Автор стихотворения - моя дочь Елена Ухова.
Мне хотелось бы жить - вот этим все объясняется.
А потом тире, как линия горизонта,
обретает смысл. И слышится шорох Понта,
и касаньем рыжей кисточки намечаются
берега. На них-то (пой, пересмешник, пой)
мне хотелось бы жить с тобой.
Это юг? Нимало. Юг - это пыль и персики.
Жженый сахар ссадины на молодом колене,
верещанье бражника в кулаке, и феникс
дельтаплана - там, где ночью мелькают крестики
маяков. И сплюшек ночной патруль
объявляет - "Не спи! Июль!"
После танцев можно ссориться, целоваться,
наизусть запомнить, что локоть и серп лопатки
сквозь мускатного, темно-красного платья складки -
это танго, а после принято расставаться.
Впрочем, к черту драму. В этом южном вчера
я была, но ушла - пора!..
Мне хотелось бы жить с тобой в городе, как ни странно,
влажно-северном (или северо-западном даже),
где дымятся трубы, бойко идет продажа
шерстяной одежды, и на большом фонтане
Артемида, смеясь, к губам поднесла рожок,
а в рожке - снежок.
Там мороз, отдохнув за городом и размявшись,
ударял бы так по градуснику сырому,
что терялся б вздох, когда, выходя из дома,
ты дверями хлопал, наскоро попрощавшись.
Снег насвистывал бы знакомое что-то... Да,
и смешная была бы мзда
за прокат коньков. По пятницам и по средам
чуть стемнеет только, грели бы круг катковый
два прожектора. Был бы тесен ботинок новый.
Школяров ватага - за ними собаки следом -
выбирали б жертву (натянув посильней
злую леску), и мчались к ней.
... Но слова - слишком теплая клетка для декабря.
Так что слабо и начерно вышла моя зима.
Но и в ней, отсыревшей, можно еще поймать
языком пару хлопьев - детский, смешной обряд.
И в окне увидеть, как между рам растет
лебеда бессонницы, проще - лед.
А к утру бы стекла сплошь затянул папоротник.
и, сминая стебли разгоряченным лбом
(только так и продолжается все потом),
можно звать кого-то - "шут, недотепа, лапотник!"
глубоко и беззвучно плача. При всем при этом -
не найдя ответа.
И возникнет, переливаясь, контур вечера:
пара санок, от них - веселый захлест полозьев,
- иероглиф, тебе неясный уже. Морозит.
И шафран липкой вывески (коей здесь делать нечего)
расцветил немного елочные дары
и глазурь горы.
Там бы дул постоянно ветер. Врываясь с моря,
обдирал бы и хвою елок, и сыпь мимоз,
укусив на бегу собственный хвост.
Забирался бы на чердак тосковать о воле.
Отдавал бы запах снега и розы коже,
продувал бы тоже.
Говорил бы ты, что декабрь никак не кончается,
и ,закутав в мех обветренное лицо,
я носила бы этот месяц, как крест,кольцо...
Я хотела бы жить с тобой - этим все объясняется,
не иметь минуты лоб окунуть в стекло.
И ценить тепло.
Лишь зимой ,у огня любого ,с дымком из кружки,
равнодушно думаешь, что жара, и весны,
каблуки, ноктюрны, горести - переносны.
Лишь зимой. Отходят щеки от снежной стружки,
и легко под вечер пережидать метель,
разобрав постель.
Там хотелось бы жить. Там рУки ладонь другую,
одуряюще теплый абрис скулы и шеи
ощущают вмиг, поскольку все холоднее
этих рук, и скул, и кисточки, что рисует
берега. Какие? Лишь пересмешник знал,
да и тот соврал.
И пойми, как просто, с дрожью проснувшись в этом
раннем обмороке шестичасового света,
лишь взмолиться о том, чтобы вздохнула дверь.
Вот и все границы. Да, вот и все теперь.
P.S.А еще там пишут письма - на полстраницы,
присылая романы новые - пару - тройку.
Что уж тут прибавишь? Разве постскриптум только-
каждый раз обещанье - к Рождеству возвратиться.
ЕЛЕНА УХОВА