В шаге от Любви

Игорь Мельников 3
В ШАГЕ ОТ ЛЮБВИ

 
– Скажи, как бы ты хотел умереть?

Даже спросонья ее голос не показался мне шутливым, напротив, в нем чувствовалось, более чем серьезное намерение, как можно скорее, получить такой же обстоятельный ответ на свой, далеко не детский, как это могло показаться, вопрос.

– Ну, там, от жары, скажем, где-нибудь в пустыне – допытывалась она – или окоченеть от холода в какой-нибудь тундре?

Вопрос, конечно, интересный, первое, что промелькнуло в моей просыпающейся голове, но все-таки не настолько, чтобы он так сильно будоражил умы человечества, не давая ему покоя, ни в ясный день, ни, особенно, в темную ночь.

– Ты только ради этого позвонила мне в три часа ночи – в свою очередь поинтересовался я, даже не пытаясь скрыть свою зевоту. Впрочем, я знал, что никаких извинений с ее стороны не последует.

Отчасти, меня даже умиляла ее жизненная позиция и мне, в чем-то даже нравилось в ней то, что она считает весь мир и всех людей в нем как бы естественным продолжением ее самой. И само собой, по ее разумению, получалось так, что весь мир просто обязан работать на удовлетворение ее запросов, возникающих весьма спонтанно, как в данном случае. Поскольку и она, в свою очередь, всегда откликается на все чаяния мира, ну, или, по крайней мере, всегда готова откликнуться, что для нее было одно и то же.
Причем, с ее стороны это не было эгоизмом, просто она только так могла видеть своё единение с миром и свою роль в нем. И в чем-то, по большому счету, она была, наверно, права, ведь решая свои вопросы, она тем самым помогала и миру решать свои. Поскольку, не имело смысла выяснять, кто кому диктует свою волю – мир ей, или она миру – ведь каждый откликался на то, что ему ближе и понятнее всего.
И потом, она считала, что эгоисты, это как раз те, кто, отстранившись от мира, пытается жить самостоятельно, кого нисколько не волнуют его проблемы. А таких, если приглядеться, получалось безумно много, если не все, кроме нее одной.

– Вот видишь – раздался в трубке ее бодрый голос – на дворе глубокая ночь, а ты не спишь. И я знаю, всё это оттого, что и тебе не дает покоя извечный вопрос – «Быть, или не быть?».

Странное дело, но в ее устах, обмусоленная со всех сторон фраза, «Быть, или не быт» приобрела для меня совершенно новое звучание, а именно, Быть, в смысле, находиться, пребывать в данный момент в этом мире, или не быть в нем, отправившись в мир иной. И такой своей трактовкой бессмертной фразы она ставила с ног на голову всю трагедию Шекспира. Получалось, что бедным был вовсе не Йорик, давно ответивший для себя на этот вопрос, а сам Гамлет, а заодно и всё Датское королевство, которые перестали «быть», став безумными от этих мыслей. И теперь она и меня ставила в такое же незавидное положение, в каком оказался бедный принц, которого, как и меня, ночной кошмар спровоцировал задать себе этот нелепый вопрос. 

– И ведь, я знаю – продолжала она – ты не уснешь, пока не найдешь ответ на тайну всей твоей жизни. А это значит, что я не ошиблась, позвонив тебе, поскольку ты действительно нуждаешься в моей помощи. Не волнуйся, уж вместе-то мы в два счета с этим справимся. Согласен?

Еще я ценил ее за то, что чушь она могла нести своим бескостным языком вполне разумную, или, наверно было бы лучше сказать – сусветную. И в свете вновь открывшихся обстоятельств, получалось, что я действительно нуждаюсь в ее помощи.
Я хотел было ей объяснить, что на этот вопрос я обязательно найду ответ, но не сейчас, в три часа ночи, а лишь когда, подобно Йорику, покину этот мир, перебравшись в мир иной, но, похоже, сопротивляться было бесполезно.

– Ты знаешь – начал я вяло втягиваться в нарождающуюся дискуссию – если честно, то я никак не хотел бы умереть, ни в твоей пустыне, ни, тем более, в тундре.

Ее послушать, так выходило, будто я должен был, всё это время не есть, ни спать, а только и думать, где бы мне было лучше умереть – в пустыне, или в тундре!
В другой раз, меня, должно быть, развеселил бы весь этот бред, но в тот момент к этому не располагало ни время, ни то, с какой серьезной ответственностью она меня об этом спрашивала.

– Вот видишь, все-таки умереть в тундре желание меньше.

– Нет, просто там и закопать-то меня по-человечески нет никакой возможности – довольно живо отреагировал я на ее замечание. – Мерзлота, однако! А это значит, что моё тело обязательно кто-нибудь сожрет, не писцы, так белые медведи.

Я поймал себя на мысли, что и в самом деле начинаю верить в возможность такой идиотской ситуации: Полярная ночь, на тыщу верст ни души, а вокруг, предчувствуя мой скорый конец, воют голодные волки.

– Ага, или одичавшие геологи, пропившие свои последние консервы – подхватила она без всякой иронии, как бы подслушав мои мысли. – Одним словом, принцип «Memento mori» в тебе работает вовсю. Что, собственно, и требовалось доказать.

– Нет, ты всё не так поняла – я не сразу сообразил, куда она клонит, и, вопреки всякому здравому смыслу, почему-то пошел вдруг на принцип – мне вообще помирать не охота, а уж быть обглоданным напоследок каким-нибудь заполярным шакалом – это уж совсем последнее дело.
 
– Но ведь глупо отрицать смерть, согласись? – произнесла она так, будто поставила последнюю точку в доказательстве Великой теоремы Ферма – тем более непривычно слышать отрицание смерти от мужчины.

– Это что, намек на то, что, мол, вы, ну, не лично ты, а там всякие тетки, рожаете, себя не жалеете, то есть дарите человечеству жизнь. А мы, мужики, стало быть, делаем всё, чтобы эту жизнь сократить? – Стал заводиться и я, наконец, сообразив, к чему все эти тундры-пустыни. Хотя, мне до конца и не верилось, что она позвонила мне ночью лишь для того, чтобы столкнуть лбами человечество, разделив его по половому признаку на два враждующих лагеря. От этих мыслей я окончательно проснулся.

– Ну, не так буквально – секунду подумав, ответила она, довольно мило растягивая слова – но, всё-таки, согласись, ваш брат со смертью в более близких отношениях. – перешла она на обычную свою манеру говорить, видимо, окончательно сформулировав для себя ответ – И при этом совсем не думать о смерти, было бы, по крайней мере, беспечно с вашей стороны. Нет, ну прямо ребячество какое-то! Согласись!

– А ты хотела бы, чтобы мы только и делали, что думали о костлявой?

– А что, разве не так! Взять, к примеру, войну, где, если и не вас убивают, так вы сами кого-то лишаете жизни. Или, когда намечаете свои стратегические планы, измеряя своих солдат и живую силу противника километрами. Или, когда отдаете убийственные приказы. Или, хотя бы, когда просто призываете на кровавую бойню. Или изобретаете новое оружие, несущее смерть миллионам. Или испытываете его, не важно, где, на полигоне ли, или сбрасывая свои бомбы на головы реальных людей. Или наслаждаетесь панорамой поля, усеянного окровавленными телами, после очередного сражения. – Она произнесла всё это так спокойно, то есть без эмоциональных всплесков, и настолько естественно, будто проговаривала бабушкин рецепт новогоднего салата.
– Вы просто обязаны всегда думать о смерти. Уж так вы устроены, азарт людоеда в вас сидит еще с тех пор, когда вы все были крокодилами, или рыскали ихтиозаврами по просторам мирового океана в поисках кровавой добычи – завершила она свою мысль, зажав ею меня, практически, в угол, предлагая сдаться по-хорошему.

– Ихтиозавры питались моллюсками – сделал я робкую попытку отбрыкнуться – хищниками были дунклеостеусы, пожиравшие даже себе подобных.

– Ну, вот – моментально последовал ее ответ – ты и сам всё прекрасно помнишь.
 
– Но пойми – попытался я объяснить ей элементарные вещи – родились-то мы, кстати, от вашей сестры, вовсе не для того, чтобы постоянно думать о смерти.

– А для чего же? – искренне удивилась она.

– Ну, по большому счету, для созидательного труда.

– Да, но при этом, весь ваш созидательный труд, почему-то всегда заканчивается кладбищем – возразила она, удивляясь тому, почему я до сих пор не вижу таких элементарных вещей. – А всё потому – стала она мне объяснять прописные истины – что, постоянно думая о смерти, и все ваши мысли, хотите вы того или нет, так или иначе, находят свое воплощение всегда в свежевырытой могиле.

Отрицать было глупо, за последние годы, и в самом деле, бизнесменов всех мастей было похоронено больше, чем за время какой-нибудь войнушки средней руки.

– Причем, заметь, тот бизнес, который хоть как-то связан со смертью, приносит вам наибольшую прибыль. И всё потому, что в смерти вы лучше разбираетесь, она вам ближе.

Похоже, она решила меня добить окончательно.

– Или ты хочешь сказать, что изготовление и продажа оружия, наркоторговля и порнобезнес – всё это не приносит огромные барыши?

Крыть было нечем.

– Но пойми – стал я объяснять очевидное. По крайней мере, для меня. – Постоянно думать о смерти невозможно, поскольку смерть – это противоестественное состояние любого нормального человека. – Кажется, неплохо сказанул, подумалось мне в тот момент, и ободренный этим обстоятельством, я продолжил:
– Да, приходится постоянно ощущать ее дыхание рядом, но как раз это-то и заставляет гнать костлявую подальше от себя и поменьше думать о ней. И именно это позволяет нам рожать шедевры, воспевающие жизнь. Поэтому, сама видишь, не только желание убивать, движет нами…

Сказав последнюю фразу, я вдруг засомневался в искренности своих слов. По всему получалось, что она была права, и все наши даже самые светлые начинания, так или иначе, всегда заканчивались чьими-нибудь похоронами.
Может, и в самом деле, нас постоянно преследует пресловутое «Memento mori», подумалось мне, хотим мы того или нет. И все наши жизнеутверждающие идеи, так или иначе, проходят через ее призму, и, если и имеют свое материальное воплощение, то только под ее неусыпным контролем и корректировкой. Отсюда и результат.  Да и во всех шедеврах, так или иначе, всегда присутствует тема смерти, и без нее уже и шедевр, не шедевр.

– Ну да, ты еще расскажи про жажду познания, что вы, мол, впереди науки всей! – вернул меня к действительности ее голос.
– А что, кстати, вы пытаетесь узнать, лупоглазя в свои микроскопы, или с умным видом таращась в телескопы? Ведь, наверняка, вас всех больше всего заботит конкретная дата Конца света.

– Не поверишь, ищем формулу вечной жизни – не задумываясь, ответил я.

– ???

– Да, да, не удивляйся.

– Нет, я еще могу понять – с шумом выдохнула она – когда женщины тратят всю свою жизнь на приобретение всяких модных тряпок и прочих аксессуаров к ним, видя смысл своего существования в этом, пусть и никчемном, на первый взгляд, занятии. – Обескураженная моим заявлением, она с трудом подыскивала слова, чтобы выразить своё впечатление от услышанного. – Но сжигать себя заживо, тратить свою единственную жизнь на поиски того, чего нет! – она повысила голос так, что у меня даже затрещала мембрана в трубке. – И быть не может вообще!!! – С трудом разобрал я слова в треске мембраны, но потом уже ее спокойный голос продолжал. – Согласись, это уж совсем, ни в какие ворота. Знаешь, невольно начинаешь задумываться об умственной полноценности мужчин.

– Ну, ты это напрасно… – произнес я как-то неуверенно, терзаемый двумя исключающими друг друга факторами – ее железной логикой и моей, не подкрепленной ничем, голой верой. – Стремление к вечной жизни изначально заложено в программу эволюционного развития человека, и строится исключительно на нем. 

– И из чего сие вытекает? – В ее вопросе, впервые за время нашего разговора, послышались насмешливые нотки.

– А из того, что мы, в смысле все люди, и тетьки, и дядьки, в отличие от муравьев, или пчел, у которых, с виду всё чинно-благородно, развиваемся. А пчелы, муравьи, львы, орлы, слоны и носороги – нет. За миллион лет своего существования они все имеют постоянную организацию своего общежития, вполне примитивный набор потребностей и способов их реализации. В отличие от человека, который прошел путь от стада до империи и не останавливается на достигнутом, да и круг его насущных потребностей год от года только расширяется, как и способы их воплощения.

– И ты хочешь сказать, что мысли о вечной жизни заставляют человека эволюционировать?

– По крайней мере, страх смерти, заложенный в инстинкте самосохранения, как раз говорит о том, что главной идеей его существования является стремление к жизни. Что, само по себе, может вытекать только из идеи о вечной жизни, с которой каждый человек появляется на свет.

– Да, но, при этом, кого ни спроси, почему-то никто не желает жить вечно.

– Ну, это как раз оттого, что люди еще и не научились толком жить-то как люди, по-человечески. И на данном этапе своего развития способны лишь существовать в бесконечной кутерьме мирской суеты. Это, и в самом деле, очень утомительное занятие, поэтому и не находится охотников вечно крошиться в этом крошеве и вариться в этом вареве.
И все потому, что земная жизнь, какой бы она ни была внешне благочестивой, сама по себе порочна, ибо содержит в себе элемент саморазрушения. И только одним этим она вступает в конфликт с главной идеей существования человека – идеей вечной жизни.

– И что ты в свои микроскопы-телескопы разглядел для человека иной путь? Я так поняла, полного отказа от земных радостей?

– Понимаю, в это наверно трудно поверить, но представь себе такие времена, когда земные блага утратят свою ценность за ненадобностью.

– Это как?

– Ну, представь, что люди научились понимать друг друга телепатически, Естественно, им тогда уже больше не понадобится, даже даром, мобильный телефон, пусть и усыпанный бриллиантами в несколько слоев. Да и сами бриллианты обесценятся, поскольку цену будет иметь красота внутренняя, а не внешняя. И в телевидение отпадет всякая необходимость, так как каждый человек сможет настраиваться на ту информацию, какую сочтет для себя необходимой в данный момент. – Услышав ее сосредоточенное, глубокое молчание, переваривающее мои слова, я решил взять пример попроще.
– Сама посуди, сегодня уже и на икру-то никто не смотрит с замиранием сердца, как бывало раньше. Для всех икра стала обычным продуктом питания, со своим набором питательных веществ, калорийностью, жирами, белками и углеводами, и чего-то там еще.
И всё это говорит о том, что завтра у людей появится интерес к такой пище, которая своим содержанием затмит и черную икру, и любые деликатесы, и уже к ним у людей пропадет всякий интерес, оттеснив их в разряд повседневных, как картошка.

– Хм, и что же это такое, по-твоему, будет? – недоверчиво спросила она.

– Я говорю о пище духовной, которая…

– То есть, ты хочешь сказать – тут же перебила она меня – что люди скоро перестанут убивать друг друга ради земных сокровищ, и, питаемые духовной пищей, начнут уничтожать земные блага, как утратившие свою цену.

– Думаю, специально их никто уничтожать не будет. Просто земные блага перестанут быть благами, и они сами исчезнут за ненадобностью, ибо тленны, как всё земное.

– То есть, ты хочешь сказать, что люди откажутся от загородных вилл, дорогих машин, морских яхт, мехов и бриллиантов.

– Именно так всё и будет – кивнул я в ответ. – По мере совершенствования самого человека, он будет отказываться постепенно от всего, что сейчас считается верхом совершенства.

– И ради чего тогда человек будет жить? Что будет наполнять его жизнь, да еще и вечную?

– Собственно – начал я объяснять ей вещи, давно ставшие для меня прописными – все эти меха и бриллианты, даны человеку, чтобы лишний раз напомнить ему, в чем он еще слаб и испытывает нужду и острую необходимость. Одним словом, все эти элементы красивой жизни вполне можно расценивать, как своего рода, стимул развития, впрочем, как и элементы осознанного убожества.
То есть, когда предметы, окружающие человека, попадают в его представлении в разряд убожества, тогда у человека откроются глаза, и он начинает видеть, что оказывается, совершенно ничего не знает о том мире, в котором он живет.
В свою очередь, желание постичь тайну Мироздания отвращают его от мыслей о смерти, продлевая годы его жизни – вернулся я к начатому разговору.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что все земное, как мы с тобой только что выяснили, несет в себе деструктивное начало – я чувствовал, как на меня сходит озарение. – И, как ты верно заметила, невозможно думать о земном, исключая при этом мысли о смерти и бренности бытия. Поэтому во многом земная жизнь столь скоротечна. То есть, сами мысли о смерти сокращают жизнь человека, постоянно настраивая его организм на разрушение и тлен.

– Вот видишь – тут же вставила она – поэтому мужики и живут меньше нас, женщин. Как видишь, я была права.
– Да, отчасти – согласился я, но продолжил свою мысль – И в то же время, человек не обречен на постоянное общение с убийственной материей. Познавая гармонию Вселенной, он станет постоянно напитывать свое естество ее конструктивным началом, укрепляя, тем самым, свой организм, который, со временем, научится работать без сбоев, как вселенский хронометр. Ну, и, сама понимаешь, конструктивное духовное начало естественным путем вытеснит начало деструктивное земное, и человек окончательно обретет жизнь вечную.

– Ух, ты! – услышал я восторженный возглас – Так значит, все наши болезни от усердных дум о делах наших скорбных! – Но тут же я услышал, как не в меру впечатлительного ребенка сменил то, что мы все обычно называем здравый смысл. – По крайней мере, на словах выглядит очень даже убедительно – проскрежетал в трубке холодный металл – но ведь, в доказательство своих слов, ты не можешь привести ни одного примера.

– А вот и не угадала – на этот раз возликовал я, как маленькое дитя, какой-то своей, непонятной никому радостью.
– Представь, вода обладает памятью и может сохранять полученную информацию миллиарды лет, если ее не вытеснит какая-нибудь друга информация. Поэтому, вода, освященная в церкви, может храниться сколь угодно долго и, при этом, нисколько не потерять своих целебных свойств. Тогда как обычная вода, несущая в себе лишь земную информацию, очень быстро начинает тухнуть.
Ну, а теперь представь, что человек на девяносто процентов состоит из воды…

– Это ты намекаешь на то, что всем нам нужно быть поближе к церкви, чтобы вода нашего тела имела возможность заряжаться конструктивной, сберегающей наше здоровье, информацией.

– Ну, хотя бы, для начала, ради этого. Ведь, согласись, в доме Божьем жизни больше, чем в притоне наркоманов.

– К чему такие крайности!

– Согласен, но теперь-то ты и сама должна понимать, что даже с виду добропорядочный человек, но не укрепляющий свой организм молитвой, а только разрушающий его, пребывая постоянно в мирской суете, живет не многим дольше наркомана. Как видишь, плоды Древа познания добра и зла не менее ядовиты, чем сок опийного мака, или листья коки.

– Да, но если люди начнут жить вечно, они должны будут в срочном порядке прекратить рождаться. Но без рождения детей жизнь вообще потеряет всякий смысл, и его никогда не сможет заменить никакой смысл вечной жизни.

– Ничего подобного. В смысле, я хотел сказать, что людям вовсе не обязательно будет совсем не появляться больше на свет. Как раз наоборот, ведь обретя вечную жизнь, у них появится острая осознанная необходимость заселять другие миры. Так что жизнь вечная не отнимет у женщин радость материнства. И тут можно быть уверенным – эта радость тоже станет вечной.
Единственно, пожалуй, секса не будет. Все зачатия будут непорочными.

– Жаль – тяжко вздохнула она – хотя ты прав, заодно исчезнут и все проблемы, связанные с сексом. А ведь, если разобраться, они занимают большую половину нашей сознательной жизни. Ты себе можешь представить вечную жизнь, на добрую половину, состоящую, из проблем, связанных с сексом? Вот и я как-то не очень.
Интересно, а в каких единицах будет измеряться время – неожиданно спросила она – ведь материальный мир полностью не исчезнет, значит, не исчезнет и время, отпущенное ему.

– Ну, с этим как раз всё очень просто – поспешил я с ответом – тысяча лет станет, как один день, а один день, как тысяча лет.

– Это как?

– Время сохранится для материального мира, для людей же оно станет весьма обтекаемым и условным. Ведь сама посуди, если знать наверняка, что расстояние до какого-нибудь галактики десять миллиардов световых лет, то интерес к ней может остыть еще до начала путешествия.

– Да, но, как ты себе представляешь вообще перемещение людей в Большом Космосе с одной галактики на другую, если все расчеты доказывают, что на земном, рационально-техническом уровне сделать это просто невозможно. Да вспомни хотя бы Икара! Даже древние греки уже понимали, что рукотворно совершать подобные полеты не имеет смысла.

– Ты сама ответила на свой вопрос. Люди будущего, думаю, будут перемещаться по космосу, используя телепортацию, хотя, может быть, к тому времени освоят чего-нибудь и позаковырестей. Например, научатся управлять пространством, моделируя его под свои нужды.

– Хм, а это, по-твоему, возможно? – недоверчиво спросила она.

– Почему бы нет – уверенно ответил я. Духовная природа как раз подразумевает власть над природой материальной.
Вот, к примеру, скульптор, берет глыбу мрамора и изменяет ее форму так, как ему угодно. При этом, абсолютно не нарушая никаких законов природы, а значит, не нанося ей никакого вреда, а напротив, его творение способствует одухотворению других людей, делая их чище и духовно богаче, что, в свою очередь, обогащает и саму природу, ее разум.
Таким же образом, не нанося вреда Вселенной, человек научится искажать и пространство Космоса так, чтобы ему было удобно перемещаться в нем. Или откроет какие-то его новые законы, благодаря которым, перемещение с одной галактики на другую будет таким же простым, как сегодня поездка на дачу.

– Знаешь, мне стало грустно – тихо произнесла она – Я почему-то вспомнила умирающие деревни, в которых доживают свой век одичалые, всеми забытые старики. Опустевшие города, выработавшие свой ресурс, навивающие чувство тоски и запустения.  А теперь вот представила себе и покинутую людьми Землю…

Я тоже представил себе совершенно пустую старушку Землю, по дорогам которой бесцельно брела ее одинокая фигура, уже даже не надеясь никого найти и ни до кого дозвониться, так как трубку уже больше никто не брал. Мне вдруг стало жалко их обоих, и Землю, и ее, разбудившую меня своим звонком в три часа ночи.

– Нет – чуть ли не прокричал я в трубку – этого не будет никогда. Слышишь! Земля не может существовать без людей, без них она просто погибнет.

– Я тебя поняла. Скоро буду. Я уже близко. Правда, непорочного зачатия не обещаю…

– Ничего, мы уж как-нибудь по старинке – улыбнулся я, но моим последним словам было не суждено быть услышанным – она, как всегда, отключила свой телефон раньше. Впрочем, они итак напрашивались сами собой, так что, скорее всего, запечатлелись в ее сознании телепатически.

Не знаю, сколько прошло времени, тыщу лет, или всего лишь несколько минут, но вдруг мои окна осветили яркие фары ее автомобиля, въехавшего в мой двор-колодец даже как-то триумфально.

29.10.10