Атлант московский вышел, закурив,
И небеса над городом провисли,
Истоптанные хляби, словно мысли
(Небесную с земной) объединив.
И, кажется, что хлюпает везде,
Как будто в чьей-то чавкающей глотке,
На горизонте щерятся высотки,
Как ломаные зубы. У людей
Дрейфующих уныло восвояси
Практически наощупь, наугад,
Новорожденно-плавающий взгляд.
В околоплодной материнской грязи
Я растворяюсь, я – ее раствор:
Во мне сливаются архитектуры стили,
Апломб Кремля, юродивый Василий,
Иван Великий, сталинский простор,
Хрущевское убожество квасное,
Японской кухни мелкие грехи,
И Мандельштам, читающий стихи,
В пустующих глазницах недостроев.
Звук вязнет в сырости. Источник потеряв,
Как Одиссей, помазанный Итакой,
Он мечется забытою собакой,
И издыхает, в сумерках застряв.
Хоть много нас по улицам бредет,
Мне кажется, что я один небес
Тащу на шее неподъемный вес,
Я упаду - и небо упадет.
И треснет Мавзолей, и коматоз
На город выльется, все жители уснут,
И им приснится Патриарший пруд,
Брусчатка Бронной, Миша Берлиоз…
Атлант вернется утром с бодуна,
Разделит хлябь на грязь и небосвод.
Небесный глаз моргнет и поплывет
Омытая слезой голубизна.