Метет поземка по каменным плитам на Сенатской площади. Они уж, верно, знают и помнят все. Вот только Исаакиевского собора тогда еще не было, все еще строился. Было 14 декабря 1825 года, 11 часов по полудню. Вышли на площадь и построились в каре вокруг Медного всадника, прямо у здания Сената. Гвардии ведь не впервой вмешиваться в российскую политику. Правда дело это было проиграно уже с самого начала, промедлили, не решились. Только делать уж нечего:"Ножны сломаны, и сабель не спрятать." А помните их жаркие споры о равенстве, о будущем устройстве республики без тиранов и холопства: “Господа, просвещенная Европа будет нам завидовать!” Стоят на площади гвардейцы, волнуются. Что будет-то братцы, штыки примкнуты, и ружья заряжены. Они не посмеют, ведь мы герои 1812 года! Ура! Конституция! Дважды не присягают, не хотим Николая! Александр Бестужев весело точит саблю о гранит памятника Петра. Народу-то сколько вокруг, тысяч 30. Всем любопытно, здесь делают историю. Стреляют, пролилась первая кровь генерала Милорадовича. Сколько ее еще будет потом. Залп, отбили первую атаку конной гвардии. Гвардия против гвардии. “Такого еще не было,” - удивляется собравшийся народ. Сочувствуют, однако, мятежникам. У нового императора остается только одно средство, как говорят на Западе: “ultima ratio regis”(последний довод королей),- артиллерия. Он сам командует: “Пальба орудиями по порядку! Правый фланг начинай! Первое!... “ Выстрела не последовало. “Почему не стреляешь, скотина?” “Да ведь свои, ваше благородие!” – ответил солдат. Поручик выхватил у него фитиль, и сам сделал первый выстрел. За ним последовал второй, третий. Били картечью, ряды восставших дрогнули и побежали. В 6 вечера все было кончено. Они прощались друг с другом и ждали своей участи.
Сегодня принято больше говорить об ошибках и наивности намерений этих достойных и замечательных людей, которые могли бы составить честь любому народу и любой эпохе…
Память уже уносила меня в не столь давнее, советское прошлое службы в армии. “Проходи, присаживайся,”- замполит полка всем своим видом старался демонстрировать отеческую заботу и неформальный характер моего вызова. Он зябко повел плечами под наброшенной шинелью. Температуру в 8 с плюсом теплом для помещения, конечно, не назовешь, в батареях булькает холодная вода. Только и за окном все минус 30. Снега в этом году еще не было, и ветер гоняет черные тучи песка и пыли над стартовым комплексом. Замполит что-то аккуратно пометил на страничке настольного календаря от 19 января 1984 года и продолжил: “На должность инженера отделения к тебе назначен старший лейтенант Кулинич Геннадий Казимирович. Подарочек, служить он не хочет, диссидент. И, пожалуйста, не возражай, вопрос этот решенный. Для него последний шанс, а у тебя здоровый офицерский коллектив. Но помни, что случится – это пятно уже на всю часть.” Собственно, в этой практике не было для меня ничего нового. Наш гарнизон был самым дальним и почитался среди господ офицеров за ссылку, что, как ни странно, весьма позитивно влияло на человеческие отношения. Пили, правда, всегда много и часто.
Вот уже у себя в подразделении знакомлюсь с новым офицером. В светском салоне сказали бы: “Et savez-vous, ma chere, du’il est tres bien…” или, что-то вроде, он славный мальчик. Только французский нам уже давно не знаком, столичные салоны далеки, и были мы с ним "не на паркете". У него высокая нескладная фигура и недобрый высокомерный взгляд человека, готового защищаться. Внутреннее напряжение выдают подрагивающие тонкие пальцы. Думаю, что защищаться тогда ему не пришлось. Мы довольно быстро договорились не превращать боевое подразделение в политический клуб. Друзей здесь у него не было, многие избегали его, опасаясь, по-видимому, за свою репутацию. Это может быть, не в последнюю очередь, способствовало нашему сближению. Характер у него был непростой, но за ним скрывалась тонкая и порывистая натура, нежная и ранимая душа. Сам он был родом из Иркутска . По материнской линии вел свою родословную от небогатых шляхтичей Мотошновичей. Среди них более известен Ю.К. Люблинский, участник тайных организаций – Союза молодых поляков и Понта койна (Союза друзей). Позднее декабрист, один из основателей Общества соединенных славян. Был осужден по VI разряду 10 июля 1826 года на каторжные работы и поселение. Теперь он, по его словам, по крупицам уже 4 года собирает материал о декабристах с надеждой написать об этом книгу.
Кулинич прослужил в подразделении недолго, что-то около 3-х месяцев. Он все же сорвался в публичной критике и несогласии с установками политических органов на офицерском собрании полка. В те времена, всеобщего одобрения партийных решений, это было равносильно попытке броситься под идущий поезд с целью его остановки, и казалось многим сумасшествием. После проработки, в состоянии тяжелого нервного срыва, его определили в психиатрическое отделение госпиталя. Последний раз я видел Кулинича спустя три недели после госпитализации. Помню, как в конце темного коридора замаячила его знакомая высокая нескладная фигура в нелепом, коротком не по размеру больничном халате. Когда он подошел, я увидел другого, незнакомого мне человека. Серое, мертвенное лицо с фиолетовыми кругами вокруг совершенно безумных, полных слез глаз. Видеть плачущим сильного мужчину было страшно… Воля его была совершенно сломлена, а его дорога из армии оказалась непомерно тяжелой. Спустя полгода, знакомые ребята из госпиталя передали мне два листа его рукописи. Схемы, фамилии, даты и рисунки, фигурки в саванах. Finita la comedia… Дальнейшая судьба его мне была неизвестна.
Сегодня уже трудно сказать, был ли его поступок осознанным и намеренным или просто обостренной реакцией на очевидную глупость и несправедливость. Это последнее, понимали тогда многие, но отважиться выступить вот так, открыто против существующего порядка, могли позволить себе очень немногие. Блестящий офицер, выпускник академии с красным дипломом и инженер с математическим складом ума. Его ждала успешная карьера, но он избрал себе иную дорогу.
Снова Петербург и его Петропавловская крепость. Иду и осторожно касаюсь красноватой кирпичной, высокой стены. Этот нынешний символ и хранитель истории династической власти, по сути, не служил защите города. Он сразу же превратился в политическую тюрьму с мрачными и сырыми казематами. Здесь сидели и ждали своего приговора узники, а потом в этих же камерах оказывались уже их палачи. Так колесо истории поворачивалось не один раз, калеча судьбы и обильно проливая человеческую кровь.
Гулко звучат шаги в помещениях Трубецкого бастиона, спешно переделанных под пыточные и одиночные камеры Тайной канцелярии для участников восстания на Сенатской площади. Здесь, в Комендантском доме на втором этаже в одной из комнат, где велись допросы декабристов имеется небольшая, посвященная им экспозиция. Знамя лейб-гвардии Московского полка, первого вышедшего на Сенатскую площадь, документы и рисунки, портреты декабристов, их светлые и одухотворенные лица. На стене 38-й лист масонской тетради А.Пушкина, датированный 1826 годом, рисунки лиц декабристов и виселицы... Рядом, в Парадном зале Комендантского дома им был объявлен приговор Верховного уголовного суда. Огромный во всю стену портрет императора Николая, столы затянутые красным сукном. Сколько еще их будет, таких судов без защиты по приговору, за красными столами и под портретами?
Император Николай сразу разглядел отличие выступления декабристов от дворцового переворота, коими была богата русская история. Он увидел в нем русский бунт “страшный и беспощадный”, только навеянный уже вольным духом Французской революции. Потому и меры были предприняты самые жестокие: четвертовать зачинщиков как Е. Пугачева и его соратников, а 120 участников восстания ссылались в Сибирь на каторгу и вечное поселение. После времен Великого Петра такого еще не было. Император сам сидел в пыточных и вел следствие. Теперь он знал все, вот только каялись перед ним очень немногие. Уже потом император проявит милосердие и заменит условия казни: руководители восстания К.Рылеев, П.Пестель, П.Каховский, М.Бестужев-Рюмин и С.Муравьев-Апостол будут повешены на рассвете 13 июля 1826 года.
В 1975 году на месте казни, на валу кронверка был сооружен гранитный обелиск-памятник. Здесь же тогда нашли остатки истлевшего столба и проржавевшие от времени кандалы. Сложнее оказалось с местом захоронения. Ведь казнь была тогда поручена обер-полицмейстеру Княжнину. Его цинизм, лицемерие и жестокость навевают ужас при одном знакомстве с документами того времени. Таких версий существует, по крайней мере, три или четыре. Зарыли здесь же, во рву крепостном с негашеной известью. По другим слухам на острове Гоноропуло, что ныне слился с островом Голодай, ранее существовало безымянное кладбище самоубийц и казненных преступников, всех тех, кому церковь отказывала в ритуальном погребении. Тогда же после раскопок, появилась легенда о найденных пяти гробах с казненными декабристами. Там,1926 году к 100-летию со дня казни поставили памятник-обелиск, а сам остров получил новое имя – Декабристов. Тайную могилу декабристов, в северной части этого острова, разыскал в свое время А.Пушкин. На черновом листке стихотворения “Когда для смертного умолкнет шумный день…”, он рисует топографический план с указанием места могилы. Правда, к средине XIX века могила ушла под воду и оказалась на мелководье. Народ тогда “валил туда толпами”, но потом это место было забыто. После глубокого изучения документов недавно появилась новая версия о захоронении декабристов в удаленной части Петровского острова.
Здесь у нас, как и везде, особая история и традиция. Ведь где же еще сегодня могут судить по закону или по совести, казнить или миловать по закону или по понятиям. Нам с вами остается только верить самим декабристам, в их удивительную звезду пленительного счастья и быть преданными как они своему славному Отечеству. В далекой Сибири декабристы оставили о себе не только добрую память, они помогли заложить традиции интеллигентности и терпимости. Со временем Иркутск из места поселения превратится в столицу Восточной Сибири и не только в экономическом, а более в культурном и духовном отношении. В этом будет немалый вклад живших там декабристов. Это ли не достойный пример для всех грядущих поколений и нашей новейшей истории?
Ухожу из Петропавловской крепости. За спиной остались мост с полосатой будкой и шлагбаумом, застывшая Нева с желтыми проталинками и суетящимися черноголовыми утками. В соборе Святых Апостолов Петра и Павла ударил колокол. "По ком он звонит сегодня?" - думалось мне.