресла,
Сидел к вошедшему спиной
И потому был не замечен.
Тот успокоился и стал
Вести себя уже беспечней, –
Лица уже не прикрывал.
Теперь его и в тусклом свете
Узнать не стоило труда, –
То был наследник чародея
И ученик его, Камал.
Но что он делал в этом зале,
Хотел на троне посидеть?
Ведь он к нему шаги направил.
Аника продолжал смотреть,
Ничем себя не выдавая,
Но трон наследник миновал,
И там, на цыпочки вставая,
Из-за того, что ростом мал,
К орлу над троном потянулся,
Стальные крылья ухватил
На позолоченной фигуре
И их натужено сложил.
Старинный символ княжьей власти
Не только стену украшал,
Он им и был, но лишь отчасти, –
В себе и тайну он скрывал.
А дальше стало интересней:
Неслышно, плавно, трон литой
Стал поворачиваться вместе
С лежащею под ним плитой,
Вход открывая в подземелье.
Камал спокойно, как к себе,
Спустился по крутым ступеням
И скрылся где-то в полутьме.
Но пробыл там совсем недолго
И возвратился не пустой,
Похоже, что монетой звонкой
Он кошелёк наполнил свой,
Ну, и мошну свою поправив,
Вернулся, чтобы поскорей
У птицы крылышки расправить
И раствориться у дверей.
Едва закрылся ход подземный
И князя трон на место встал,
Как сын Джаффара, вор презренный,
Уже оставил тронный зал.
Но, к сожалению, не сразу
Аника то сообразил,
Что отрок сей в подвалы князя
Не за своим добром ходил.
Лишь позже, вспомнив Эль-Гарея
И роль, которую сыграл
Джаффар, проникнув в подземелье,
Где вор корону и украл,
В него закрался червь сомненья:
А так ли уж Камал далёк
От дел и мыслей чародея,
И не свою ли сеть плетёт,
К вершинам власти подбираясь
Не честным, праведным трудом,
И не со злом в пути сражаясь,
А тем же самым колдовством.
И вдруг подумалось, – нельзя ли
И самому взглянуть тайком,
Что из сокровищницы князя
Тот может вытащить потом?
Кто знает, что там накопилось
За предыдущие века,
Возможно, что-то сохранилось
Чуднее княжьего венца?
Переборов в себе желанье
Оставить в зале всё как есть,
(Своих полно переживаний,
А тут ещё затронет честь,
К добру чужому прикасаясь,
Хотя и чувствовал нутром,
Что этим зло предупреждает),
Аника заступил за трон,
Уже давно покрытый пылью,
Как вещь ненужная в углу,
И, как Камал, качнув за крылья,
Сложил их гордому орлу.
Плита под ним пришла в движенье,
Всё шире открывая вход,
Ведущий к тайнам подземелья,
И он шагнул под тёмный свод.
За время долгих приключений
Привыкнув к разным чудесам,
Аника странным освещеньем,
Переходя из зала в зал,
Был удивлён ничуть не больше,
Чем ожидаемым вполне,
(Да и по времени не дольше),
Собраньем золота, камней,
Оружья, утвари, одежды,
Но в них копаться он не стал,
Не с ними связывал надежды,
Он нечто странное искал.
Но поиск оказался тщетным.
Лишь уходя, случайный взгляд
Отметил кубок неприметный,
Из дорогого хрусталя.
Таких вещиц здесь было много,
Куда изящней и ценней,
Но этот чем-то больше трогал.
Но чем? Казался ли светлей?
Сверкал ли ярче, чем другие?
Иль оттого что был в углу,
На нём не видно было пыли,
Как на других и на полу.
Лишь подойдя к нему вплотную,
Аника понял, в чём секрет:
Был до краёв наполнен кубок,
А вот водою, или нет
И предстояло разобраться,
То, что прозрачна и чиста
Не приходилось сомневаться,
Но было что-то неспроста.
Какой-то свет неуловимый
В ней то мерцал, то уходил,
То, разгораясь с новой силой,
Переливаясь в ней, бродил.
Заинтригованный игрою,
Аника руку протянул,
Чтоб кубок взять, как за спиною
Ужасно кто-то вдруг вздохнул.
Зловеще тень зашевелилась,
Бесшумно сдвинулась стена
И на пороге появилась
Ни кто иной, как Смерть сама!
На этот раз в руках костлявой
Была не страшная коса,
А меч хранителя и, мало,
Другая тоже не пуста,
Она держала в ней корону,
Корону Двадцати Царей.
Какую тайну он затронул,
Что вновь пришлось столкнуться с ней?
Но Смерть ни слова не сказала,
Сложила царские дары
Перед Аникой и пропала,
Как и была, внутри горы.
В Анике вновь проснулся воин
При виде грозного меча,
Но был ли он его достоин?
Ему ли случай возвращал
Непобедимое оружье? –
Рука взялась за рукоять,
(Он верил в прочность старой дружбы),
Но не сумел его поднять!
Увы, но меч был непослушен
Не потому, что он ослаб,
А потому, что был нарушен
Завет, – он выпустил свой клад
Пусть даже и в неравной битве,
За что и был его лишён.
Но, как бы, ни было обидно,
В своей вине признался он
И с этой мыслью примирился,
Но тут же встал вопрос другой,
Ему он тоже удивился:
Тогда зачем здесь дар другой?
Верней, кому он предназначен?
Быть может, всё-таки ему?
Решив не мучиться с задачей,
Аника руку протянул
И взял злосчастную корону.
Что изменилось? Ничего!
Не рухнул дом, не каркнул ворон
И даже не раздался гром.
Ещё немного опасаясь
Ему пока неясных сил,
Но до конца идти решаясь,
Он неумело водрузил
Её на голову. И что же?
На миг, казалось, свет померк,
Волна тепла прошла по коже
И всё! Не видел он ответ!
Всё так, как было, и осталось,
Никто про тайны не шептал,
Картин других не открывалось,
Ни дух, ни джинн не возникал!
РОК
Аника был разочарован.
<Ему, как видно, не дано
Снимать над тайнами покровы,
Быть чародеем, колдуном>, –
Подумал он, и стало легче,
Спокойней как-то на душе,
Богатство, колдовские вещи,
А власть ни раньше, ни уже
Его ничуть не волновали.
Он снял корону и вокруг
Обвёл спокойными глазами,
Уже прощаясь, только вдруг,
Едва коснулся взглядом кубка,
Так словно кто-то сердце сжал:
Ему не нужно было думать,
Гадать, предвидеть, – всё он ЗНАЛ!
Он знал, что должен сделать выбор
И сам решить свою судьбу,
Там, в кубке, не простой напиток, –
Испей, – и молодость к нему
Незамедлительно вернётся,
Опять послушным станет меч,
На царский трон он возведётся
И будет Древний Храм беречь
От посягательств неразумных,
Но возвратиться в край родной
Ему не то, что будет трудно,
А никогда не суждено.
Одно другое исключало.
Но он ещё ДРУГОЕ знал,
Что стать царём, защитой Храма,
Его никто не принуждал!
Но как, ни лестно предложенье,
В то время не был он готов
Принять разумное решенье
И отложил всё на потом,
Когда в душе утихнут страсти.
Оставив кубок, чудо-меч,
Корону – символ царской власти,
Орлу железному стеречь,
Он из сокровищницы вышел,
Окинул с грустью тронный зал
И с тяжестью, в душе ожившей,
Побрёл, куда не зная сам.
Ни горы, ни туманность дали,
Ни тишина в рассветный час,
Ни запах, чувств не вызывали, –
Ничто не радовало глаз.
Когда в душе царит усталость
И сердце не горит огнём,
Любое чудо тронет малость,
Да и забудется о нём.
Так и Аника, не подумав
И часа о грядущих днях,
Был далеко в своих раздумьях
От мыслей править за царя.
Минуя сад, он вышел в поле,
Вздохнуть свободней и взглянуть
На небольшое, но раздолье,
И этим чуть развеять грусть.
Что удалось ему отчасти.
Туманной дымкой склоны гор
Ещё закрыты были к счастью,
Не удручая жадный взор.
Дневной жарой не опалённый,
Сверкая искрами росы,
Стелился гладью луг зелёный,
Темнели низкие кусты,
Ручей журчал неподалёку,
А где-то позади него
Стоял понуро одинокий,
Забытый всеми, старый конь, –
Повисла грязной паклей грива,
Согнула шею голова,
Между лопаток некрасиво
Кривая горбилась спина.
А ведь когда-то грива вилась,
Глаза горели, пыль столбом
Из-под копыт его кружилась,
Теперь же дряхлым стариком
Он доживал свой век короткий.
Ах, до чего же зла судьба,
Что в битве яростной, жестокой
Ему погибнуть не дала!
От жалости слеза скатилась, –
И он не балован судьбой, –
Но страшно сердце вдруг забилось:
О, Боже! Это ж вороной,
Его товарищ, друг бесценный,
Ещё недавно полный сил
И с этой страшной переменой!
Кто с ним такое сотворил?
От наступившего волненья
Аника сел, чтоб не упасть.
Кого винить за преступленье?
Кому и чем тот мог мешать?
Кто знает, может провиденье
На это чуть пролило свет,
Но позади, среди деревьев,
Раздался хруст и силуэт,
Анике, кажется, знакомый,
Украдкой двигаясь к нему,
Остановился ненадолго,
В другую сторону свернул,
Анику явно не заметив,
И быстро подошёл к коню,
Но конь его не просто встретил, –
Он словно ноги подогнул.
И что его так испугало?
Аника чуть ли не вскочил,
Когда опять узнал Камала,
Но горький опыт научил,
Не рассуждая, не бросаться
Навстречу злу или добру, –
То и другое, может статься,
Мираж, который колдовству
Приманка для голов горячих, –
Мудрей всего поступит тот,
Кто чувства сдержит, или спрячет
И позже подведёт итог.
Развязка наступила быстро.
К коню приблизившись, Камал
Его из тёмной склянки спрыснул
И чародейство продолжал:
Шептал какое-то заклятье,
Качаясь, словно был в бреду,
И, завершив его проклятьем,
Растаял призраком в саду.
Что сотворил он с златогривым!
Живее выглядел бы столб, –
Он был лишён последней силы,
Ещё ужасней вырос горб,
Обвисла и облезла шкура,
Увядший хвост висел как плеть,
Масть стала грязно-серо-бурой, –
Без слёз нельзя и посмотреть.
Он даже друга не заметил:
Несчастный конь стал глух и слеп.
За что Камал его отметил?
Куда ведёт ужасный след?
Не мог он этого представить,
Всё было против естества.
А что же противопоставить
Он сможет против колдовства?
Он против магии бессилен,
Так, что же, ждать, когда конец?
И тут Анику осенило,
И с этой мыслью во дворец,
Чуть не бегом, он возвратился,
Прошёл тихонько в тронный зал
И через тайный вход спустился
К святым сокровищам в подвал.
Там ничего не изменилось,
Стояли на своих местах
Корона, кубок с эликсиром
И меч. – Ну, что же, он не даст
Погибнуть другу, а водою
Он напоит его живой
И посмеётся над судьбою,
Или над тем, что гений злой
Для друга верного готовил,
Не сомневаясь, что Камал,
Не только был колдун по крови,
Но и душою зло впитал.
Аника взял заветный кубок
И, осторожно торопясь,
Направился обратно к другу,
Но волновался он не зря!
И не оттуда слишком вскоре
Пришла беда, откуда ждал, –
Вход оказался на запоре,
А не вода не помогла.
И как он только не пытался
Нащупать щель, открыть секрет,
Так взаперти и оставался.
Он мог бы долго, сотни лет
Искать и не найти секрета,
Ключа к таинственной двери, –
Увы, сокровищница эта
Не открывалась изнутри!
Но выход был, он был подсказан,
И разум был тут не при чём,
Но, к сожалению, был связан
С короной, Храмом и мечом.
И времени ещё достало
Дать окончательный ответ,
В его руках воды немало,
И в то же время не секрет,
Что, разделив её на части,
Он вороного не спасёт
Да и ему не будет счастья,
Меча он в руки не возьмёт
И новый выход не прорубит,
Обоим нужен кубок весь,
Так что же делать? Бросить друга?
Спасти себя? А как же честь?
Нет, жизнь свою тянуть до гроба
С душою чёрной он не даст
И, даже если сгинут оба,
Он вороного не предаст!
ВЫХОД
Жизнь не борьба, не испытанье,
А от начала до конца
Уход от смерти, – созиданье
Живой души, её венца!
А вот какой её твой разум, –
Бесценный дар богов, – создаст,
Подобной чистому алмазу,
Иль шерстью обрасти ей даст,
И будет путь определяться.
Как говорит нам Божий глас:
<Блаженствовать или скитаться
Там, где никто не встретит нас>.
Решительно отставив кубок,
Аника у дверей присел
И напряжённо начал думать:
Ведь выход был: сюда сумел
Проникнуть юноша когда-то,
Похитить княжеский венец,
И Смерть вошла сюда не как-то,
А сдвинув стену, наконец,
Джаффар и сын его здесь были.
Но, говоря по существу,
То все они сюда входили
Благодаря лишь колдовству,
А он к нему был непричастен,
И оставалось, по всему,
К его, Аникину несчастью
Сидеть и ждать свою судьбу.
Она же разум искушала:
На помощь призывала плоть
И смертью голодом пугала,
И день, и ночь, и день и ночь.
Вполне возможно, кто-то свыше
За ним внимательно следил,
Иначе б он на свет не вышел, –
Камал его б не пощадил.
Ему уже глаза затмило,
Когда раздвинулась стена
И появилась вдруг Эльмира,
Быть может, не она сама,
А тень её вошла в пещеру,
Анику за руку взяла
И в полной темноте, на веру,
Его с собою повела
По лабиринтам подземелья.
Когда же он увидел свет,
То обнаружил, к удивленью,
Что никого с ним рядом нет.
Да и была ль сама Эльмира,
Ведь он в руке своей держал
Хрустальный кубок с эликсиром,
Но помнил, что его не брал.
За эти дни, да и за годы,
Аника столько пережил,
Что размышлял совсем недолго
О происшедшем, – он спешил.
И видно милостивы боги
К Анике были в этот раз, –
Коня ещё держали ноги
И разум не совсем угас:
Узнал он дружескую руку
На холке, шее, а шлепок,
Понятно ласковый, по крупу
Воспринял радостно, легко.
А потому и головою,
Не доверяя, не крутил,
Когда волшебною водою
Его настойчиво поил
Из непривычного сосуда
Проверенный годами друг,
Который страстно верил в чудо.
И чудо сталось, но не вдруг.
Конечно, шёрстка залоснилась,
Открылись ясные глаза
И в теле сила появилась.
Но та волшебная краса,
Что прежде зависть вызывала
К владельцу чудо-жеребца,
Не возвратилась, – было мало
Той силы против колдовства.
И даже больше, горб ужасный
Ещё уродливее стал, –
Своей бесформенною массой
Он чуть ли не с боков свисал.
Но, что для преданного друга
Изъян во внешности? Беда?
Досада? Повод для испуга?
Остуда чувств – и, кто куда?
Кто думал так, тот ошибался,
Как ошибались и не раз,
И тот, кто в дружбе сомневался,
И тот, кто сам в душе предаст.
Ну, что ж, надежда оправдалась,
И верный друг опять здоров,
Но, всё же, радость омрачалась:
Нарушил планы он врагов,
Или врага, в лице Камала,
Но не отступится колдун,
А зла в руках его немало.
И в подтвержденье грустных дум
С десяток всадников из замка,
Несясь со спешкою гонцов,
Казалось, мимо них, внезапно
Замкнул их в плотное кольцо.