Отто Берляйну
Тоскует старый немец на чужбине.
Лежит в кармане новый аусвайс,
И нет на Русь ему пути отныне
В бедлам национальностей и рас.
В Россию немцы за два трудных века
Врастали сердцем, бытом и трудом.
Судя по многочисленным приметам.
Возврат оставил на душе надлом.
Помог язык, не нынешний — старинный,
И пятый пункт свидетельским клеймом,
И годы, когда немцами в России
Гнушались, как зачумленным скотом.
Здесь пенсия, квартира, дочка с сыном,
Но сердце говорило о другом:
Там, за Уралом, в глубине Сибири
Остался родовой отцовский дом,
Могилы матери, отца и деда,
Жены и бабки, что учила языку.
Кто обновит оградку из штакета?
Кто выполет пожухлую траву?
Остались яблони вокруг беседки,
Рыбалка и ночное до зари,
Корова и телушка-однолетка,
Застолья собиравшейся родни.
Там мотоцикл, десятки раз чинённый,
Там лес, что сзади примыкал в саду,
И русской колокольни голос звонкий
(кирху снесли в сорок втором году).
Остались страшной мерою невзгоды
Трудармия, лесоповал, Кузбасс,
То, что предназначалось немцам вроде,
На самом деле бившее всех нас,
Кто смог тогда хоть в чём-то усомниться,
Кто помышлял без принужденья жить,
Всех, кто посмел в такой стране родиться
И, власть кляня, хотел страну любить.
И вот он здесь. Здесь сыто и спокойно,
И внук уж в бундесвере отслужил,
А дочка замужем счастливо и пристойно,
Но почему-то свет ему не мил...
Рассказывал без горестных коленец,
Привычной матерщиной не греша,
И думалось: откуда в старом немце
По-русски всё простившая душа?
Как сохранил достоинство людское?
Как может жить, не поминая зла?
Так пусть на старости он душу успокоит,
Что в бедах человечность сберегла